Любимая песня космополита - Курков Андрей Юрьевич (книги TXT) 📗
Город к этому времени уже основательно прогрелся, и находиться на солнце было довольно тяжело. Хотелось в тень, но как назло вдоль авеню Цесаря росли только кипарисы, а так как солнце зависло в этот полуденный час прямо над городом, то, естественно, никакой тени они дать не могли. Единственное, что я мог сделать – это идти быстрее.
Желудок, в штыки воспринявший утреннюю овсянку, требовал полноценного обеда, и я решил, не заходя в гостиницу, сразу пойти в кафе.
Внутри было прохладно и пусто. Я присел за угловой столик подальше от окон и наслаждался ощутимой в этом месте сыростью.
– Извините, – прозвенел за моей спиной голосок официантки. – Но обед у нас сегодня невкусный…
Я обернулся и видимо выражение моего лица было настолько удивленным, что она поспешила добавить еще несколько слов:
– Машина не привезла продукты, и мы можем вам предложить только перловую кашу и чай…
– Какая машина?! – заторможенно спросил я.
– Ну которая дважды в день привозит продукты… – пролепетала девочка в белом фартуке и такой же белоснежной шапочке-панамке. – Говорят, это связано с объявлением независимости…
В голосе ее не было ни огорчительных ноток, ни раздражения. Похоже, она была не меньше моего озадачена отсутствием машины.
– Ну хорошо… – голосом припертого к стенке человека произнес я. – Давайте то, что есть.
– Минутку! – сказала она.
Что можно сказать о перловой каше, особенно, если она сварена до состояния дробинок, которые легко катаются на языке, но никак не лезут в глотку?! Этот вид еды может быть тоже причислен к холодному, а впрочем даже и к горячему орудию, потому что любая попытка съесть перловую кашу сопряжена с борьбой, с огромной тратой энергии, которую такая еда вряд ли компенсирует. Обед напомнил мне глотание таблеток, при этом роль таблеток исполняли крупинки, и почти каждую из них приходилось запивать глотком к тому времени уже остывшего чая. Но официантка была добра и терпелива и даже слова не сказала, когда я попросил ее принести четвертый стакан. Может быть, она даже сочувствовала мне?!
В кафе зашло еще несколько человек, но большинство из них сразу же вышли. Только двое остались позаниматься этим пищевым мазохизмом.
После обеда я направился на поиски Вацлава и Айвена. Причина, из-за которой я их искал, была, может быть, смехотворной, но все-таки я хотел им сообщить о том, что машины с продуктами не прибыли, и это значит, что жители уже свободного города могут остаться голодными. Мне почему-то казалось, что никто из ребят, собиравшихся совсем недавно на мусульманском кладбище, чтобы обсуждать сегодняшний день, не знает об этом. Может быть они едят у генерала, а с сегодняшнего дня – у президента Казмо, может быть где-нибудь еще…
Но чем дальше я шел, тем меньше оставалось у меня надежды найти их. Улицы были пустынны. Среди немногочисленных загорающих и купающихся на городском пляже я не увидел ни одного знакомого лица. Оставалось только пойти на виллу генерала, но по такой жаре туда идти не хотелось, а вечером, когда станет прохладнее, они сами появятся на площади Святого Лаврентия, чтобы отпраздновать первый в истории этого города День Независимости.
Утомившись от бесплодных поисков, я повернул к гостинице, и вдруг воздух завибрировал в моих ушах. Сначала слабо и едва ощутимо, но буквально с каждой секундой эта вибрация нарастала, и я остановился, пытаясь понять: что происходит. Остановился и интуитивно задрал голову вверх. И тут же по мне прошлась тень низко летящего вертолета, и встревоженный воздух растрепал волосы. А сверху уже сыпались какие-то листки бумаги, белые как снег. И падали они вокруг меня, и на крыши домов, и на ветви деревьев. А я стоял в оцепенении то ли оттого, что за прошедшие недели отвык от шума, то ли просто от испуга.
Один листок лег мне прямо на плечо, и я взял его в руки.
«Всем военнослужащим, находящимся в кратковременном отпуске приказывается срочно покинуть город и вернуться в расположение своих армий. В 18:00 в город будут введены войска и военнослужащие, не покинувшие к этому времени город или оказывающие сопротивление, будут расстреляны на месте».
