Охотники до чужих денежек - Романова Галина Владимировна (лучшие книги txt) 📗
– Есть основания? – изумленно приподняла Эмма брови. – По-моему...
– Это по-твоему! – вновь грубо перебил ее Симаков, хватая ее вторую руку своими ручищами, что формой своей скорее напоминали руки дровосека, а не ювелира, коим на самом деле являлся Геннадий Иванович. – А по-нашему, тебе давно пора замуж!
– Это мое дело!
Она попыталась сказать это с холодной надменностью, что более всего приличествовало теперешней обстановке, но голос ее предал. Он дрогнул в самом неподходящем месте, выдавая ее испуг. Эмма запаниковала. Меньше всего ей хотелось дать понять этим людям, что она боится. Страх был губителен для нее в данной ситуации. Самообладание, сила, властность... Она должна дать им понять, что ни в ком не нуждается. Что ей никто не нужен. Что она не собирается никого к себе подпускать на расстояние вытянутой руки. Но против ее воли спина покрывалась липким потом, а колени, обтянутые тонким французским капроном, отчаянно вибрировали под столом.
Симаков и Григорьев между тем, цепко ухватившие ее за руки, сверлили ее пронзительными взглядами гестаповских палачей. Что уж они хотели прочесть по выражению ее лица, было ведомо только им. Пусть она приблизительно догадывалась, во имя чего и ради чего ее вытащили в свет. Пусть истинная причина столь проникновенного интереса к ее персоне была более или менее понятна. Но вот что не могло ее не удивлять, так это количество присутствующих.
Немного поразмышляв, Эмма все же пришла к выводу, что все это сборище – всего лишь ширма для одного-единственного человека. Для того, который, оставаясь в тени, будет коршуном кружить над ней, дожидаясь подходящего момента для решающего броска. Но кто он?..
– Замуж, говорите? – Она скорчила совершенно растерянную физиономию, пожала недоуменно плечами и, осторожно высвободив занемевшие пальцы из рук мужчин, почти беспечно изрекла: – Так не за кого! У меня никого нет!
– И в этом вся проблема?! – Симаков плотоядно ухмыльнулся и как бы ощупал фигуру девушки похотливым взглядом. – Ты только свистни!.. Такая красавица...
– Дядя Гена, – Эмма шутливо погрозила ему пальчиком. – Мне не нужно никому свистеть! Я хочу любить, понимаете? Мой избранник должен быть... ну...
– Он должен быть человеком нашего круга, дорогая, – внес свою лепту в эту экзекуцию Горский, сурово сведя брови. – Ты же не можешь подхватить первого встречного с улицы!
– А почему нет?
– А потому, что – нет!!! – Горский властно припечатал ладонь к столу. – Нам не нужен лохотронщик бомжеватый!
– Вам?! – Как ни старалась она обуздывать свои чувства, возмущение столь откровенным наглым вмешательством в ее личную жизнь прорвалось. – Вам не кажется, уважаемый Юрий Петрович, что вы немного... как бы это поудачнее выразиться... Съезжаете с той колеи, по которой были взнузданы елозить?! А?! Не слышу!!!
Воцарилась полнейшая тишина. Все замерли от этой внезапной метаморфозы.
Все пораженно взирали на Эмму, доселе сидевшую с прямой спиной и высоко державшую подбородок, а сейчас вальяжно раскинувшуюся на стуле. Даже выражение ее глаз изменилось. Куда подевалась вскормленная родителями интеллигентность?! Откуда этот злобный блеск в синих глазах? А речь?! Девочка, в совершенстве знающая два иностранных языка, не говоря о родном русском, и такое!..
– Эмма?! – повысил голос Симаков. – Что происходит?!
– Вот именно, дядя Гена! Вот именно! Что происходит?! Что за херня здесь происходит вообще?! Кто-нибудь потрудится мне объяснить?!
– Мы хотели... – начал растерянно Григорьев.
– А мне наплевать, что вы хотели! – повысила она голос до крика. – Плевать!!!
Подождав, пока рокот возмущения за столом стих, она демонстративно спокойно достала из маленькой сумочки две стодолларовые бумажки, скрученные спиралькой. Швырнула их на свою тарелку и, грациозно поднявшись из-за стола, виновато пробормотала:
– Вы уж простите, если что не так. Просто...
– Ну, знаешь! – Симаков замотал покрасневшей шеей, ослабляя узел галстука. – Так себя вести простительно...
