Освобождение шпиона - Корецкий Данил Аркадьевич (книги без регистрации .TXT) 📗
Кружилин позвал Климова и остальных. Перерыли всю палатку. Следы крови обнаружили на шкафу с инструментами и на дальней стене, как раз за верстаком. Худаков предположил, что Борисенко от кого-то прятался в том углу, и там же его, значит, и того... прищучили. Кто? Диверсанты, кто ж еще.
Когда умер Каськов, все отнеслись к этому с мрачным спокойствием. Он все равно лежал как мертвый, а сейчас его просто убрали с койки в жилой палатке и скатили по доскам в разлом, в желтовато-зеленый горячий туман. Вообще-то делать это Климов не имел никакого права, труп следовало сохранить и передать командиру подразделения вместе с рапортом и объяснениями очевидцев. И тот факт, что останки помощника командира горят сейчас на самом дне открывшейся перед ними преисподней (или все еще летят туда, кто знает), наглядно подтверждал, что сам взводный больше не верит в благополучный исход.
Разумовский встал с постели на пятые сутки. Его едва хватало, чтобы перейти из одного конца жилблока в другой. Он высох, пожелтел, кашлял отрывистым вороньим карканьем, и у него что-то сделалось со слухом. Худаков сказал, что в Бункере должен быть склад медицинских препаратов, там, как он слышал, имеется даже «сталинская сыворотка», о которой в народе ходят легенды. Климов приближаться к Бункеру запретил.
Воздух постепенно сделался густым и тухлым, как под горячей периной. Даже спичку зажечь проблема, кислорода не хватает. Генератор стоял мертвый, масляная лужа под ним покрылась пылью и мелким мусором и стала похожа на коровий блин. Привести его в чувство Кружилин так и не смог, несмотря на активную помощь и поддержку старшего лейтенанта Климова, который размахивал пистолетом над его головой и во всю глотку крыл матом.
Бак с водой, а также запасы хлеба и тушенки взводный держал в своей палатке, под замком, выдавал паек самолично в руки каждому. Сколько запасов осталось, никто, кроме Климова, не знал. Через полторы недели тушенка закончилась (даже в виде легкого белого налета на кусочке хлеба), норма воды сократилась до ста граммов в сутки.
— Раньше бойцам чистым спиртом эти сто граммов выдавались! — невесело пошутил Худаков.
Но, как ни странно, труднее всего оказалось без света. Два фонаря с рабочими батарейками использовались только в исключительных случаях — при заступлении в караул, например. Все остальное время взвод проводил в полной темноте. Отсутствие света равнялось отсутствию мира, все равно что небытие. Обычный серый московский день казался чем-то фантастическим, несбыточным, прогулка по слякотному Арбату рисовалась в воображении, как отпуск на южном побережье Крыма...
Опять-таки в Бункере было всё: и еда, и вода, и батарейки, и новенький генератор (а то и не один!), и оружие, и много чего еще. Стоит только открыть стальную гермодверь, и жизнь сразу наладится, да и не только жизнь — служба! Та самая служба, ради которой они торчат здесь!
— Ну послушай, Климов, ведь мы все здесь загнемся скоро, — опять увещевал лейтенанта Худаков. Говорить было трудно, все равно что выплевывать себя по кусочкам.
— Какой в этом смысл? А там есть все, что нужно, и как раз на такой случай, на случай катастрофы.
— Никакой катастрофы нет, — твердил Климов. — Нам не было приказа.
— Так ведь и помирать нам тоже приказа не было. А мы помрем* И «шестой» останется без охраны. Приходи кто хочет, бери, что хочешь. Уж лучше открыть этот Бункер, и все дела...
— Это паникерство, Худаков! Мы на службе, а не на экскурсии! Надо терпеть — так терпи, солдат! А то тебе и спирту еще захочется, и бабу, чтобы службу нести комфортней было!
— Да какие там бабы... Не о том ты, Климов, беспокоишься...
— Я тебя предупреждаю, Худаков, и остальных тоже: кого увижу возле Бункера — сразу пулю в голову, без предупреждения. Вот так вот!
