Ощупью в полдень (= Право ходить по земле) - Вайнер Аркадий Александрович (читать полностью бесплатно хорошие книги txt) 📗

– До свидания.

– Всего хорошего. Если будете в наших местах, на Орловщине, – заезжайте. Я вас такой лосятинкой жареной угощу, пальчики оближете.

– Если будет возможность – с удовольствием. Спасибо. До встречи.

5

В холле Савельев вел душеспасительную беседу с томящимся Козаком. Увидев Тихонова, Козак привстал:

– Мы едем или вы, может быть, передумали?

– Одну минуту. – Стас подошел к столу дежурной по этажу. – Скажите, пожалуйста, кто работал на вашем этаже в тот понедельник?

– Наша же смена. Мы дежурим сутки, а потом трое свободны. В понедельник как раз мы и работали.

– Кто из жильцов пятьдесят восьмого номера сдавал вечером ключи?

– Ей-Богу, не помню. У меня же сорок номеров на этаже, да и прошло больше недели. Разве упомнишь?

– А когда они вернулись в гостиницу?

Дежурная подумала, помялась, покраснела:

– Знаете, я в тот день белье сдавала, намаялась. Поэтому часов в десять прилегла вздремнуть немного – мне же всю ночь сидеть. А здесь Ханя осталась. Давайте ее спросим.

– А кто это – Ханя?

– Горничная наша – Ханифя Гафурова.

– Давайте сюда вашу Ханифю.

Гафурова, быстроглазая моложавая женщина, сказала, что ключ забрал Лагунов. Он пришел вскоре после того, как с пустыря уехали милицейские машины и «скорая помощь».

– Очень веселая был, все песню напевал, из театра пришел.

– Кто веселая?

– Лагунов. Все пела, тихо, правда: «О дай-ка, дай-ка мне свободу».

– А Козак когда пришел?

Ханифя задумалась, потом весело сказала:

– Задремал я, не слышал. Но шибко поздно было, я в три часа задремал.

– Не боитесь, что гостиницу из-под носа украдут?

– Не. У нас кража никогда не был.

– Удивительно, что не было, – хмуро сказал Тихонов. – А никто не приходил в этот день к жильцам в пятьдесят восьмой номер?

– Может быть, приходил. Не видел я, – сказала Ханифя. – У нас учет сейчас – шибко дел много. Мы только в полночь смотрим, чтоб чужие в номерах не бывали.

– Спасибо, вы свободны, – сказал Стас и снял телефонную трубку. Набрал две цифры. – Абонированный «•голубая звезда». Дайте телефон репертуарной части Большого театра. Есть, записываю. Отбой.

Набрал номер:

– Большой? Добрый день. Из милиции говорят. Сообщите, пожалуйста, какой спектакль шел четырнадцатого числа на основной сцене. «Игорь»? Прекрасно. Заодно уж подскажите: кто пел партию Кончака? Ведерников? Хорошо. А замен не было? Нет? Когда оканчивается спектакль? Отлично. Всего доброго.

Повернулся к Савельеву: – И к Лагунову больше вопросов не имеем. Ты, Савельев, поезжай домой, выспись как следует, завтра будешь нужен. А со Львом Алексеевичем мы сейчас предпримем одну прогулку…

В автобусе Стас позорно заснул. Он долго клевал носом, потихоньку наклонялся вперед, вдруг встряхивался и откидывался назад. Потом голова его съехала набок и уютно легла на мягкий ондатровый воротник сидевшего рядом Козака. Козак сидел не шелохнувшись, хотя ему было неудобно и тяжело. В автобусе было холодно и тихо, лишь завывал мотор, когда машина с разгона въезжала на обледенелую гору, да голос водителя, охрипленный динамиком, называл остановки. На Херсонской улице Козак осторожно постучал ладонью по колену Тихонова:

– Мы приехали, нам пора сходить.

– Да-да, войдите, – сказал Стас и проснулся. Он протер глаза, чертыхнулся, спросил:

– Давно я уснул?

– От самого метро, почти сразу, – сказал Козак. – Ничего страшного, я вас понимаю, сам устаю на работе.

На Херсонской было темно, с близких деревьев ветер доносил запах хвои и сухого холода, гребешки сугробов вспурживало белым дымом. Тихонов зябко поежился, взглянул на огоньки микрорайона, стоявшего в стороне от остановки, невольно рассердился:

– Давайте, ведите, – и пропустил Козака вперед.

