«Мустанг» против «Коломбины», или Провинциальная мафийка - Печенкин Владимир (книги без регистрации TXT) 📗
Елена Георгиевна вышла. Калитин вернулся к белому табурету. Валькова несколько минут лежала молча, прикрыв глаза синеватыми тонкими веками. Он не стал ее торопить, только искоса взглянул на часы. Может, она уж пожалела, что сама продлила разговор, да боязно остаться опять наедине со своими думами. Может, ничего и не скажет. Но если сейчас поторопить, то уж точно не заговорит.
– Конечно, я дура, – наконец вздохнула она, не открывая глаз, – что верю, будто вы меня жалеете, вот просто так жалеете.
– Можете не верить, но я в самом деле…
– Вы тогда выпросили для меня дозу и за это никаких признаний не требуете. Наши усть-лагвинские следователи, те – у-у!
– Они кричали на вас?
– Нет… Но как пристанут, как начнут вдвоем вопросики подкидывать! Я в хумаре, в ломке, значит, мне и без них хоть в стенку головой, а они…
– Лиза, вы же тогда были подозреваемой, даже более того…
– Ну верно все это… Я только хочу объяснить, почему уехала из Усть-Лагвинска, хоть и подписку давала о невыезде. Я их боялась и тюрьмы боялась… И тех, кто заправлял у нас всем этим делом.
– Этих и без вас выявили, судили. Выяснилось, что вы там мелкая сошка. Но как вас втянули? С чего пошло?
– По дурости, с чего больше. Никто не тянул, не заставлял. У всех нас, таких, одна причина – собственная дурость. Из любопытства: надо, мол, всего в жизни испробовать хоть разок для интереса. Ну и хана! Когда втянешься, в башку пакость лезет: чем, дескать, другие лучше, пускай и другие вляпаются.
– Расскажите все с самого начала.
– Да? Вам вправду интересно? Охота, так слушайте. Только никого называть не буду. Сама погорела, так не стану других хоть теперь впутывать.
– Хорошо, не называйте никого.
Ему как раз и требовалось, чтобы она назвала имена сбытчиков и потребителей дурмана, особенно местных, шиханских. Но была понятна и оглядка Лизы на «законы» тайного, мышиного мирка, в котором она существовала: «своих» не выдавай! Ладно, пусть будет без имен. Пока ей просто нужно выговориться.
Калитин слушал нервные, неровные слова и, имея кое-какой печальный опыт таких бесед, понимал полнее, чем говорилось.
Ничего такого рокового в биографии Лизы не было. Обыкновенная девчонка из обыкновенной «неполной» семьи – отец ушел от них так давно, что о нем не вспоминали. А поскольку не вспоминали, то и алиментов с него не справляли. «Спасибо, что ушел, – говорила мама. – А с пьяницы денег как с козла молока».
Лиза никакой ущербности не ощущала: подумаешь! Одна она разве безотцовая растет, сколько угодно таких, и ничего, не расстраиваются.
Жили скромно, однако не бедствовали. Мама работала на фармацевтической фабрике упаковщицей, зарабатывала маловато, но при их собственном, доставшемся еще от деда, окраинном домике имелся огород, так что свои овощи, куры – жить можно.
Когда Лиза училась в десятом классе, случилось несчастье: маму на улице сбил грузовиком пьяный шофер. Пролежала в травматологии почти месяц. Выписали с третьей группой инвалидности.
Не закончив школу, Лиза пошла работать. Куда? Тоже на фармацевтику, ученицей.
– Вам все это до лампочки, да? – спохватилась Лиза. – Или я болтаю, а гражданин начальник на заметку берет, не капну ли случайно…
– Почему «гражданин начальник»? Вы разве в колонии бывали?
– Нет покуда. Вся жизнь впереди, надейся и жди, как поют в одной бодрой песне. Вот и жду почти два года, когда посадят. Да вы чего спрашиваете, вам и так про меня все известно.
– Только то, что сообщила усть-лагвинская милиция. Хотелось бы понять, как привлекательная, разумная девушка становится наркоманкой. И как вас убедить, что не следует вам убегать снова из больницы? И что вообще нужно, чтобы вас из трясины вытащить? Вот что понять хочу.
– Не обижайтесь, но мне все как-то странно… Ну врачи, это понятно. Милиция-то чего хлопочет?
– Надо вернуть к жизни человека. Вы же не преступница по складу характера. На себе испытали такое, что впредь не поднимется рука воровать с фабрики, людей травить.
