Часы для мистера Келли - Вайнер Аркадий Александрович (читать полную версию книги .TXT) 📗
Полдень
Балашов захлопнул дверь, вернулся в комнату.
— Вылезай!
Крот не откликнулся. Хромой подошел к шкафу, распахнул дверцу. Крот сидел между платьев на каком-то тюке, неестественно закинув голову.
— Ты что, заснул? — Балашов толкнул его, и Крот так же неестественно-покорно подался, тупо, словно тяжелая ватная кукла, выпал из шкафа. Хромой вздрогнул и невольно отшатнулся. Несмотря на жару, лицо у Крота было землисто-зеленое и между тусклыми волосками бороды застряли капли липкого пота.
— Елки-палки, у него обморок!
Балашов взял со стола графин с теплой водой и выплеснул всю ее на голову Крота. Белые, с тонкими голубыми прожилками веки задрожали, изо рта вырвался тяжелый вздох:
— О-ох!
Балашов сел в кресло. «Ну и дела! До хороших времен дожил ты, Балашов, если твои уголовники-подхватчики падают в обморок, как институтки. От жары, видимо, скис. Там же совсем дышать нечем. Вот зараза, чуть все дело не провалил. Хорош был бы я, если бы он на Гастролера из шкафа выпал. Но, молодец, собака, обмер там, но не пикнул. Жажда жизни, ничего не поделаешь. Он надеется тоже проехать на этом коньке. Шутишь, дорогой мой Крот, дела твои швах! Боливару не снести двоих. Мне даже не денег тебе жалко, дурачок. Ты правильно заметил в прошлый раз, что очень много знаешь. Слишком много…»
Крот открыл пустые, бездумные глаза, уставился в потолок.
— Вставай, Аника-воин, хватит отдыхать. Выпей коньячку, согреешься.
Крот повернул к нему голову, слабо улыбнулся:
— Очень жарко было, дышать нечем, нафталина нанюхался и сомлел.
— Вижу, что не воспарил. На, выпей.
— Не хочется, дышать тяжело. Воды хочу со льдом.
— Ананас в шампанском не желаете? Пей, говорят тебе, — сразу полегчает.
Крот, морщась, стуча зубами о край стакана, хлебнул обжигающую жидкость.
— Как, очухался или еще не совсем?
— Вроде бы в порядке.
— Когда Лизка придет?
— Она до восьми, по-моему.
— А что ты ей говоришь, почему, мол, на улицу не выходишь?
— Отпуск, говорю. Обидели меня на работе — понизили. Вот и переживаю дома свою беду.
— .А она что?
— Утешает. «На юг, — говорит, — давай поедем, отдохнешь, развлечешься». Ей-то и невдомек, что у меня за развлечения…
— Ну ладно. Договорился я с ним на завтра. Ты сиди здесь, как гвоздь в стене, — не шевелись. Завтра к вечеру заеду, расскажу, как и что.
— А деньги когда?
— Опять ты про свое! Я тебе сказал уже: недели две понадобится, чтобы их сплавить. Ты сиди здесь, никуда не выходи, читай книги: ты же вон какой, оказывается, библиофил.
— Паспорт новый достанете?
— Э, брат, за него надо будет много денег заплатить. Если завтра все провернем успешно, куплю тебе недельки через две паспорт. А все, что останется от твоей доли, — доставлю на блюдечке с голубой каемочкой…
— Любите вы меня, Виктор Михалыч, ласкаете… Боюсь, заласкаете насмерть!
— А ты не бойся — целее будешь. Короче, сиди здесь и не рыпайся. До завтра!
— Ни пуха…
— Иди к черту!
Балашов шагнул на улицу, как в кузнечный горн. Раскаленные камни дышали жаром, асфальт продавливался под каблуками. Не подходя к машине, он завернул в будку уличного телефона-автомата и набрал номер своей мастерской.
— Федор Игнатьевич, это я, Балашов. Мне сообщили, что неожиданно заболела моя Алла — температура, рвота. Я сейчас с врачом к ней еду, вы уж там без меня как-нибудь…
— Будьте спокойны, Виктор Михалыч, я все обеспечу. Желаю Алле Матвеевне выздоровления!
