Жестокость. Испытательный срок. Последняя кража - Нилин Павел Филиппович (читаем книги онлайн бесплатно полностью TXT) 📗
— Да какой ты русский? Нисколько ты не русский, — говорит начальник. — Русские механики берутся сейчас всю Россию до краев перестроить, а ты, я смотрю, крутишься тут…
— А вы сперва вот бандитов уничтожьте! — уже кричит механик. — Уничтожьте сперва бандитов, а потом перестраивайте Россию. А то вот вы бандитов еще не можете уничтожить. А сейчас что получится? Вы вот сядете на подводы и уедете обратно в Дудари. А я по долгу службы тут обязан остаться около этих японских, будь они прокляты, аэросаней. А ночью сюда подойдут бандиты и меня же зарежут. И зарежут из-за вашей же фантазии, что вы желали с таким форсом прокатиться на иностранном изобретении в такую даль…
— И правильно сделают, если зарежут, — смеется начальник. — На что ты нужен такой… пессимист?
— Да ты не бойся, не робей! — успокаивает механика уже подоспевший сюда старший милиционер Воробьев. — Ты же не один останешься. Я тоже тут побуду, пока под ваши сани подадут лошадей.
— А толк-то какой? — не успокаивается механик. — При вас находится только вот этот револьверт. Смиттвессон. Вот если б при вас пулемет находился, вот тогда бы я сказал: да, это есть представитель власти. Есть чего бояться.
— Какой я ни на есть, но я с тобой побуду, — незлобиво обещает Воробьев. И приседает на корточки у передка аэросаней, где механик все еще откручивает гайку. — Дай-ка я этот болт зажму клещами. Может, она тогда легче пойдет, эта гайка…
Мы ждем подле аэросаней Колю Соловьева и еще трех наших сотрудников, которые ведут расследование в Мочаеве и Холмогорах. Потом мы сядем на подводы и поедем в Игренево, где начальник предлагает провести оперативное совещание. А уж позднее, после совещания, двинемся обратно — на Дудари.
Из Дударей мы выехали морозной зимой, а возвращались в ростепель, в предвесеннюю распутицу, когда сани то ровно повизгивают железными полозьями, вдавливая мокрый снег, то вдруг заскрежещут, наскочив на голый булыжник, вытаявший из-под снега.
Всю жизнь по сю пору смена времен года наполняет меня не только радостью, но и неизъяснимой тревогой по поводу каких-то неоконченных дел, которые надо бы закончить еще вчера, еще в начале зимы. И вот уже наступает весна, вот уже завтра стает весь снег, проклюнутся набухшие почки на деревьях, зазеленеет земля. А чего-то важного я так и не сделал: не отослал деньги матери, не дочитал каких-то книг, не отдал в починку сапоги, не осуществил серьезных замыслов.
Хотя ясных замыслов еще не было у меня в ранней юности. Из-за этого я и сокрушался в ту пору. Мне казалось, что я живу, как растет трава. А вокруг меня люди совершают что-то продуманное заранее, добиваются чего-то изо всех сил. А чего я добиваюсь?
Я вот даже в Воеводском углу ничего толкового не сделал. Даже не попытался сделать. Я только ходил за Венькой, как свидетель или вроде его охраны. Но он и без охраны бы обошелся.
Венька лежал рядом со мной в санях-розвальнях на соломе, прислонившись головой к валенкам возницы, стоявшего на коленях в передке саней и потряхивавшего вожжами над мохнатой лошаденкой.
Потом у возницы, должно быть, затекли ноги. Он сел на перекладину, потревожив Веньку, и спросил:
— А закурить у вас, товарищи комиссары, не найдется?
— Не найдется, — сказал Венька.
— Плохо, — вздохнул возница. — Плохие вы, стало быть, комиссары, ежли у вас и табаку даже нету.
— А еще чего, ты считаешь, у нас нету? — улыбнулся Венька.
— А я больше с вас ничего не спрашиваю, — сказал возница. — Какое мое дело спрашивать? Велели мне вас отвезти в город, я отвожу. Говорят, отвези комиссаров, кои тут жиганов искали. И другим мужикам дали такой приказ — отвезти. А ежли бы не было приказа, мы бы сейчас дрова возили. Но наше дело такое — слушать, чего говорят. А вы что, жиганов-то разве не нашли?
— Не нашли.