– На фармацейке мне уж не работать. Из больницы прямо в тюрьму, и все дела.
– Не о тюрьме думайте, а о том, как нормальную жизнь строить будете. Лишение свободы, я думаю, вам не грозит.
– Утешаете, да? Чтоб не смылась, как в прошлый раз? Если ничего мне не грозит, так почему же гражданин начальник из уголовки ко мне в палату запохаживал? За красивые глаза, да?
Шаткое у нее настроение, то исповедальное, то истерически-недоверчивое.
– Глаза у вас, Лиза, в самом деле красивые. И уже поэтому надо вас из болота вытаскивать. Достоевский сказал: «Красота спасет мир». Читали Достоевского?
– Проходили в школе. «Преступление и наказание» он написал? Ну, мне такое наказание, что никакой Достоевский не опишет. Разве что вы – в протоколах, уголовный розыск.
– Я не из уголовного розыска.
– Ну да, вы из дошкольного сектора. Я так сразу и подумала.
Психика неустойчива, но уже есть способность шутить, хотя и саркастически. Значит, самый тяжкий период ломки миновал. Теперь ей нужна поддерживающая терапия, или, на жаргоне наркоманов, «лестница». Лестница из пропасти: общеукрепляющие препараты и все еще небольшие дозы наркотика. Ну, Елена Георгиевна обещала лечить ее здесь, с этим порядок.
– Я из ОБХСС, Лиза. Это значит – отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности.
– Выходит, висит на мне кража с фармацейки? Так надо понимать, гражданин начальник? Выходит, все же тюрьма мне?
– Вот что, не называйте меня так. Не хотите по имени-отчеству, обращайтесь «товарищ капитан». Рассказывайте дальше, если не устали. И перестаньте о тюрьме.
– Ишь вы как… мягко стелете. Да ладно уж, все равно про мою житуху слушать больше некому. Про что вам надо? Как на иглу села? Да очень просто, как все. На дискотеке познакомилась с одним…
Познакомились на дискотеке… Константину Калитину едва перевалило за тридцать, не старик, не ханжа. Но он считал дискотеки в том виде, как они у нас бытуют, источником криминальных побуждений. Сколько на его памяти уголовных дел начиналось с этого: «Познакомились на дискотеке…» Оглушенный ритмическим грохотом разум, как под наркозом, спит, парализован, зато в человеке пробуждается низменное, грубое, животное: пить, курить, кого-то бить, еще больше взвинтить себя, уставшего от ритма и одиночества в толпе, подстегнуть нервы дурманной сигаретой, обрести большую раскованность уколом наркотика…
– Я слушаю, Лиза, слушаю.
– Да? Показалось мне, что задумались. В общем-то я все понимаю, задним числом, задним умом. А тогда казалось: вот какая я особенная, не как другие девчонки. Им бы киношка, видео, дискотека, ну, изредка бутылка на пятерых, все в пределах нормы. А вот меня все это не устраивает. Где-то читала, по телеку тоже передавали, что, мол, прежде, при Сталине, все люди винтиками считались, так они и теперь такие. А я не хочу винтиком быть, я – личность. Ага, вот так примерно думала. Меня, дескать, не удовлетворяет проза жизни, я от нее ухожу в забвение, в кайф. Смешно, правда?
– Не смешно, Лиза.
– Да? Ну и у меня скоро веселье кончилось. Если не коль-нусь, такая тоска сосет… А они, ну, из моей компании, и говорят: мол, эта штука дорого стоит, чего это мы должны тебя задарма раскумаривать, у нас у самих денег нету. Хочешь кайфа, сама шустри. Как? Ты ж, говорят, на фармацейке работаешь, там этого добра навалом. Достань, вынеси, нам долг вернешь и самой останется. Понимаете? Меня всю ломало… Это только поначалу кайф – весело станет, легко, жизнь хороша, и я в ней хорошая, красивая, умная, всем нравлюсь, никаких тут проблем, и укол мне делают так, за красивые глаза…
Она печально усмехнулась, посмотрела на Калитина.
– А что, по-вашему, у меня и вправду глаза красивые?
– Правда, Лиза.
– Хм… Давно мне приятных слов не говаривали. Ладно, замнем… В общем, поначалу оно так, баловство. Когда опомнишься, уж и не до кайфа, хоть бы нормальное самочувствие вернуть, ломать бы перестало.
