Записки прокурора - Безуглов Анатолий Алексеевич (мир книг .TXT) 📗
— Ничего не может вспомнить? Как же так?
— Ничего, даже своего имени…
— Ещё кофе?
— Нет, спасибо… — Я обдумывал, как лучше приступить к разговору, ради которого пришёл.
— Наверное, это ужасно, когда теряется память. Память — это все. Я понимаю, когда забываешь далёкое, не нужное тебе. Например, я смутно вспоминаю отдельные периоды жизни после войны. А вот отдельные моменты из детства перед глазами, как будто это случилось вчера. А что было десять лет назад, убейте, не скажу. Есть же люди, которые запоминают, например, музыкальное произведение с первого раза. И навсегда.
— Не может быть? — удивился я.
— Это обычно очень талантливые музыканты. Например, Рахманинов. Но я слышала и о живущем в наши дни. Хоть он не был, говорят, талантливым музыкантом, но память имел гениальную. Был такой в нашей консерватории…
— Он учился с вами?
— Нет, значительно позже. Мне кажется, в конце тридцатых годов…
— Перед войной? — У меня загорелась искорка ещё одной надежды.
— Точно сказать не могу, — она задумалась. — Нет, — и печально улыбнулась. — И моя память последнее время сдаёт…
— Вы фамилию помните, Асмик Вартановна?
— Нет. Рада бы помочь, но — не в моих силах.
— Кстати, насчёт помощи. Уж не знаю, как и начать…
— Ради бога, пожалуйста.
Я решился, наконец, изложить свою просьбу. Асмик Вартановна даже обиделась на мою нерешительность. И охотно согласилась проиграть произведения, найденные у Митенковой, в палате у Домового.
Борис Матвеевич ход эксперимента фиксировал по дням. Мы потом детально изучили его записки вместе с Жаровым.
«11 ноября. 17 часов 30 минут. А.В.Б. (так Межерицкий сокращённо именовал Асмик Вартановну Бурназову) сыграла в палате больного три пьесы: „Баркаролу“, „Этюд“ и „Воспоминание“. Больной лежал на кровати. Происходящее его не занимало. 18 часов 10 минут. А.В.Б. закончила играть. Пульс больного 80, давление 120 на 80. Никакого беспокойства и любопытства б-ой не проявлял». «12 ноября. 17 часов 25 минут. А.В.Б. играла „Фантазию“, этюды, „Дивертисмент“. Больной лежал на кровати в своей привычной позе, на спине. Никакой реакции не наблюдалось. А.В.Б. закончила играть в 18 часов 15 минут. Пульс больного 76, давление 120 на 80. Состояние обычное: отсутствие эмоций».
«13 ноября. 17 часов 25 минут. А.В.Б. сыграла этюды, фантазию на тему „Казачка“, „Колыбельную“, вальс. Больной никакой реакции не проявлял. Лежал на постели. Пульс 89 (несколько учащённый), давление 120 на 80».
«14 ноября. 17 часов 30 минут. А.В.Б. сыграла сольминорную сонату, этюд для одной руки. Больной, лежавший на постели, сел. Заинтересовался происходящим. А.В.Б. исполнила „Песню“. Явная реакция. Больной слушал с вниманием. 18 часов 35 минут — конец сеанса. Пульс больного 90 (учащён), давление 140 на 80 (верхнее повышено). Заснул позже обычного».
«15 ноября. 17 часов 30 минут. Я попросил А.В.Б. повторить то, что она играла вчера. Во время „Песни“ больной встал с постели, подошёл к пианино. Внимательно смотрел ноты. Взволнован. Сеанс закончен в 18 часов 40 минут. Пульс больного 90 (учащён), давление 140 на 80 (верхнее повышено). Больной заснул только после дополнительной (0, 5) таблетки седуксена».
«16 ноября. В 10 часов больной подошёл к пианино. Попытался играть. Закрыл крышку. Сидел неподвижно на стуле. Неспокоен. Плохо ел в обед.
17 часов 20 минут. Приехала А.В.Б. При её появлении в палате больной, лежавший до этого на койке, сел. А.В.Б. сыграла сонату No 2, «Дивертисмент», снова «Песню». Во время исполнения «Песни» больной волновался. Встал, ходил по палате. А.В.Б. исполнила «Грёзы». Когда А.В.Б. кончила играть, больной сел за пианино. Пытался играть. Сбился. Пересел на койку, закрыл лицо руками. А.В.Б. ушла в 18 часов 40 минут. По её мнению, больной от отсутствия практики длительное время утратил навык в игре. После её ухода больной снова пытался сыграть что-то. Расстроился. Пульс 95 (учащён), давление 145 на 85 (повышенное). Уснул после дополнительного приёма седуксена (0,5)».
