Пешие прогулки - Мир-Хайдаров Рауль Мирсаидович (бесплатные серии книг txt) 📗
Амирхан Даутович тяжело поднялся, шатаясь, прошёл в зал и на секунду включил огни.
В ответ клаксоны двух машин сыграли радостный марш и, разрывая ночную тишину, «гости» резко рванули по сонной Лахути.
С этой ночи, накануне Первомая, жизнь Амирхана Даутовича круто изменилась. Лишился он и должности, и получил суровое взыскание по партийной линии. Но подкосила его не тяжесть и несправедливость наказания, подкосила его откровенность и уверенность ночного посланника Бекходжаевых, открытие для себя неконтролируемого участка жизни. Выходило, что он все эти годы жил в каком-то изолированном и надуманном мире, а в жизни меж тем процветали слои, пласты её, которые были неведомы ему даже как человеку, не то что прокурору. Куда его не допускали. А ведь он-то считал, что прочно стоит на земле и смотрит на жизнь глазами реалиста; выходит, действительность оказалась куда реальнее, многозначнее и мрачнее, чем он себе представлял. Спроси его кто до гибели Ларисы, знает ли он жизнь своей области, контролирует ли её полностью, Амирхан Даутович, наверное, обиделся бы. Теперь он понимал: его знания были неполными, а точнее – в основном бумажными, телефонными, газетными, победные бумаги, рапорты застили ему саму жизнь. И даже останься Амирхан Даутович на своём прежнем посту, он все равно почувствовал бы свою надломленность – переход из веры в неверие никогда не проходит бесследно для людей честных.
Оставили его работать в прокуратуре на должности, с которой он некогда начинал в этом здании. Осенью он попал в больницу с нервным расстройством и пробыл там более двух месяцев.
– Вы потеряли какие-то жизненно важные для себя ориентиры… – говорил Амирхану Даутовичу лечащий врач.
И хотя пожилой врач считал, что нервное расстройство бывшего областного прокурора связано только с его личной трагедией и неожиданными последствиями после неё, диагноз он поставил точно. Но Амирхан Даутович, соглашаясь с доктором и признавая его диагноз, все же до конца откровенным с ним не был.
А расстройство, видимо, началось из-за того, что в стенах прокуратуры ему стал повсюду чудиться подвох: казалось, здесь идёт какая-то двойная жизнь. Тайный пласт по-прежнему оставался скрытым от него, а открытый не внушал доверия. Он уже не мог, как прежде, с верой выслушивать на заседаниях своих коллег; за каждым выступлением пытался найти подтекст, понять, что стоит за их словами: корысть, скрытый расчёт или все же интересы справедливости, закона. Раньше он не обращал внимания, когда шушукались по углам, – мало ли у людей личных забот. Не задевало его внимания, и кто наведывается в прокуратуру и с кем общается. Теперь же ему казалось, что вся работа бывшего в его подчинении аппарата состоит из каких-то тайных встреч, шушуканий не только по углам, но и за закрытыми дверями.
Ещё год назад он вряд ли обращал особое внимание на то, с кем дружат его коллеги, подчинённые. Теперь же он замечал, что многие из них на дружеской ноге с завмагами, директорами, и люди эти, которым, по расхожему мнению, следовало бы за версту обходить здание прокуратуры, не таясь заезжали сюда на собственных машинах за своими приятелями, уверенно держались в коридорах. Раньше Амирхану Даутовичу как-то не бросалось в глаза, что даже у самых молодых сотрудников прокуратуры есть собственные «Жигули». И хотя он получал в три раза больше, чем владельцы личных машин, они с Ларисой едва сводили концы с концами. Правда, немалую толику средств тратили они на коллекцию, на альбомы и книги. Но все равно о «Жигулях» и не помышляли, хотя машина Ларисе в её разъездной работе была просто необходима.
А приглашения на свадьбы и иные частые торжества? Почему так настойчиво зазывались работники прокуратуры и к кому? И этих связей никто не таил, даже с гордостью рассказывали наутро, что были у того-то или того-то, и какие роскошные столы были накрыты на пятьсот человек, и какие щедрые подарки им там преподнесли, якобы по национальному обычаю. А ведь хлебосольный хозяин, так восхищавший коллег, был всего лишь заведующим складом с зарплатой в сто двадцать рублей.
