Непримиримость - Семенов Юлиан Семенович (читать книги онлайн бесплатно регистрация .txt) 📗
— Давайте завтра, часов в девять, я птица ранняя.
— Ему далеко добираться, живет в пригороде. Если разрешите, он будет в одиннадцать тридцать.
О «пригороде» сказал неспроста; Владимир Львович — человек увлекающийся, Монмартр в Париже один, а пригородов много, страховка не помешает.
3
— Владимир Львович? — осведомился Турчанинов, разглядывая Бурцева.
— Именно так. С кем имею честь"?
— Я Федор Мокеевич.
— Кто?
— Вчера вам говорили обо мне. Вы назначили встречу на одиннадцать тридцать.
Бурцев посторонился, пропуская гостя в квартиру.
— Да, да, верно. Прошу.
Вчера вечером Турчанинов спустился квартирою ниже, там жили две проститутки, Мадлен и Мари (перекрытия потолка слабенькие, все слышно, гостей у девушек не было), попросил утюг с угольями Мадлен вызвалась погладить ему пиджак и брюки «Я же работала прачкой, все сделаю вмиг». Турчанинов поблагодарил, ответив, что стеснен в средствах, лучше уж сам. «С соседей не берем, — расхохоталась Мари, — даже за любовь не берем с соседей» Поэтому к Бурцеву пришел выутюженный, в свежей сорочке и галстуке, военная косточка, привычка — вторая натура.
— Нуте-с, Федор Мокеевич, с чем пожаловали?
Турчанинов усмехнулся.
— С головою, Владимир Львович. В коей есть информация, которая может помочь вашей борьбе с провокацией.
— Ага. Ну, что ж Вы с Бакаем и Меньшиковым знакомы?
— Шапочно. Они были в Петербурге, а я служил в Привисленском крае.
— Вы в розыскных списках девятьсот седьмого года?
— Да.
— Так что ж вы и ваши польские друзья от меня конспирируете, милостивый государь?! Вы Андрей Егорович Турчанинов, адъютант при бывшем начальнике варшавской охраны полковнике Глазове, а затем какое-то время при Попове, до того, как он был казнен. Из привисленских только один вы и значитесь в списках.
Турчанинов вздохнул.
— Ну, и слава богу… Сразу легче стало с вами говорить.
— К ликвидации Попова имеете отношение?
— Да.
— Чем вам это грозит?
— Если докажут, — расстрелом.
— Тогда вернемся к Федору Мокеевичу, дело нешуточное… Скажите, пожалуйста, как вы относитесь к тем материалам, которые мне передали Бакай и Меньшиков?
— Положительно. Вы базировались на их показаниях, когда разоблачили Жуженко?
— На их тоже.
— А показания об Азефе они вам давали?
— Да.
— У нас в варшавской охран…ке… об Азефе вообще ничего не было известною
— Это и понятно… Агент такого уровня действует под руководством непосредственно главного шефа. В России никогда тайн не было, на язык горазды.
— Потому что никогда не было свободной печати.
Бурцев удивился:
— Не вижу связи…
— Прямая связь, — возразил Турчанинов. — Поскольку все везде закрыто, люди стремятся утвердить себя причастностью к секретам — проявление обычного человеческого самолюбия, форма самовыявления.
— Занятно, — откликнулся Бурцев, оглядев Турчанинова еще раз, глаза его потеплели, прежней настороженности в них не было. — Вы оригинально мыслите. Скажите-ка, а вы с Герасимовым встречались?
— Дважды.
— Где?
— В северной столице. Был командирован за дополнительными материалами по государственной преступнице Розалии Люксембург, когда она была схвачена в Варшаве.
— Опишите-ка мне его, пожалуйста.
— Извольте. Высокого роста, шатен с легкой проседью, усы подбривает, чтобы повторяли форму рта, губы чувственные, полные, нос прямой, особых примет на лице нет. Во время выездов на конспиративные встречи и самоличного наблюдения за интересующими его персонами имитировал хромоту…
— Сходится, — Бурцев даже в ладони хлопнул (пальцы длинные, как у пианиста). — Он хромал и на процессе против социал-демократических депутатов, когда вторую Думу разогнали!
— Меня уполномочили попросить вас, Владимир Львович, если почтете возможным, передать раннюю фотографическую карточку Герасимова, поры его службы в Самаре.
— Передать не передам, а вот сходить в мастерскую портретов мсье Жаклюзо — можем. Если хорошо оплатите, он сделает копию в два дня, работает виртуозно.