— Спасибо. Если у нее что-то серьезное, я, вероятно, завтра задержусь немного…
Бросил трубку на рычаг и, обливаясь потом, выскочил из будки. Черный автомобиль раскалился так, что было больно дотронуться. Балашов открыл дверцу, и в лицо ему ударила волна горячего воздуха. Он с места рванул машину, и, набирая скорость, черная «Волга» полетела в сторону центра города. Лавируя между машинами, вклиниваясь в каждый свободный участок дороги, Балашов вел машину напряженно и расчетливо, почти не задерживаясь у светофоров, изредка вырываясь на резервную зону улицы. Остался позади центр, промелькнули дома Кутузовки, Панорама, новостройки Кунцева и Сетуни. Впереди — широкая серая полоса Минского шоссе. Акселератор нажат до отказа, мотор звенит от громадных оборотов, шины с шипением отталкиваются от асфальта. Деревья, домики по обочинам дороги слились в непрерывную пестро-зеленую ленту. На лице Балашова застыла кривая усмешка…
Тринадцать часов
Белый «мерседес» стоял у подъезда. Тихонов бросил взгляд на номер и, не задерживаясь, вошел в вестибюль. В гостинице было немного прохладнее, чем в раскаленном пекле улицы. Тихонов закинул пиджак на плечо и направился в бюро обслуживания. Здесь был настоящий рай — три вентилятора поворачивали во все стороны свои гудящие лопасти, разгоняя по залу волны прохлады. Яркие плакаты на стенах предлагали летать только на самолетах «Эйр Индиа», посетить Париж весной, полежать на пляжах Мамайи. Пальмы, яхты, загорелые красавицы, элегантные молодцы. Красота!
Молоденькая переводчица, умирая от жары, переписывала какую-то длинную ведомость. Тихонов приготовил для нее самую свою обворожительную улыбку. «Сейчас бы придумать какие-нибудь шуточки, — с огорчением подумал он, — ничего ведь не получится иначе. Мозги от духоты растопились».
— Простите, это вы распоряжаетесь всеми этими удовольствиями? — Тихонов указал на плакаты. Девушка вяло улыбнулась.
— Просто обмен туристской рекламой на основах взаимности.
Тихонов уже прочно устроился в кресле у ее стола.
— Я вот посмотрел на этот плакат, и мне снова захотелось съездить в Париж весной.
— А вы что, там были уже?
— Нет, но в прошлом году я тоже хотел…
Переводчица засмеялась.
— Такая древняя «покупка», что я ее даже забыла.
— Это не довод. Все новое — это основательно забытое старое, как говорит один мой друг.
— Это не ваш друг, это Сократ говорил.
— Тем более. Сократ ведь тоже был начитанный парень.
— Людям, способным шутить на такой жаре, я бы давала медаль.
— А у меня есть медаль.
— За шутки?
— За храбрость.
— Я так и подумала.
— А вы бы сами попробовали шутить, когда на улице восемьдесят градусов.
— Только что передавали по радио, что всего тридцать восемь.
— А я — по Фаренгейту. Так внушительнее.
— Я вижу, вы любите приукрасить.
— А что это вы меня все время порицаете?
— А за что вас поощрять? Стас горестно покачал головой.
— Все вы такие. Вот если бы вы видели, на каком великолепном белом «мерседесе» я приехал, то, наверное, снисходительнее отнеслись к моим маленьким слабостям.
Девушка засмеялась:
— Вас зовут Макс Цинклер?
— Нет. А что?
— А то, что я как раз сегодня оформила выездные документы Максу Цинклеру из Бремена, которому принадлежит стоящий у подъезда великолепный белый «мерседес», на котором вы приехали…
— Подумаешь тоже. Не белый «мерседес», так голубой «Москвич». Не влияет. Так что поедем весной в Париж?
— Заезжайте следующей весной — поговорим.
Тихонов помахал ей рукой и вышел в вестибюль. Несколько индусов в чалмах сидели в креслах и спокойно покуривали черные сигареты. От палящих лучей солнца огромные стекла-витрины светили яркими прожекторами. Тихонов покосился на индусов и подумал: «Ставлю рупь за сто, что у них в чалмах спрятаны пузыри со льдом…» — и, размахивая пиджаком, пошел на улицу.