Когда бывший областной прокурор попытался завести разговор о профессиональной этике работника правосудия, его подняли на смех:
– Ах, вот как вы заговорили, сменив кабинет? Что же вы вчера молчали, когда сидели этажом выше?..
Как бы ни противилась его душа тому, чтобы подозревать своих коллег, но ведь кто-то же помогал Иргашеву вскрывать сейф, рыться в его бумагах. Кто-то помогал отыскать в давно прошедших днях даты, когда он посещал Сардобский район. Возможно, кто-то из ближайших коллег консультировал как юрист неправедное дело Бекходжаевых, помог ускорить суд, свести концы с концами. Оттого его нервы были натянуты до предела. И в одном из нелицеприятных разговоров с коллегами он сорвался, в результате чего и очутился в психоневрологической больнице.
Корпуса больницы, бывшей когда-то военным госпиталем, возводились давно, одновременно со зданием, где ныне располагался обком партии, и оттого здание окружал ухоженный парк, предусмотрительно разбитый не то архитекторами, не то первым медицинским персоналом. Окна палаты Амирхана Даутовича выходили на дубовую аллею, и могучие дубы уже роняли жёлуди, с сухим треском падавшие на асфальт садовых дорожек. Лежал он в одноместной палате, светлой, с высоким потолком и большим окном. Палата нравилась Амирхану Даутовичу – она действовала на него успокаивающе. Старые мастера строили не только добротно и на века, но и наверняка знали какие-то особые секреты, чтобы храм получился как храм, театр как театр, а госпиталь как госпиталь.
– Мне кажется, даже стены здесь дышат милосердием, – сказал Азларханов главному врачу больницы. Наверное, он знал, что говорил, потому что в последний год достаточно имел дела с больницами.
Главврач Зоя Алексеевна Ковалёва, хорошо знавшая Ларису и даже бывавшая в своё время у них в доме, по-женски участливо отнеслась к Амирхану Даутовичу. Он был окружён заботой и вниманием – оттого и одноместная палата, которая ныне по рангу вроде и не была ему положена. Больница отличалась строгим режимом, но у Амирхана Даутовича уже через две недели наладился свой распорядок. Осень в тот год выдалась без дождей, тёплой, и он подолгу гулял в парке; старые дубы, мирно ронявшие жёлуди, действовали на него успокаивающе. Тем летом как раз вышло новое двухтомное издание «Опытов» Монтеня в серии «Литературные памятники», и прокурор подолгу просиживал наедине с книгой где-нибудь в беседке – укромных уголков в парке было много, и он не переставал удивляться, отыскивая их почти на каждой прогулке.
Наверное, в больнице Амирхан Даутович задержался бы не более трех-четырех недель, если бы главный врач случайно не узнала, что уже готово решение отобрать у Азларханова коттедж на Лахути. Ещё одна неожиданная крутая перемена в жизни могла непредсказуемо повлиять на психику её больного, и Ковалёва постаралась продержать его в стенах больницы подольше. Зная, что вопрос с коттеджем решён окончательно, она исподволь готовила Амирхана Даутовича к мысли, что ему нужна маленькая, уютная квартира, наподобие его палаты, где он будет чувствовать себя увереннее. Настойчиво внушаемая врачом мысль сделала своё дело – Амирхан Даутович вполне искренне стал соглашаться, что ему действительно нужно отказаться от дома на Лахути. Впрочем, для него важнее было другое: слишком многое напоминало там ему о Ларисе.
Жалея Амирхана Даутовича, щадя его здоровье и психику, а главное – самолюбие, главврач уговорила его написать заявление о том, что он добровольно отказывается от коттеджа, и пообещала, пока он лечится, через горисполком подыскать ему необходимое жильё; она уже знала, где определили прокурору однокомнатную квартиру. Когда Азларханов написал заявление-отказ от коттеджа на Лахути, сам по себе встал вопрос: как же быть с коллекцией Ларисы Павловны?
Амирхан Даутович вполне резонно заметил, что отныне собрание жены для него существует только в альбомах и каталогах, с которыми он не намерен расставаться, а саму коллекцию, которую ташкентские эксперты оценили в сто пятьдесят тысяч, готов безвозмездно передать местному краеведческому музею, где начинала свою работу Лариса Павловна.