На этом эксперимент кончился. Семнадцатого ноября, за час до того, как Асмик Вартановна должна была ехать в психоневрологический диспансер (я присылал ей свою машину), старушка на работе вдруг почувствовала себя плохо. Она вызвала к себе в кабинет заведующего учебной частью и завхоза.
— Милые вы мои, — сказала директор музыкальной школы. — Никогда не думала о смерти, вот и забыла распорядиться. Всю мою библиотеку, книги, ноты и периодику возьмите в школу. И пианино тоже…
Это были последние слова Асмик Вартановны.
Мой шофёр Слава, посланный в школу, вернулся с печальным известием. Я не мог поверить, что Бурназовой больше нет. Казалось, что ей ещё предстоит жить и жить…
Жаров на похороны не успел, а когда вернулся из командировки, то был настолько потрясён, что в первый день у нас с ним разговора не получилось. И только на другой он доложил о проделанной в Ленинграде работе, где он пытался найти того самого студента, который, по словам Асмик Вартановны, запоминал музыкальное произведение с первого раза.
— Не знаю, он это или нет. Некто Яснев Аркадий Христофорович. В сорок первом году учился на четвёртом курсе. Не закончил из-за войны.
— Кто его назвал?
— Профессор Шехтман. Старенький уже. И дирижёр Леониди, Заслуженный деятель искусств. Они учились с ним. Яснев, говорят, пианист среднего дарования. А памятью действительно отличался необыкновенной.
— А вдруг это не тот, о котором говорила Бурназова?
— Все может быть…
Позвонил Межерицкий и попросил приехать. Настроение, в каком он пребывал, ничего хорошего не обещало.
Встретил он нас с Жаровым встревоженный.
— Ну вот что, товарищи дорогие, — сказал он после приветствия, — втянули вы меня в историю…
У меня заныло сердце:
— Жив?
— Жив. Но общее положение сильно ухудшилось. Резко подскочило давление: 200 на 140. Очень плохо со сном. Боюсь, как бы не стало ещё хуже. Склеротический тип. Не случилось бы самого неприятного — инсульта…
— Что, ты считаешь, на него повлияло?
— Не знаю. Было явное улучшение. Что-то в больном зашевелилось. Может быть, воспоминания, душевное волнение. А мы резко прервали нашу музыкотерапию…
— Почему же такое резкое ухудшение? — спросил я Межерицкого.
— Я думал над этим. Тут может быть два ответа. Но сначала общее замечание. Музыка, которую он слышал на протяжении почти недели, несомненно, произвела какое-то действие на его сознание. Исподволь, вызывая какие-то эмоции, подсознательные, дремавшие в нем чувства, переживания. Вы ведь детально ознакомились с моими записями… Смотрите: сначала он совсем не реагировал на музыку. А потом что-то зашевелилось в нем. И началось с довольно милой, душевной вещицы. Она называется «Песня»…
— Интересно, как вам удалось определить? — спросил Жаров.
— То, что больной волновался, — определить легко. Пульс участился, поднялось давление. В последний день Асмик Вартановна снова сыграла «Песню» и «Грёзы»… Налицо ремиссия. И дальше — стоп. Он ждал Бурназову один день, другой… Тут-то и подскочило давление. Выходит, что-то в его сознании произошло. Я одно не могу сказать определённо: обострение болезни от самих воспоминаний или оттого, что перестала приходить и играть Бурназова. Ведь у больного это своего рода пробуждение. Но пробуждение может быть приятным и ужасным… Я не знаю, какие воспоминания, а значит и эмоции, возникли у него в момент брезжущего сознания… Вы ничего не узнали о его судьбе? — вдруг неожиданно закончил Межерицкий.
— Нет, — покачал головой следователь.
— Очень жаль. Нынешнее состояние больного, несомненно, результат его прошлого.
— Если нам станет известна хоть малейшая деталь из его жизни, ты её узнаешь, — заверил я врача.
— А может случиться так, что после этих хором, — он обвёл руками вокруг, — пайщик попадёт в более охраняемые? И без диеты?
