Дело Ансена - Шпанов Николай Николаевич "К. Краспинк" (книги онлайн бесплатно серия txt) 📗

— О, разумеется, о чём вам спорить?! Вы спокойно можете оплевать беззащитного человека.

— Хорошо… Сурен, развяжи ему руки. Если ему хочется поговорить со свободными руками — пусть говорит. В конце концов, преступник ведь имеет право оправдываться… Пусть говорит, хотя ему и нечего сказать. Ведь если он и не непосредственный убийца шкипера, то во всяком случае имеет основание скрывать истинного виновника. Это я понял после фразы, произнесённой им ещё на борту «Анны» в утро смерти Эдварда Хеккерта. Так называемый пастор сказал мне: «Мой взгляд нечаянно упал в иллюминатор, и я увидел Оле… Я успел различить его фигуру, когда Оле бежал вдоль пристани и скрылся за первыми домами». Преступник, однако, упустил одно: ведь и я мог взглянуть в тот же самый иллюминатор! Я мог сделать это чисто машинально, даже если бы безусловно доверял «пастору». А к стыду своему, должен признаться, что до того момента я ему верил… Но тут он утратил моё доверие: иллюминатор, в который «пастор» якобы увидел убегающего убийцу, выходил на глухую стену пакгауза. Этот пакгауз загораживал пристань, и при всём желании нельзя было увидеть происходящего на пристани. Кроме того, иллюминатор был ещё задёрнут шторой. Вероятно, поэтому «пастор» и не знал, куда оно выходит. Я тогда спросил «пастора»: «Не трогали ли вы тело убитого?» И он ответил: «Нет!» А между тем штора была придавлена телом шкипера. Значит, она была задёрнута до, а не после убийства. Это было первым уязвимым звеном в показаниях «пастора». После этого я вынужден был не доверять ему ни в чём. Именно так: я обязан был не доверять ему.

Не знаю, что толкнуло «пастора» затеять игру с отпечатками пальцев на хлебном мякише, — продолжал Кручинин. — Может быть, сначала он хотел только проверить, имеем ли мы — я и мой друг — представление о дактилоскопии. Быть может, он уже и подозревал: не из пустого же любопытства мы ездили на острова и кое-что смыслим в делах, которыми он занимается. «Пастора» снедало сомнение: опознаю ли я его, если мне удастся получить его отпечатки и сличить их со следами на кастете и на клеёнке, которую я, кстати говоря, по оплошности взял при нем со стола в каюте? Увы, тогда я ещё не знал точно, с кем имею дело! А на клеёнке оставалась вся его левая пятерня, когда он опёрся о стол, нанося удар несчастному шкиперу. Может быть, он этого и не заметил, но инстинкт опытного преступника, никогда не забывающего о возможности преследования, заставил его заметать следы «на всякий случай». Именно ради этого он «склонился в молитве» перед телом убитого шкипера. Эта поза, надеялся он, даст ему возможность у меня на глазах стереть рукавом свой след с клеёнки. И он действительно несколько раз провёл рукавом по клеёнке, но все мимо следов. Вообще, такие вещи редко удаются: уж раз след оставлен, так он оставлен. Поздно его уничтожать… Тут, господин «пастор», вы просчитались, несмотря на свой опыт и отличную выучку, полученную в школе Генриха Гиммлера.

— А я никогда там и не был, в этой школе, — насмешливо перебил лжепастор.

— Ах да, простите, — тотчас поправился Кручинин, — я оговорился: вас обучали в системе адмирала Канариса. Но я не вижу тут разницы.

— Это были совершенно разные и даже враждебные друг другу ведомства!

Кое-кто из слушателей рассмеялся. Не мог удержать улыбки и Кручинин.

— Это уточнение делает честь вашей чисто немецкой пунктуальности. Однако властям этой страны, приютившей и обогревшей вас, вероятно, всё равно, как звали атамана вашей шайки, Гиммлер или Канарис, — оба они были подручными обер-бандита Гитлера. С вас спросят здесь по законам этой страны за преступления перед этим народом. Для него вы не только военный преступник, подлежащий выдаче, — вы ещё и убийца. И оставленные вами следы ведут вас прежде всего в тюрьму этой страны.

— Я не оставлял никаких следов, — поспешно возразил Эрлих.

