Падчерица Синей Бороды - Васина Нина Степановна (версия книг txt) 📗
– Потому что я тебя люблю. Потому что ты все сделаешь нежно и правильно.
– Я тебя тоже люблю, суставчик мой тазобедренный, но не имею при этом никаких иллюзий в плане обладания. Зато имею сильные подозрения и даже, можно сказать, надежду, что ты совершенно забываешь о старом Фрибалиусе, как только покидаешь этот храм смерти.
– Ты – самый лучший. Ты всегда добрый и веселый и ничего не боишься.
– А это потому, селезеночка моя грустная, что я абсолютно одинок – ничего и никого не имею, вот и не боюсь потерять. У меня была жена, ее больше нет. У меня было призвание, престижная работа, профессорский статус и кафедра в институте. Квартира, автомобиль, дача, льготы, награды и громкое имя. Всего этого больше нет.
– Почему?
– Суета. Суета, фибромочка моя недозрелая, сжирает душу. Когда моя подпись – подпись профессора и известного хирурга, стала использоваться государством в фатальных целях, я отказался от суеты. И вот я тут! В храме смерти. Я и смерть остались, так сказать, наедине. Итак, я продал душу смерти, соответственно, я ее не боюсь, сама понимаешь, это профессиональная черта. Еще люди боятся боли, а я и боли не боюсь.
– Ясно. Ты не боишься одиночества и смерти. Выпадение волос тебя тоже вряд ли волнует, – бормочу я и провожу рукой по гладкой голове Фрибалиуса. С момента нашей первой встречи он потерял почти все свои волосы.
– Абсолютно!
– А ты не боишься оглохнуть или ослепнуть? Ничего не видеть и ничего не слышать?
– Это частичный вариант смерти, а смерти я не боюсь.
– А вдруг ты заснешь летаргическим сном и тебя зароют живым?!
– Не зароют. Я еще десять лет назад написал распоряжение, что мое тело должно быть отдано на изучение медикам, а невостребованные останки – кремированы.
Я не стала спрашивать о своем последнем детском страхе – ужасе падения в разрытую могилу, я вдруг поняла, что это ужасно смешно – свалиться на кладбище в глубокую яму и кричать оттуда, взывая о помощи и пугая посетителей.
– Почему ты смеешься, позвоночек мой звонкий? Хочешь посмотреть на девочку в ванной?
– Отчего она умерла?
– В том-то и дело, что она оказалась живой. Ее привезли на труповозке в обед, по записи – неопознанный покойничек, по предварительному диагнозу – передозировка. Я заступил вечером, услышал в холодильнике стук, думал – померещилось, открыл не сразу…
– А почему в ванной?..
– Греется. У нее за восемь часов наступило смертельное переохлаждение. Пришлось срочно заняться реанимацией, вытащить из дезинсектора в ванной все трупные части и набрать в нее горячей воды. Девочка сначала не могла говорить, а потом ничего, стала петь и даже материться.
Мы идем по коридору. Фрибалиус звенит ключами.
В темной комнате стоят перевернутые вверх дном ведра – шесть штук, на каждом – по зажженной свече.
– Что это такое? – я на всякий случай прячусь за Фрибалиуса, пытаясь разглядеть в сумраке стоящую посередине комнаты на высоких ножках ванную и человека в ней.
– Лампа полетела. Лампа тут люминесцентная, она мигала-мигала два дня и сдохла. А девочка боится темноты. Девочка!.. Как ты тут?
Тонкий голос отвечает грубым, нецензурным наречием. Я замираю. Этот голос мне знаком!
Подхожу к ванной, смотрю на обритую голову, торчащую из темной воды, и выдыхаю, оцепенев:
– Офелия!..
Фрибалиус вылавливает из воды тонкое запястье, слушает пульс, потом берет Офелию под мышки и пытается ее поставить. Не получается.
– Я подержу ее на весу, а ты возьми простыню на тумбочке и оберни нашу Офелию.
– Она жива?.. Она в порядке? – кое-как я набрасываю на худое длинное тело простыню.
– Не бойся, аденомочка моя, теперь это не имеет никакого значения, – Фрибалиус перекидывает через плечо безвольное тело в простыне и, приседая с ношей, гасит одну за другой свечи на ведрах.
– Как это?..
– Перспективы оказаться в морге неожиданно мертвой или заведомо живой взаимозаменяемы, с точки зрения логики.