На заснеженной пустынной улице холодный ветерок с крупой, как в аэродинамической трубе, продувал насквозь, заныли щеки и пальцы. Тихонов засунул руки в подмышки и, сгорбившись, медленно шел за бойко вышагивающим Козаком, лениво думал: «А я ведь даже не пощупал его слегка в автобусе – прекрасный будет номер, если он сейчас вынет „пушку“ и вложит в меня пару полноценных свинцовых пломб. Ну и черт с ним. Можно было бы полежать хоть немного до „скорой помощи“».

Однако эта мысль добавила Стасу силенок. Он выпрямился и быстрым шагом догнал Козака, взял его под руку и стал с интересом расспрашивать о перспективах сельского строительства на Львовщине. Легкими незаметными движениями ощупал карманы Козака. Потом улыбнулся и сказал:

– Лев Алексеевич, в какой-то степени я склонен верить в вашу непричастность к трагическому происшествию на пустыре…

Козак остановился, прижал руки к груди и сказал:

– Дорогой товарищ Тихонов! Я же говорил вам об этом с самого начала. Так зачем нам идти сейчас в этот дом – смущать покой и моральное состояние замечательной женщины. Давайте лучше вернемся и выпьем по случаю благополучного разрешения всех вопросов бутылку коньяка!

Тихонов покачал головой:

– Нет. К Алешиной мы пойдем все равно. Но я заинтересован в вашей предельной искренности…

– Можете на нее рассчитывать, – снова приложил руку к сердцу Козак. Для этого он даже сдернул перчатку.

– Вот и расскажите мне подробно о том, как вы в понедельник уезжали из гостиницы.

– Мы договорились с Лагуновым часов в пять вместе выехать в город. Он сел писать письмо жене и писал очень долго, так что мне стало жарко, и я уехал. – Пар изо рта Козака вырывался четкими круглыми клубочками.

– И все? – спросил Тихонов.

– Вроде бы все.

– Чтобы вызвать вас на полную откровенность, предложу небольшой психологический тест. Хотите, например, чтобы я подробно рассказал, что и в каком кармане у вас находится?

– Хочу, – нетвердым голосом сказал Козак.

– В левом боковом кармане пальто у вас лежит связка из семи или шести ключей. И спичечная коробка, в которой мало спичек. В правом кармане – папиросы «Три богатыря». В левом боковом кармане пиджака – дамская расческа. В правом – перочинный нож с двенадцатью разными приспособлениями, изготовленный заводом «Красная Заря», ценой пять сорок. Да, и еще там лежит носовой платок. В левом внутреннем кармане пиджака у вас деньги, а в правом – портмоне. В портмоне – билет в купейный вагон скорого поезда Львов – Москва, счет за десять дней проживания в гостинице, сильно почерканный список разных вещей, командировочное удостоверение. Да, забыл совсем, – квитанция на отправленную телеграмму. Там, где бумажник перегибается, отпорота подкладка и под ней – фотография Алешиной. В отдельном карманчике – десять рублей целой купюрой.

– Пятнадцать: десять и пять, – совсем плохим голосом сказал Козак.

– Может быть, – кивнул Стас. – Ну, и заканчивая наш опыт, могу сообщить, что в верхнем карманчике у вас лежит коричневая кожаная книжечка с тиснением: «Министерство сельского строительства УССР». Как, все правильно?

– В бумажнике есть еще записка в Госплан, – тихо сказал Козак. – Но откуда вам все это известно?

Стас многозначительно ответил:

– Профессиональная тайна. За ее разглашение я могу угодить под суд. Но если я вас убедил, что знаю о гражданине Козаке гораздо больше, чем он думал, и вы станете искреннее, то обещаю на обратном пути рассказать, как я это узнал. Так почему вы не дождались Лагунова? Какая вам звонила женщина? – сделал «накидку» Стас.

– Пуся. Пуся Алешина.

– Ну-ну. И еще: говорил ли вам Лагунов, что собирается в театр?

– Да, кажется, говорил. Да-да, говорил, что хочет попасть в какой-нибудь театр, если повезет с билетами…

Дверь открыла высокая полная брюнетка в скромном голубом халатике.

– Ой, ты не один! – Она смутилась и убежала в глубь квартиры. Из-за двери спальни доносился ее приглушенный грудной голос, чуть в нос: – Ну, Львенок, как тебе не стыдно приглашать друзей, не предупреждая меня заранее! Мне же вас и угостить нечем!