Дочитав, я выронил листок, и он упал мне под ноги.
Неужели моя свобода снова оказалась кратковременной?! Неужели мне никогда не дано найти себе постоянное пристанище, в котором меня никто не будет трогать, никто не будет приказывать, и я, естественно, никого не буду слушаться?! Где же ты, моя родина, которую я еще не знаю, но которая никогда не потребует моей крови? Где мне тебя искать?!
Я стоял, беспомощно опустив руки, а мимо кто-то бежал и кричал мне: «Сматывайся! До шести осталось два часа!»
И воздух был спокоен и недвижим: вертолет улетел, оставив город в безветрии.
Затихли шаги бежавшего парня, и я почувствовал, как изнутри охватывает меня нервная дрожь. Я сцепил руки в «замок», напрягся, словно в ожидании удара, и от этого напряжения, от окружавшей меня враждебной тишины, чуть не закричал, чуть не заметался из стороны в сторону, как волк, окруженный охотниками. Так захотелось быть не здесь, быть где-то далеко, вдали от всех и вдали от самого себя, оставив свой человеческий облик и свою причастность к человечеству, под какой-нибудь кирпичной стеной ожидать расстрела, а второй, звериной своей половиной, мчаться в мир, где царствуют инстинкты, и хищнику не известно, что он – хищник!
И, с опаской посмотрев по сторонам, я понял вдруг, что бегу, что бегу так, как бегут преследуемые собаками, едва успевая выбрасывать вперед ноги, постоянно отстающие от туловища.
А по обе стороны улицы навстречу мне неслись дрожащие приземистые домики, и были они, казалось, не меньше моего напуганы, и прижимались стенами и краешками крыш друг к другу, словно ожидали друг от друга помощи и спасения.
Ноги несли меня дальше. Проскочившие мимо домики остались позади, и теперь мне навстречу неслись деревья. А я все еще не чувствовал усталости, и дыхание мое очистилось, но глаза заливал холодный пот, и даже ладонь правой руки никак не могла остановить его.
С аллеи я бросился в знакомый проем меж двух деревьев и, не рассчитав, ударился левым плечом о крепкий ствол магнолии. Следующие несколько метров я пролетел пьяным зигзагом, но благо, теперь под ногами была узкая тропинка, и я смог выровнять свой бег по ее линии.
Ветер ударил мне в лицо.
С обрыва, по краю которого бежала дальше эта тропинка, я посмотрел на море.
Волны неровными шеренгами наступали на берег.
На горизонте дымил большой корабль.
На террасе виллы Казмо перед бортиком на табурете сидел Феликс, закинув свою деревянную ногу на здоровую.
Перед вырезанными в каменном спуске ступеньками я остановился и перевел дух.
И тут же заторопился вниз к черному чугунному мостику.
Под ногами что-то зашуршало; оглянулся и увидел свой след на сброшенной с вертолета листовке. Значит и здесь они сыпались с неба.
Зашел в дом. Закрывшись за мной, громко хлопнула дверь.
– Кто там?! – крикнул кто-то сверху.
Я, не ответив, перепрыгивая через ступеньки, поднялся на второй этаж.
И все понял по выражению лица встретившего меня там Тиберия.
– Это ты… – сказал он. – Что там в городе?
– Ничего… – ответил я. – Тихо и жарко.
– Иди умойся, ты весь мокрый! Потом поднимайся к нам.
Он показал мне на дверь в ванную комнату и, не спеша преодолевая ступеньки, исчез наверху.
Минут пять спустя мы все молча сидели за столом в маленькой тесной полукомнате-полукоридоре, ведущей на террасу.
На столе стояли две бутылки вина, но никто не пил.
– Надо быть решительней… – негромко произнес Казмо, не поднимая глаз. – У нас есть оружие.
– Осталось сорок пять минут, – совершенно спокойным голосом сообщил Айвен, положив перед собой на стол снятые с руки часы. – Если что-то делать, то делать надо сейчас.
Казмо поднялся.
– Хорошо, – сказал он. – Пошли в подвал!
Мы встали из-за стола и спустились в арсенальную комнату генерала Казмо, где хранилась коллекция его именного оружия.
