Дело о дуэли на рассвете - Константинов Андрей Дмитриевич (читаемые книги читать txt) 📗
— На семинар пойдешь? — уточнила я.
— Еще чего! — фыркнула Кира. — Я и так знаю, что там будет. Будут обсуждать метадоновую программу. Кто-нибудь, как всегда, будет орать, что надо, мол, надо внедрять, что на Западе она давно действует, и очень эффективно. Другие будут топать ногами и кричать, что метадон — это наркотик, а лечить наркоманов наркотиками — нельзя… В общем, поорут и ни до чего не договорятся…
— Понятно, тогда и я не пойду. Ты мне уже и так все популярно объяснила.
Я надела шорты, кроссовки, куртку (именно такая экипировка как нельзя лучше подходит для третьей майской декады на Валааме) и сошла по трапу на берег.
…Как хорошо, что начальники из Агентства все-таки вытолкали меня в эту поездку. Пахло водой, снегом, солнцем, травой, шишками, корой, первыми листочками.
Я зажмурилась от солнца, просто захлебнулась от этого — из другой жизни — воздуха.
Да и сойти на твердую землю после палубы — тоже было очень приятно.
На взгорке, куда прямо, от трапа вилась широкая, вытоптанная еще с прошлого года тропинка, я заметила парня. Вернее, сначала я увидела лайку, скрещенную с дворнягой, а потом уже аборигена рядом.
Незнакомых собак я побаиваюсь, а потому остановилась, разглядывая ее хозяина.
Высокий, широкоплечий, с копной светлых волос. Лицо уже не по-весеннему бронзовое, от этого его синие от природы глаза казались просто фиалковыми. Нет, все-таки в этих сельских молодых мужичках что-то есть…
— Не бойся, Холм не кусается.
Странно: ничуть не коробило, что этот улыбчивый, пожирающий меня глазами, с первой минуты — на «ты». Холм, видно, понял, что о нем речь и дружелюбно завилял своим хвостом-колечком.
— А я и не боюсь, — шагнула я навстречу. — А что это ты ему такой странный ошейник надел?
На шею полулайки была повязана шелковая синяя косынка на манер пионерского галстука (такой вот пес — пионер-тельмановец). Холму ошейник явно не нравился, и он все время пытался лапой высвободить шею.
— А чего? Синенький скромный платочек… Мне — нравится.
А мне уже — не знаю, чем — этот абориген.
— Ты ведь — местный? Покажешь мне остров?
Парень как-то нервно вдруг глянул мне за плечо, в сторону теплохода. Ждал кого-то? Я почувствовала легкое разочарование.
— А впрочем, я и одна могу погулять.
— Да нет же, я с удовольствием тебе все покажу. Как тебя зовут?… А меня — Марэк: Просто, Света, я подумал, что ты ведь не завтракала. А потом в поселке негде будет. Ты сходи, а я тебя подожду.
— Так пошли вместе, там и подождешь.
Марэк снова как будто испугался чего-то:
— Нет-нет. Местным на туристский теплоход не положено. Я тебя здесь подожду. — Потом вдруг о чем-то вспомнил и, слегка смутившись, добавил:
— А вот если ты мне из бара пива принесешь… импортного… это было бы здорово.
Вот хитрый нищий!… Захотелось послать подальше этого островного альфонса, но — с другой стороны — за экскурсию надо платить.
— Ладно. Жди. Скоро вернусь.
Я заспешила по тропинке вниз. Уже взбегая на трап, боковым зрением вдруг заметила, что возле одного из иллюминаторов нижней палубы (возле моего?) трепыхало на ветру что-то синее, похожее на косынку Холма, только чуть меньших размеров. Или мне так показалось издали.
Я оглянулась, чтобы махнуть Марэку рукой. Он сидел на корточках, обхватив пса за шею. Потом потрепал его по холке и крикнул: «Домой!». Холм стремглав бросился вверх по тропинке. На его массивной шее… не было косынки-ошейника.
Я даже не заметила, как в первый раз, словно случайно оскользнувшись на прошлогодних листьях, его качнуло в мою сторону, и он обхватил мою талию. Я не отдернула его руку.
— У тебя красивые ноги, — покосился он на мои шорты. — И — грудь…
Еще бы. Эта грудь в свое время самого Обнорского потрясла: сразу по окончании конкурса «Мисс Бюст-98», где Андрей Викторович был в составе жюри, он и позвал меня в «Золотую пулю». А вот романа у нас с Обнорским не было, хотя многие в Агентстве считают по-другому. Просто как раз в то время он крутил с Машкой — дочкой Агеевой, и ему было ни до кого.