– Дядя Гена! Я попрошу! – перебила она его с нажимом в голосе и, чуть понизив тон, закончила: – Я попрошу, чтобы никто и никогда не лез ко мне! Запомните это: никто и никогда!..
Эмма повернулась к ним спиной и пошла к выходу из банкетного зала, чувствуя затылком сверлящий взгляд одного из сидящих за столом. Она не могла знать, кто это был. Даже предположить было бы непозволительной смелостью с ее стороны. Она просто шла и знала, что позади остался человек, ненавидящий ее люто, к которому при других обстоятельствах она никогда бы не повернулась спиной. Никогда...
Но сейчас она не была с ним один на один, где он мог продемонстрировать свое силовое превосходство. Сейчас она была под защитой этой стаи лицемерных тугодумов, отягощенных большими кошельками и, как вытекающее отсюда, определенными обязательствами перед другими членами этой стаи. Возможно, что они даже сами не подозревали, каким вожаком были ведомы. Как не подозревали, что ведомы могут быть только лишь в одном направлении – к бесславному финишу.
Глава 12
Вера Васильевна с грохотом отодвинула табуретку и, нависнув глыбой над сидящим в замешательстве сыном, трагически изрекла:
– Плохо дело, сынок!
– Что такое? – не сразу понял он.
– Коли ты за бутылкой решил спрятаться, значит, дело плохо! – Она тяжело вздохнула и потянула за горлышко бутылку водки, крепко удерживаемую сыном. – Отдай!
– Мать... Я тебя умоляю... – Он угрожающе мотнул коротко стриженной головой с посеребренным сединой жестким ежиком волос. – Лучше уйди...
Вера Васильевна скорбно поджала губы и, выпустив из рук горлышко бутылки, вышла из кухни. Данила проводил ее пустым взглядом и заученным движением принялся отвинчивать пробку.
Да, он дал себе слово, что больше не выпьет ни капли. Да, он и этой... пообещал, что не притронется к бутылке. Но она посмеялась над ним. Она надругалась над его чувствами, глубину которых ему и самому-то не измерить.
Данила наполнил двухсотграммовый стакан и залпом опрокинул его содержимое себе в рот. Ни горечи, ни спазма в горле. Ничего, что раньше обычно сопутствовало выпивке.
– Ушла, как к себе домой... – мрачно пошутил он. Взял горбушку черного хлеба, посыпал ее солью и принялся от нее жадно откусывать.
Как у них все просто – у богатеньких да красивеньких. Они уже родились с серебряной ложкой во рту. Им не нужно рвать зубами и драть когтями, пытаясь оттяпать хоть небольшой кусочек от жирного пирога. Им этот самый пирог предначертан уже во чреве. Им остается только выбрать, с какой стороны поудобнее пристроиться к этому самому пирогу. А еще и того лучше: схватить его полностью и пользоваться, и пользоваться им беспредельно.
Ему вот, Даниле, никто такой привилегии не даровал. Был он изначально и пожизненно заклеймен жизнью как «народная масса». Кто-то скептически изогнет бровь: мол, что это такое? Мол, не существует такого понятия. Вернее, оно существует, но не как социальный класс...
Черта с два, господа! Она была, есть и будет существовать вечно и именно как социальный слой. Фундаментальный слой во имя и на благо сильнейших и умнейших мира сего. И видится она ими с высоты их незыблемого аристократического полета как нечто безликое, серое и копошащееся где-то внизу, куда взор их падает лишь изредка, да и то если из этой серой массы выползет какой-то наглый выдвиженец и начнет вдруг отчаянно мозолить им глаза.
Сначала взор их наполняется недоумением. Затем, возможно, интересом. Но все же чаще подобные выползни вызывают у них раздражение.
Каждый сверчок должен знать свой шесток!..
Об этом ему всю жизнь твердила его мать – Вера Васильевна, провлачившая свои шестьдесят лет тягловой лошадью, не знавшей сладкого куска, а знавшей лишь понукание и кнут. То санитарка в больнице, то уборщица в магазине, то дворничиха в их дворе.
Данила любил ее, но очень часто ее слепая покорность судьбе вызывала у него приступы ярости. Ну нельзя же быть такой курицей! Неужели она за всю свою жизнь не поняла главного: не делает судьба подарков быдлу. Не было этого никогда и не будет! Там, наверху, в небесной канцелярии, распределение жизненных благ тоже идет своим размеренным порядком. Так что здесь – на земле, коли имел несчастье родиться сирым и убогим, то уж работай локтями, дружок.
