Комната старинных ключей - Михалкова Елена Ивановна (читаем книги TXT) 📗
Повариха сжала губы. Такое же выражение лица, вероятно, было у Франсуа Вателя, понявшего, что позор неизбежен: рыба для королевской трапезы не доставлена вовремя.
Ирма доела последний кусочек и отложила вилку.
– Очень вкусно! – похвалила она. – Хочется съесть еще…
«Не надо!» – мысленно хором взмолились Полина и Клара Ивановна.
– Но не буду, – закончила художница. – В моем возрасте надо беречь фигуру.
– Ха! – сказал Тарас Иммануилович.
И уткнулся в свою тарелку.
Ирма повернулась в его сторону, как башня танка. Глаза сузились и стали похожи на прицелы.
«О нет, – взмолилась про себя Полина, – только не это! Не хватало нам конфликта!»
Клара Ивановна, чутко уловив расстановку сил, спряталась в кухню.
– Что это значит? – прохладно поинтересовалась художница.
Первый снаряд упал неподалеку от Воловика.
Тот хохотнул и придвинул к себе салат.
– Ничего, ничего… Я подумал, вы пошутили.
– Когда?
Воловик изобразил недоумение и невинность:
– Когда сказали про возраст и фигуру. Разве вы говорили серьезно?
– Вполне. Что в этом удивительного?
Тарас Иммануилович пожал плечами:
– Мне казалось, в вашем возрасте вопрос фигуры уже неактуален. Значит, я ошибся.
«Вот мерзавец! – ахнула Полина. – Зачем же ты гадости говоришь незнакомой женщине?!»
Но если Воловик надеялся выбраться из этого сражения невредимым, то он просчитался. Ирма мило улыбнулась:
– Вы судите по себе, молодой человек. Но если вы не заботитесь о своем теле, это не значит, что остальные делают то же самое.
Ахметова протянула пухлую руку, двумя пальцами отломила поджаренный тост и с видимым удовольствием положила в рот.
Толстяк порозовел, как креветка. Без сомнения, он сказал бы новую гадость, но его перебил Давид Далиани, спросивший у Ирмы, кого из современных художников она любит.
Ахметова ударилась в рассуждения о постмодернизме и паблик-арте. Половины слов из ее речи Полина не понимала. Тарасу Иммануиловичу оставалось только без аппетита жевать бифштекс, бросая враждебные взгляды на художницу.
Да, вне всяких сомнений, обед удался! Достижением следует считать уже то, что ничей окровавленный труп не остался лежать в столовой, когда гости один за другим покинули ее.
* * *
Анжей выслушал краткий отчет Полины, но не выразил ни малейшей обеспокоенности происходящим.
– Это им только на пользу, – пробормотал он. – Пусть понервничают.
– Зачем? – не удержалась Полина.
– Легче работать. Они здесь не просто так. У каждого из них серьезные проблемы, которые я должен решить. Чем сильнее человек волнуется, тем беззащитнее становится. И тем точнее я могу подобрать ключ. Где они сейчас?
– Разошлись по комнатам.
– Чудесно. Вот что, Полина, сделайте мне кофе.
– Принести сюда?
– В мой кабинет.
Поднимаясь с горячим кофейником на подносе, Полина прислушивалась. Определенно, дом звучал по-другому.
Усилился шелест любопытных листьев за окнами. Шаги стали отдаваться гулко в коридорах. Казалось, даже часы тикают быстрее и тревожнее: у-нас-гос-ти, у-нас-гос-ти, гос-ти-гос-ти.
К кофе Полина положила свежую булочку. Бесшумно накрыла в полутемном кабинете, взяла поднос и собиралась исчезнуть.
Но Ковальский остановил ее.
– Послушайте, Полина…
Девушка вернулась.
– Я давно хотел расспросить вас о некоторых обстоятельствах вашей жизни. Вы не против?
Попробуй сказать, что против, когда Анжей Ковальский внимательно изучает тебя своими черными глазами, блестящими, как у ворона. В такие моменты Полине становилось не по себе.
«Смотря какие обстоятельства вам интересны», – хотела сказать она.
Но вслух почему-то заверила Анжея, что совершенно не против.
– Прошу вас. – Ковальский указал на кресло. – Хотите кофе?
– Нет, спасибо.
Анжей сам налил себе из кофейника и поглядел на Полину поверх дымящейся чашки.