Мы свернули с тропинки и пошли по широким гранитным плитам. Казалось, что эти плоские, ровные камни уложены здесь кем-то огромным специально, но я понимала, что на самом деле так виртуозно поработала сама природа. Мы присели на поваленное замшелое дерево. Марэк без слов затянул что-то заунывное, грустное.
— Что это за песня такая? Никогда не слышала.
И тогда Марэк завел речитативом:
"…В дальних северных полянах,
На просторах Калевалы,
Их певал отец мой прежде,
Топорище вырезая;
Мать меня им научила,
За своею прялкой сидя…"
…и что-то еще про страну Похъелу, ее хозяйку — хитрую Лоухи, про мельницу Сампо…
Мне отчего-то стало грустно-грустно.
И вроде как жаль этого синеглазого парнишку.
— Так ты — карел?
— Нет, вепс.
Где— то далеко-далеко, словно в другой жизни, были Питер, «Золотая пуля», мои коллеги. А я сидела в траве на необитаемом острове в центре океана и утешала, не знаю от какой тревоги, представителя гордого, но вымирающего клана. Кругом рос вереск. Пахло рододендронами. С моих плечей сползало платье из зеленого органди. Где-то пел то ли пастуший рожок, то ли волынка. К моим губам прикасались другие -горячие — губы, которые совсем не были чужими…
А потом — началось:
— Светик, ну возьми меня в мужья…
Я ведь здесь пропаду.
Мы сидели на куртке и штормовке, обхватив колени, потягивали баночное пиво и говорили о жизни на острове.
Марэк уверял, что с момента, как единоличными хозяевами Валаама стали монахи, жизнь для поселковых стала просто невыносимой. Раньше все здесь принадлежало им, местным. Его ровесники еще с детства знают здесь каждую тропинку, каждое дерево, каждый мостик через ручей. А сейчас сюда — не ходи, туда — только с благословения. Да что люди, коров пасти негде, повсюду — монастырские выпасы. Хотя сами монахи — хозяева никудышные. Вот нынешней зимой даже лунки во льду внутренних водоемов не удосужились прорубить — вся рыба и задохнулась. А какая рыба!
Да с чего им быть хорошими хозяевами, рассуждал Марэк, ведь и не монахи они вовсе. Как кто? Разбойники и убийцы. Что значит — мифы Острова? А кто тогда местных убивает? Что ни полгода, то — труп. Толика вон Костияйнена мертвым в лесу нашли. А Ольгу Кирски кто убил? Ну кому навредила девятнадцатилетняя девчонка? Причем, гады, сначала изнасиловали, а потом убили.
— А кто по ночам, когда туман, к острову причаливает и втихаря в монастыре скрывается? — продолжал мой гид. Конечно, подрасстрельные. Марэк сам в тюрьме год сидел и слышал, как некоторые про рецидивистов говорили: им легче в монастыре отсидеться, чем под «вышку» идти. Вот они и скрываются…
Чем больше и тише шептал он про всякие ужасы Острова, тем неуютнее становилось мне в этих редких кустах.
…Мы вздрогнули одновременно. В нескольких метрах от нас по тропинке шли люди. Они были недостаточно видны (зелень распустилась уже прилично), но чувствовалось — не туристы. Туристы (в том числе — наши медики с «Котлина») ходят не так: говорят громко, фотографируются, ахают-охают по поводу местного воздуха и редкой флоры, от вида любой деревянной лавки, гармонично «вписанной» в пейзаж.
Эти трое шли не так. Молча, сосредоточенно. Казалось, что они специально стараются идти тише, на всякий случай жмутся к обочине. В руках несли тугие пакеты из полиэтилена. Мне показалось, что Марэк побледнел, всматриваясь в их спины. Я тоже, пригнувшись, подползла к тропинке и раздвинула кусты. Один из них оглянулся прямо в нашу сторону. Я вдруг не к месту вспомнила, как в одной операции «Золотой пули», которую проводили Каширин и Горностаева в Тайцах, мне велели голой выйти перед теми, за кем они следили. Вот бы сейчас выйти в чем мама родила из кустов! Я хихикнула, и Марэк испуганно прижал меня к земле. Но еще раньше, чем я скрылась за ветками, успела заметить лицо одного мужика. Да это тот же, из музыкального салона, который приносил Кирке «синюю радиолу».