— Ну где ж их, однако, найдешь! Ведь они, поди-ка, в лесу. А в лес-то, однако, и комиссарам страшно удаляться. Ладно еще, господь милостив, вас самих не затронули. А то могли бы и вы жизни решиться. А жизнь-то она, поди-ка, каждому дорога. Особливо, ежли получаешь хорошее жалованье. И паек. Казенные харчи, они скусные…
Возница явно смеялся над нами. Потом он стал рассказывать, как зверствуют бандиты. И опять спросил:
— Значит, выходит, товарищи комиссары, вы примерно как на осмотр ездили? На осмотр населения? А Воронцова, стало быть, самого Константина, вам повидать не привелось?
— Не привелось, — сказал Венька.
— А ты сам-то, отец, видал ли Воронцова? — спросил я.
— Где же, в каком месте я его повидаю? — нахмурился возница. — Мне ведь жалованье не выписывают, чтобы его ловить…
— Ты нашему жалованью не завидуй, — уже начал сердиться я. — И харчами не кори. У вас в деревне харчей сейчас больше, чем в городе. Вы даже снабжаете…
Я хотел сказать — бандитов. Но Венька взял меня за руку.
— Давай, отец, условимся вот как, — предложил Венька вознице. — Я запишу твою фамилию и адрес, где ты живешь. Как поймаем Воронцова, я напишу тебе открытку. Приезжай поглядеть на него…
— Надеетесь все-таки словить?
— А как же? Иначе, правда, не стоило бы возить нас в рабочее время. Лучше уж возить дрова…
Венька разговаривал с возницей весело, по-мальчишески боевито. Но когда в Дударях мы пришли в баню и разделись, он словно постарел.
Повязка его так прилипла к незажившему плечу, что мы ее, даже намочив горячей водой, с трудом отодрали. И плечо вспухло. А лицо у Веньки сделалось черным.
Париться он не стал. Только слегка помылся, выстирал бинт, накинув на спину полотенце, подождал в предбаннике, пока я попарюсь и перевяжу ему плечо.
— Попарься за двоих, — пошутил он. — Жалко, пропадает такой мировой пар.
Из бани мы пошли искать Полякова, чтобы сделать перевязку по-настоящему. Но Полякова нигде не было.
По дороге мы узнали, что сегодня городское комсомольское собрание и на повестке дня очень важный вопрос.
— Пойдем на собрание, — предложил Венька. — А потом опять поищем Полякова. Мне не хочется пропускать собрание. Интересно, ребят встретим…
— Вот видишь, не надо было тебе ездить сейчас в Воеводский угол, — сказал я, заметив, как Венька все время морщится.
— Почему это не надо? — возмутился он. — Очень даже хорошо, что съездили. Я кое-что зацепил…
— А вдруг плечо опять раздурится? Может стать совсем худо.
— Это ерунда. Поляков мне все наладит. У меня же хорошо заживлялось. Он сам говорил. И сейчас тут есть приезжий доктор Гинзбург. Если он только не уехал…
— Теперь тебе, наверно, придется лечь в больницу.
— Нет, я не лягу. Как вот просохнет земля, я опять поеду в Воеводский угол. Нам и сегодня не надо было всем сразу уезжать оттуда. Это мы немножко сплоховали.
— Но это ж начальник так хотел, — сказал я. — Мы уж за это не отвечаем. Мало ли, что он…
— Нет, отвечаем, — вдруг перебил меня Венька. — Мы за все отвечаем, что есть и что будет при нас. Мы же не дрова и не бревна…
И так он это резко сказал, зажмурившись от боли в плече, что мне запомнились на всю жизнь и эти его слова, и лицо его запомнилось при этих словах — какое-то особо выпуклое, напряженное, с глубокой складкой между бровями.
— А к этой Кланьке Звягиной ты опять зайдешь, если поедешь в Воеводский угол?
— Опять зайду.
— Значит, она тебя задела?
— Задела.
— А Юлька?
— Что Юлька? — Он сердито посмотрел на меня, будто я его в чем-то упрекнул. Потом опять зажмурился. И немного погодя сказал: — Юлька — это… я даже не знаю, как это объяснить… Одним словом, я такой девушки еще никогда не встречал. И, наверно, больше не встречу. Она даже снится мне. Я про нее почти все время думаю. Что бы ни случилось, а я все время думаю про нее. Будто она смотрит на меня. Нет, я, наверно, другой такой больше никогда не встречу.
Это он впервые так откровенно сказал о Юльке, о том, что она интересует его. И сказал это с затруднением, может быть, потому, что у него сильно болело плечо.
