Яблоко Немезиды - Жаренов Анатолий Александрович (библиотека книг txt) 📗
— Эсс, ты забываешься! — закричала Лиззи.
— Он мне надоел, дурочка, — ласково сказала Эсс. — Неужели ты не понимаешь?
— Ты говоришь страшные вещи, — не унималась Лиззи. — И у тебя такое лицо…
— Потому что противно, — сказала Эсс.
Дин вылил остатки из бутылки в рот и потянулся за следующей. Эсс хлопнула его по руке. Бутылка покатилась по ковру. Лиззи пискнула. Дин, покачиваясь, пошел на Эсс. Та отступила. Дин сделал еще шаг, зацепился ногой за ковер и упал, бормоча проклятия. Эсс засмеялась и, схватив с кресла плед, бросила его на Дина. Тот поворочался недолго и затих. Эсс обернулась к Лиззи.
— Готов, — сказала она. — И так всегда. Но когда-нибудь это кончится. Должно же это когда-нибудь кончиться?
— Что? — спросила Лиззи.
— Игра, — сказала Эсс. — Должна же она кончиться. Хотя ты ведь дурочка. Ты ничегошеньки не понимаешь.
— Правда, — зевнула Лиззи. — Мне только очень скучно, Эсс. Очень.
— И мне, — сказала Эсс. — Этот остолоп воображает, что он мужчина. А настоящие мужчины там, Лиззи, — она кивнула на окно. — Они ходят по улицам, ласкают своих женщин и убивают… Ах, Лиззи! Может быть, сейчас какой-нибудь из них проходит мимо нашего дома. Его палец лежит на спусковом крючке пистолета. Или его рука сжимает рукоять ножа. Он идет, чтобы убить…
— Убить, — сказал господин Домар. Он пожевал губами и кинул быстрый взгляд на господина Мелтона. Шеф полиции молчал. Он нацеливался вилкой на стандартную котлету. Его желудок, он это чувствовал, уже протестовал. Он протестовал, когда господин Мелтон под взглядом господина Домара влиял в этот бедный желудок бульон, приправленный жгучими пряностями. Он протестовал при виде котлеты. А впереди его ждали еще мучения — господин Помар запивал еду какой-то пакостью шафранного цвета. И господин Мелтон обязан был пить эту бурду, пахнущую корицей.
Они сидели в обширной столовой со сводчатым потолком и стрельчатыми окнами. Чем-то эта комната напоминала трапезную монастыря. Может быть, витражами, каждый из которых изображал библейскую сцену. Здесь можно было увидеть и Иону в чреве китовом, и Хама возле пьяного Ноя, и Юдифь, и коленопреклоненную Марию из Магдалы. В простенке между окнами висело колоссальное распятие. Иисуса Христа скульптор выполнил довольно натуралистично. Если бы господин Мелтон не знал, что папаша Фил — Истинный Католик, то он, чего доброго, мог бы принять этого Иисуса за издевательство, за кощунство над верой. Но господин Мелтон этого подумать не мог. Папаша Фил стоял высоко. Так высоко, что никакие оскорбительные мысли до этой высоты не достигали.
Иисус скорбно косил глазом в тарелку господина Мелтона. Его голые ноги свисали чуть не до плеча шефа полиции. Возле другого плеча дышал молчаливый лакей. Второй лакей стоял за спиной господина Домара. Больше в столовой не было никого.
Говорил в основном господин Домар. Шеф полиции слушал, наклонив голову. Ему приходилось делать два дела: вникать в речь собеседника и прислушиваться к возне в собственном желудке. Господин Домар сидел далеко. От желудка шефа полиции его отделял белоснежный прямоугольник стола. И поэтому господин Домар не был в курсе событий, которые развертывались в желудке господина Мелтона.
— Убить, — сказал господин Домар. Он употребил это слово совсем не в том смысле, в каком его в эту самую минуту употребила Эсс, находившаяся Далеко от столовой господина Домара и, конечно же, не подозревавшая о таком совпадении. Господин Домар сетовал на то, что сейчас очень трудно убить в людях неверие и посеять в их душах зерна благочестия. Господин Домар говорил о тлетворном влиянии коммунистов и катастрофическом падении нравов. О безобразном росте количества ночных клубов, о все возрастающем спросе на наркотики. Все это расшатывает общество и, если не вмешаться, может вполне закономерно привести к его распаду. Взоры людей отвращаются от церкви, а сама церковь начинает приспосабливаться к разврату. Пастыри человеческих душ снимают сутаны и вместе со своей паствой отплясывают непристойные танцы. Того и гляди, амвоны превратятся в подмостки, на которых на потребу разнузданной толпе будут раздеваться девицы.