– Фрибалиус, я хочу тебя предупредить. Как только Офелия очнется, она тут же станет предлагать заняться сексом.
Мой любимый патологоанатом сбрасывает тело в простыне на диван в своем кабинете. Офелия, не открывая глаз, на правильном английском просит ее «факнуть». Фрибалиус смотрит сначала на оголившуюся кое-где Офелию, потом на меня, пожимает плечами и интересуется, что он пропустил? Что это за новый и неведомый ему вирус сексуального бешенства у маленьких девочек? Где мы его подцепили?
– Пойдем, – я тяну его за руку в коридор. – У меня к тебе дело. Смотри внимательно.
На фотографии мой отчим выглядит намного моложе. Нас снял частный фотограф у загса, я держу корейца под руку и только сейчас замечаю, какие похоронные физиономии у меня и у него. И только лицо Риты светится неземным счастьем воплощенной мечты.
– Если ты вдруг обнаружишь в морге этого мужчину, забей ему осиновый кол в сердце!
– Для тебя – что угодно, хромосомочка моя одинокая, только где я возьму этот кол?
– Заготовь заранее!
Фрибалиус задумывается. Я знаю его так хорошо, что могу поспорить: ему и в голову не приходит усомниться в моей нормальности, он, точно следуя приказу, напряженно обдумывает, где раздобыть осину.
– Одолжи, пожалуйста, несколько твоих банок из коллекции.
– Несколько – это сколько? – насторожился Фрибалиус.
– Семь. Семь банок.
Мы идем в лабораторию.
Фрибалиус собирал внутренности с аномалиями и раньше, сначала как обучающие пособия, потом – по собственной инициативе как результат его гениального чутья («Ты только посмотри на цвет лица, спорим, у этого покойничка легкие будут протерты до дыр!» – и левое легкое потом торжественно помещалось в банку с раствором). Я подала идею собрать его экспонаты в коллекцию, пронумеровать, что придало обычным рутинным вскрытиям поисковый азарт, а достаточно захламленной лаборатории в морге вид кунсткамеры.
– Нет, только не глаз! – Фрибалиус закрывает собой полку, на которой в маленькой банке плавает мутно-голубой глаз неизвестного мужчины.
– Вот как раз глаз мне обязательно нужен! У вас их было два, я помню!
– Один взяли на пособие в институт.
– А печенки нет поменьше? – я задумчиво осматриваю трехлитровую банку.
– Есть раковая, но тоже в большой банке.
– Еще я возьму зародыша, где наш зародыш с открытым мозгом?
– Эмбриончики у меня за шкафом, я их убрал, а то санитарки очень расстраиваются.
– Давай кусок прямой кишки с наростом и вот это сердце.
– Это свиное сердце.
– Свиное сердце? Зачем оно тут?
– Оно было в человеке. Ему пересаживали. Доброволец был по опытам.
Я составляю банки на отдельный стол. Пересчитываю. Семь банок. Одна – трехлитровая.
– Как ты это потащишь? – интересуется Фрибалиус.
– Сейчас упакую в коробку, а утром подъедет друг. Он на машине.
В дверном проеме возникает Офелия в простыне, хочет что-то сказать, но вместо этого дергается и блюет, обильно заливая пол.
– Вода, – замечает Фрибалиус. – Похоже, она тонула в ванне, пока мы с тобой беседовали в кабинете.
Сутяга подъехал к центральному моргу, как и обещал, в половине седьмого. Фрибалиус помог загрузить коробку в багажник, а Офелию, укутанную в одеяло, – на заднее сиденье, рядом с клеткой, в которой нахохлился белый голубок.
– Знаешь, что самое смешное? – хмыкнул Сутяга, когда мы отъехали.
– Да. Офелия умерла от передозировки, потом от переохлаждения, потом утонула, а все равно матерится.
– А мы едем на машине братьев Мазарини!!
– Действительно смешно… А куда ты везешь голубка?
– Голубка тебе Тихоня отдает на время. Пользуйся.
– А как им пользоваться?
– Главное, не выпускай из клетки. Как только выпустишь, он тут же полетит в «Кодлу» к Тихоне. Поэтому договоримся так. Открываешь клетку в состоянии полной безысходности, и мы сразу рванем на помощь.
– А он долетит?
– В прошлом году долетел из Питера. А сизый, с хохолком, вообще из Турции вернулся. Представь только, запрет тебя твой отчим в темнице, на окнах – решетки, во дворе – страшные собаки, и начнет точить нож!