– Я никогда не спрашивал, где ваши родители.
«Родители?!»
Полина чуть не подскочила. Она успела подготовиться к любому вопросу. Кроме этого.
– Вы не отвечаете! – встревожился Ковальский. – Надеюсь, они живы? С ними все в порядке?
Полина молчала.
«Может быть, сказать, что они умерли?»
Но под пристальным взглядом Ковальского не осмелилась врать.
– Они в Америке.
– Да? И давно уехали?
Пауза: Полина считала в уме.
– Семнадцать лет назад.
– Семнадцать лет назад? – изумленно повторил Анжей. – А как же вы? Ах, понял! Вы уехали с ними и вернулись обратно!
Полина покачала головой. Нет, все было совсем не так.
– Я осталась с бабушкой. С папиной мамой.
– Вот оно что!
Анжей задумчиво помешал чайной ложечкой в чашке.
– И как часто ваши родители приезжают в Россию? Или это вы летаете к ним?
– Они не приезжают. Им тяжело летать в их возрасте, и дорого…
Брови Анжея полезли вверх. Господи, как же Полина ненавидела удивление, неизбежно появляющееся на лицах тех, кто узнавал о ее родителях.
– Значит, сейчас не прилетают. А раньше? Когда вы были ребенком, как часто они возвращались сюда?
– Редко.
– Редко?
– Несколько раз, – нехотя произнесла девушка.
Анжей поднес чашку к губам, но внезапно поставил на стол, чуть не расплескав.
– Подождите… То есть ваши родители оставили вас, уехали и с тех пор виделись с вами лишь несколько раз?
– Да, – сказала Полина.
* * *
Четыре раза, если быть точной. Она видела их целых четыре раза. Непринужденных, уверенных в себе, держащихся раскованно. Может быть, чересчур раскованно. Они все время говорили, говорили, говорили наперебой. Сначала Полина думала, что они боятся тишины. Потом ей пришло в голову, что они боятся другого: того, что заговорит она. Спросит вслух, громко, при всех: «Мама, папа, почему вы не берете меня с собой?»
Смешные… Она сама ужасно боялась, что родители предложат поехать с ними. Представляла, как они скажут с выражением искренней доброжелательности: «Полина, мы приглашаем тебя пожить у нас».
А она, конечно, откажется.
И успеет увидеть промелькнувшее на их лицах облегчение.
Этого Полина боялась больше всего. Что они не смогут скрыть, как рады ее отказу, и все остальные тоже увидят это (мать с отцом всегда ухитрялись сделать так, чтобы при их разговорах присутствовали посторонние люди: какие-то друзья, чьи-то родственники и их дети…)
Но они не предложили.
На бабушкиных похоронах собралось много народу. Большинство из них Полина видела в первый раз. Они жили тихо, из гостей у них бывали только друзья самой Полины да пара-тройка бабушкиных приятельниц по даче. За пару лет до смерти бабушка продала дачный участок, но соседки все равно продолжали приезжать.
Приехавшие на похороны люди были из родительского круга. Для них Полинина бабушка была не Ольга Леонидовна, а только мать Аркадия. Они пришли не попрощаться с ней, а повидаться со своими заграничными друзьями, Аркадием и Ликой Авериными, и выразить им сочувствие.
Стоя возле засыпанной могилы, мать поглаживала отца по плечу и приговаривала, утирая слезы:
– Аркаша, как же ты теперь будешь? Ох, Аркаша, как же так?! Как жить, как жить?…
Полина не плакала. Смотрела на них и пыталась понять: почему они не спрашивают ее, как она будет? Почему не говорят: Поленька, девочка, как же ты будешь теперь? Поленька, ведь ты совсем одна.
Потом она вспомнила, что Поленькой ее называла только бабушка. И еще две бабушкиных соседки по даче, которые тихо стояли за спинами чужих, незнакомых людей.
Но все же Лике Борисовне пришлось услышать вопрос о том, как дальше будет жить ее дочь. Правда, задала его не Полина.
Случилось это ближе к концу поминок. Девушка выскользнула на балкон и встала за дверью, прижавшись спиной к холодной стене. Она не могла больше видеть всех этих людей, которые говорили хорошие правильные слова о матери Аркадия. Ей хотелось только одного: остаться одной и тихо оплакать бабушку.