Желудок несколько мешал господину Мелтону разделять возмущение господина Домара. Кроме того, шеф полиции слышал все это не в первый раз. Впервые только господин Домар заговорил о необходимости вмешательства. Но и это легко объяснялось. Приближались президентские выборы. Своим показательно скромным образом жизни, своим безукоризненным прошлым, а также своим умением завоевать аудиторию папаша Фил снискал симпатии налогоплательщиков. Господин Мелтон не сомневался в исходе голосования. Не сомневался он и в том, что господин Домар, став во главе государства, своего добьется. И в первую очередь господин Домар будет добиваться, конечно, расширения сфер влияния Ассоциации борцов за сохранение устоев нравственности. Папаша Фил всегда возлагал большие надежды на эту Ассоциацию. Прямо он этого не говорил, но господин Мелтон знал, что Филипп Домар давно рассматривает Ассоциацию как макет или модель идеально устроенного государства. Шеф полиции находил, правда, что прогнозы господина Домара весьма смахивают на утопию. Но критиковать взгляды сенатора не то чтобы опасался, а просто не испытывал ни желания, ни необходимости. Во-первых, спорить с господином Домаром было бесполезно. Он не терпел возражений, выходил из себя. Во-вторых, и это, пожалуй, было главным, господин Мелтон помнил о министерском портфеле, который хоть и не был ему обещан, но…
Было и еще кое-что. Но об этом господин Мелтон запретил себе даже думать.
Господин Домар выпил глоток оранжевой жидкости и сделал паузу. Шеф полиции доел котлету и посмотрел по сторонам. Лакей убрал пустую посуду и поставил перед господином Мелтоном бокал. В желудке шефа полиции что-то пискнуло. Господин Домар сделал знак, и лакеи исчезли. Господину Мелтону захотелось курить. Но он знал, что сенатор терпеть не может табачного дыма, и подавил желание. Он поднял бокал и отпил из него. Запах корицы ударил в нос. В желудке что-то зажурчало, переливаясь. И в это время господин Домар заговорил снова.
Теперь сенатор перешел к рассуждениям о человеческой психике. Господин Мелтон подумал, что папаша Фил разбирается в этих вопросах не хуже профессора Кирпи. Господин Домар свободно владел терминологией и говорил о таких вещах, которые были выше понимания шефа полиции. Однако сенатор углублялся в дебри психологии недолго и не настолько, чтобы существо дела прошло мимо внимания господина Мелтона. Маленькое предисловие — экскурс в науку — потребовалось сенатору для того, чтобы собеседнику стало ясно дальнейшее.
Это дальнейшее, освобожденное от риторических ухищрений и флера светских условностей, не позволявших папаше Филу изъясняться прямо, выглядело довольно просто. Господину Домару, овладевшему монополией на обувь, потребовалась монополия на головы. Переведя на язык фактов рассуждения сенатора о душах людских, господин Мелтон понял, что тот задумал. А поняв, забыл даже о своем желудке и осушил бокал с оранжевым напитком. И тут же сообразил, что сглупил. Желудок ответил на грубое вмешательство такой нестерпимой болью, что господин Мелтон чуть не соскользнул со стула. На лбу шефа полиции выступил холодный пот, лицо побледнело так что сравнялось цветом со скатертью. Распятый Иисус, наверное, не испытывал таких мук, какие доставил господину Мелтону оранжевый напиток сенатора.
— Вам плохо? — участливо осведомился господин Домар, прервав свои размышления вслух.
— Нет-нет, ради Бога, — прошептал господин Мел-тон. — Это сейчас пройдет.
Господин Домар надавил кнопку звонка.
— Врача, — приказал он камердинеру и подошел к господину Мелтону. Шефа полиции скрючило. Он задыхался. Господин Домар освободил его шею от галстука, расстегнул воротник. Пришел врач. Два лакея перенесли господина Мелтона из столовой в гостиную и уложили на диван. Шефу полиции было больно и стыдно. Оказаться в таком положении в доме сенатора! Это же шокинг. И даже хуже.