Кружилин в конце концов смастерил масляный светильник из старой пулеметной гильзы. Света он почти не давал, зато давал много копоти и вони, которые висели в неподвижном воздухе сутками, никуда не деваясь. И еще он сжирал кислород. При его тусклом мерцании Кружилин пытался наладить радио- точку, которая, как он уверял, питается по «автономной линии в титановой оплетке» и вообще на объектах такого ранга должна быть конструктивно неубиваема... Если, конечно, есть источник сигнала. То есть радиостанция. Но судя по тому, что радиоточка молчала, сигнала могло и не быть. И Москва, значит, и весь привычный мир превратились в оплавленные атомным пламенем руины.
Наверное, Кружилин (да и не только он) просто хотел убедиться в том, что это не так. Что дело здесь в какой-нибудь ерунде, в каком-нибудь маленьком вшивеньком контактике, который отошел во время взрыва. Он разобрал радиоточку по винтикам, собрал снова, ковырялся несколько дней. Безрезультатно.
Услышать голос Родины им не удалось, зато было немало других звуков. Не таких приятных, правда, как голос диктора Первой программы всесоюзного радио, желающего вам доброго утра или спокойной ночи. И, говоря откровенно, совсем даже отвратительных звуков. Шорохи, стуки, хрипы, мокрое шлепанье в темноте. Несколько раз Башнабаш слышал вопли, доносящиеся с той стороны разлома, далеко-далеко. Жуткие вопли. Будто это не система подземных спецобъектов МО-НКВД-МВД, а джунгли какие-нибудь, пампасы.
Несколько раз видели следы, отдаленно напоминающие след босой человеческой ступни — больше всего их было в тупике, вокруг палаток расположения, а одна цепочка вела к разлому, как будто нечто поднималось к ним из зловонной пропасти по какой-то своей надобности. Это мог быть фантом, галлюцинация, порождение пораженного усталостью, голодом и грязным воздухом ума. Но галлюцинации коллективными не бывают. На двухсотметровой глубине протекала своя жизнь, явно чуждая принципам социалистического общежития. До поры до времени она держалась на расстоянии и только пугала их издали, если не считать случай с Борисенко, который вряд ли стал бы добровольно пускать кровь в свой глубокоуважаемый сапог. Но только до поры, до времени.
...В карауле тогда стоял Кружилин, и стрелял он, больше стрелять было некому. На выстрелы из расположения прибежали Климов, Худаков и Башнабаш. Фонарь прыгал в руках у лейтенанта, разглядеть толком ничего не успели. Быстрые тени в пятнах света, белые точки глаз в темноте, визг, громкий хруст и треск, словно там одним ударом располовинили коровью тушу. Башнабаш успел дать короткую очередь из автомата, сам не зная куда.
И стало тихо сразу, как отрезало. Подошли ближе. Лужа крови, фонарь, который Кружилин так и не успел включить, автомат валяется... Больше ничего от Кружилина не осталось. Обошли весь зал и берег разлома — ничего!
А вернувшись в расположение, обнаружили, что пропал Разумовский. Полог, закрывающий вход в палатку Климова, разорван и измазан в крови, шкаф взломан, остатки продуктов исчезли, бак с водой опрокинут и пуст, и все кругом находится в полном беспорядке.
Климов и Худаков переглянулись, какой-то немой вопрос промелькнул между ними, и Худаков в конце концов сказал:
— Нет, у него бы сил не хватило такое утворить. Он же еле ходил...
— Значит, эти? — Климов, сжав до скрипа зубы, кивнул куда-то в сторону. - Бляди эти плоскомордые, ты так считаешь?
— Больше некому, - кивнул Худаков.
Лейтенант резко выпрямился, ноздри раздул, и даже под слоем грязи в тусклом свете фонаря было видно, как побелело его лицо.
— Берем по три запасных диска, и — на ту сторону! — хрипло скомандовал он. — Пока в капусту этих тварей гадских не порубим, не успокоюсь! Башмакин, остаешься здесь, головой за пост отвечаешь! Худаков!..
Он запнулся, словно хотел назвать еще чью-то фамилию, вспомнил, что никого не осталось больше, махнул рукой.
— Приказ ясен, орлы?
— Да как мы перейдем? — буркнул Худаков. — Стельмак ведь там...
— На цыпочках перейдем! — гаркнул Климов. - По стеночке! Со страховкой!