4
"Дорогой Юзеф!
После того, как Ядзя начала работу с Влодеком, выявилось множество интереснейших подробностей.
Начну с того, что Нэлли, оказывается, передавала дедушке Герасиму про все шалости толстяка, особенно когда они собирались на чай.
Впрочем, Влодек говорит, что Нэлли ябедничала не столько дедушке Герасиму, сколько дяде Климу, а тот уже передавал старику.
Таким образом, плуты выдавали зоркому родительскому оку, каким по праву являются дедушка Герасим и дядя Клим, все, что происходило, когда детвора встречалась, чтобы придумать новые проказы.
Толстяк про Нэллечку ничего не говорил, жалел бедненькую, вот ведь какая доброта и благородство! Только он не знал, утверждает Влодек, что она сама шептала обо всех проделках Климу.
Фотографию дедушки Герасима я тебе отправил с Халинкой, передаст в собственные руки, постарел ли он, как ты находишь?
Как поступать дальше с нашими шалунами? Ты у меня славный и мудрый педагог, подскажи.
Твой Големба".
«Ядзя» — Турчанинов.
«Влодек» — Бурцев.
«Нэлли» — 3. Жуженко, член партии соц. -революционеров, провокатор охранки
«Дедушка Герасим» — А. В. Герасимов
«Шалости» — выступления на заседаниях ЦК эсеров, работа по выработке резолюций.
«Толстяк» — Азеф.
«Собрались на чай» — съезд эсеров.
«Ябедничала» — писала донесения.
«Дядя Клим» — генерал Климович, начальник московской охранки.
«Детвора» — члены ЦК и делегаты эсеровских съездов.
«Жуженко знала от Климовича, что Азеф является агентом охранки, в то время как Герасимов не открыл ему принадлежность Жуженко к охранке»
«Големба» — Рыдз, Розиньский.
5
"Дорогой Мацей!
Спасибо за письмо. Очень рад, что твоя учеба идет так хорошо.
Наша беда в том, что мы мало и недальновидно думаем о будущем, когда нам понадобятся высокоталантливые исследователи. Не называй меня фантазером. Я в это верю. А все то, во что по-настоящему веришь, — сбывается, если в подоплеке веры лежит не смрадное суеверие, но знание, базируемое на науке.
Теперь по поводу наших шалунов.
Поскольку Халинка еще не приехала (видимо, остановилась в Берлине у сестры), я лишен возможности полюбоваться на любимого дедушку.
Жаль, конечно, потому что я не смогу ответить на твой вопрос, насколько он постарел и осталось ли в его чертах сходство с портретами молодости.
В твоем письме для меня немало интересного. Но я ставлю один главный вопрос: если проказница Нэлли знала о том, что толстяк наушничает милому дедушке, то отчего Влодек, рассказав про другие ее шалости, об этой до сих пор таит, даже после того, как девушка удалилась из монастырской школы?
До тех пор, пока она открыто не подтвердит Влодеку недостойное ябедничество толстяка, мы не можем журить его: самое досадное — зазря обидеть человека. Хотя чем больше я думаю о том, что мне довелось видеть своими глазами в Пальмире, тем тверже убеждаюсь, что мое предположение, увы, правильно. Признаюсь, мне это очень горько. Можно любить человека или не любить, симпатизировать ему или выражать антипатию, но обвинять в проступке такого рода, о каком идет речь, дело чрезвычайно серьезное.
Ты знаешь, что меня связывает давняя дружба с Наташей, а она всегда истово защищала и защищает толстяка, считая, что его все не любят за вздорный нрав, но мальчишка он на самом деле чистый и высоко честный.
Надо быть крайне осторожным в обвинениях; лучше простить виноватого, чем наказать невиновного…
Хорошо было бы свести воедино мнения всех ребятишек, знавших толстяка, а уж потом пригласить его на дружескую беседу за круглый стол с чаем.
Хотя есть и другой путь. Если Влодек так уж уверен в своей правоте, — я ведь знаю его, человек он честный, но очень неорганизованный, поддающийся настроениям других, резко меняющий свои мнения, — пусть предложит Витэку и Боре, чтобы те поначалу пригласили его самого на кофе. Коли он убежден в своей правоте, пусть идет на это. Такого рода застолье не может не вызвать отклика, глядишь, еще кто чего расскажет.
Сердечно приветствую тебя,
Юзеф".