— Так говорит почти всякий преступник: «Я не оставил следов», — но редкий из них бывает в этом уверен. И практика расследования преступлений, которой я слегка интересовался, почти не знает случая, чтобы хоть где-нибудь преступник не оставил своей визитной карточки… Ведь он не дух, а человек. Чтобы действовать среди вещей, он вынужден к ним прикасаться.

— Говорят, — заметил хозяин отеля, — преступники надевают перчатки.

— Да, некоторые думают этим спастись, но, во-первых, и перчатка часто оставляет след, достаточно характерный для опознания. А во-вторых, невозможно все делать в перчатках. Рано или поздно их сбрасывают, и тогда происходит нечто ещё более гибельное для их обладателя. Привыкнув не бояться прикосновений, преступник действует уже не так осторожно и дарит нам целую коллекцию своих отпечатков. Вообще, надо сказать, что если бы идущие на преступление знали то, что знают криминалисты, они редко решались бы на подобные проступки.

— А что знают криминалисты? — с любопытством спросил фогт.

— Они знают, что как бы ни остерегался преступник, какие бы меры предосторожности ни принимал, сколько бы усилий ни потратил на то, чтобы обеспечить себя от улик, это никогда не удаётся.

— Никогда? — снова спросил фогт.

— Почти никогда, — повторил Кручинин. — Звериный, атавистический инстинкт толкает преступника на то, чтобы как можно тщательнее запутать свои следы. Но в его сознании ни на минуту не исчезает это слово — «следы». Его мозг буквально сверлит эта неотступная мысль: «Следы, следы…» Потом, когда уже все сделано, когда он пытается проанализировать случившееся, доминантой его размышлений над содеянным опять-таки является: «Следы, следы…» Его начинает мучить сомнение в правильности своих действий — и главным образом в том, не оставил ли он не уничтоженных, не заметённых, недостаточно запутанных следов. Чем дальше, тем меньше делается его первоначальная уверенность в том, что он не оставил следов. Только неопытным преступникам кажется, что они не оставили следов своего преступления. Поэтому бывает, что инстинкт, подчас помимо воли и логических рассуждений преступника, толкает его обратно на место преступления — проверить, не оставил ли он следов, а если оставил и если есть ещё возможность их уничтожить, то постараться сделать это. К числу таких случаев относится и то, что мы видели здесь: «пастор» явился на «Анну», чтобы проверить, все ли чисто у него за кормой.

Кручинин сделал паузу, чтобы закурить.

— Если так, — заявил пленник, — то почему же вы, вместо поисков убийцы Оле Ансена, занялись игрой в хлебные шарики? Вы же не могли не увидеть следов Ансена на кастете.

— Мы это знаем.

— И знаете, что шкипер убит этим кастетом?

— Знаем.

— Так какого же черта?!

— Тише, тише! Страсти не к лицу такому искушённому человеку, как вы. Сейчас я объясню присутствующим все. Он, — Кручинин кивком головы указал на лжепастора, — принимает нас за простаков, все ещё полагая, что ему удастся убедить нас, будто следы пальцев оставлены на кастете при совершении преступления. А в действительности они оставлены на нём задолго до убийства.

Пленник расхохотался с наигранной развязностью.

— И вы воображаете, что сумеете убедить какой-нибудь суд, будто кастет, побывав в руках у меня или другого воображаемого убийцы, сохранит старые следы Ансена?.. Вы заврались!

— Правда, здесь не суд и мы могли бы не заниматься подобными разъяснениями, но, вероятно, мой друг, — Кручинин сделал полупоклон в сторону Грачика, — не пожалеет пяти минут, чтобы рассказать присутствующим, как вы попытались убедить нас в том, что кастет носит следы Ансена, а не ваши.

— На нем действительно были и сейчас имеются следы Оле Ансена, — сказал Грачик, — именно Оле! Но как «пастор» этого достиг? Он покрыл поверхность кастета, а вместе с нею и имевшиеся на ней жировые узоры пальцев прежнего владельца — Ансена — тончайшим слоем лака. Этим он предохранил следы от стирания. А свои собственные, отпечатавшиеся поверх лака, смыл. Но преступник, так же как вначале и я, не учёл одной, казалось бы, пустяковой детали: стоит посыпать отпечаток пальца тонким порошком, хотя бы тальком, и жир удержит тонкую тальковую пыль, а с остальной поверхности предмета порошок слетит.