Человек, который хотел понять все - Бенилов Евгений Семенович (читаем книги онлайн бесплатно txt) 📗
— — Дык не жрал я ничаво на Первом Ярусе, Огузок, меня там полдня и продержали-то всяво …
— — Ах ты, гнида … опять подрывные разговоры ведешь!? А вот я тебя Наставнику отрапортую — в карцере сгниешь!
Условия их жизни и пища были ужасны, однако работа, которую приходилось выполнять, донимала еще сильней. Во-первых, рабочий день длился 11 часов, а вовсе не 8, как им бесстыдно лгали на теоретических занятиях. То есть, формально-то он был, конечно, 8, но во все рабочие дни, кроме субботы, им добавляли по 3 часа сверхурочных. И даже в субботу заключенным приходилось в течение трех дополнительных часов заниматься ПИБТ — Починкой Инвентаря и Благоустройством Территории, однако нормы им на это не давали, а значит, то была и не настоящая работа. На ПИБТ можно было «увернуться»: взять, к примеру, ведро и тряпку и тереть в каком-нибудь отдаленном коридоре один и тот же квадратик пола в течение всех трех часов — Франц научился таким хитростям на удивление быстро.
На настоящей — нормированной — работе увернуться было невозможно: куда бы их ни погнали — на полевые работы или на «химию», в швейный или механический цеха — за ними неукоснительно следила охрана. Да если б даже и не следила — ее величество Норма заставляла работать лучше всяких охранников. Плюс голод. Плюс страх перед урками.
Система была проста:
1) Заключенные в каждой камере образовывали «бригаду», и выработку спрашивали со всей бригады, а не с отдельных ее членов.
2) Если бригада не выполняла нормы, все переводились на половинный паек.
Во главе бригады стоял «бригадир» (на практике всегда главный урка камеры), и горе было тому, кто не выполнил свою часть нормы, ибо на него обрушивался гнев остальных урок, да и рядовых «мужиков» тоже. Никого не волновало, сколько часов за последнюю ночь ты не спал из-за приступа душиловки: без освобождения от врача тебя гнали на работу, а уж если ты вышел на работу, то, значит, должен выполнить норму. Освобождение давалось лишь при температуре выше тридцати восьми или при каком-нибудь очевидном заболевании — типа кровавого поноса, перелома руки или кровохаркания, симптомы которого можно предъявить.
Поначалу работа не показалась Францу обременительной. В его первый рабочий день их отправили на «поле» — приятным было уже то, что он оказался на поверхности земли. Стоя на четвереньках, он медленно полз вдоль грядки, выкапывая совком странные ярко-зеленые грибы и складывая их в большие пластиковые мешки. После спертого воздуха подземелья легкий ветерок, дувший над полем, приносил райское блаженство; яркое солнце припекало спину. Хоть Франц и ковырял, не прерываясь, совком в земле, на работе он не концентрировался и думал свои мысли. И, уж конечно, он не смотрел по сторонам, стараясь забыть, что поле оцеплено автоматчиками в черной униформе и что справа и слева от него работают другие заключенные в мешковатых красных комбинезонах.
Он вспоминал, как на него посмотрела Таня, когда ее выводили из «приемника» через тяжелую металлическую дверь, помеченную зеркалом Венеры. Обернувшись на пороге, она улыбнулась и махнула рукой — а охранник в черном мундире грубо толкнул ее в спину. «Руки держи за головой, шалава, — залаял он, — сколько раз говорить?» Франц бросился на выручку, но перед ним вырос другой охранник и с удовольствием ткнул ему в лицо пистолетом: «А вот это видал, падла? С-стоять …» Кровь застучала у Франца в висках, но бунтовать было бесполезно, и он отступил, вытирая разбитую губу платком. А через минуту и его самого увели из приемника — через другую дверь, помеченную мечом Марса.
Следующим пунктом программы явилась «баня», где у Франца отняли одежду, обрили наголо и прогнали сквозь ядовитый, якобы дезинфецирующий, душ. Затем ему выдали уродливый мешковатый комбинезон и белье (все, скроенное из одной и той же грубой ткани красного цвета), а также огромные, нестерпимо вонючие, черные сапоги. Охранник провел Франца по длинному коридору, перегороженному в двух местах решетчатыми дверями, и сдал внутренней охране, одетой в мундиры белого цвета.
Беломундирный охранник отвел его в крошечную комнатушку со столом и стулом и выдал очередной набор анкет — на этот раз Франц даже не пытался спорить и безропотно взялся за работу. Анкеты имели ярко выраженную криминально-судебную направленность: «Состоял (а) ли под судом за убийство, изнасилование, неуплату налогов?, Испытывал (а) ли позыв к преступлению? Ваше отношение к наркотикам?». После заполнения анкет Франца сфотографировали и взяли отпечатки пальцев — много времени все это не отняло, и уже через полчаса он входил в камеру 21/17/2, сжимая под мышкой комплект серого постельного белья.
Франц оказался в небольшой комнате с двумя рядами двухэтажных кроватей, придвинутых почти вплотную друг к другу, с проходом посередине. Между кроватями стояли низкие деревянные тумбочки; вдоль прохода выстроились табуретки (на каждой — по аккуратно сложенному комбинезону и паре носков). Под табуретками стояли сапоги. На кроватях спали люди — одни храпели, другие бормотали во сне и ворочались. Какой-то заключенный привстал на локте, мутным взором посмотрел на Франца и тут же, как подрубленный, упал обратно на подушку. Вонь стояла несусветная — в основном, от наполненного почти до краев бака с нечистотами, стоявшего у входа. Франц в растерянности озирался по сторонам в поисках свободного места и наконец обнаружил две незанятые верхние полки в непосредственной близости от вышеупомянутого бака …
— — Эй ты, придурок … подь сюда! Бери ведро и швабру — пойдешь со мной.
— — Так ведь, господин Член Внутренней Охраны, приборка-то уже закончилась.
— — Я тебе покажу, закончилась, с-сукин кот! Будешь у меня заместо ужина полы мыть …
Поток воспоминаний прервался чувствительным пинком в бок — Франц поднял глаза. Над ним стоял их бригадир, урка по прозвищу «Дрон» — жилистый человек лет сорока с гнилыми прокуренными зубами. «Ежели и дальше будешь херово работать, Профессор, — огребешь …» — коротко сказал бригадир и, не дожидаясь ответа, вразвалочку удалился. Выражать вслух свое возмущение по поводу пинка в бок Франц не стал (ему уже успели объяснить, что с урками лучше не связываться); «Почему херово?» — неуверенно подумал он. Франц огляделся по сторонам и сразу же получил ответ на свой вопрос: между ним и остальными бригадниками лежало метров десять необработанной грядки. Надо было догонять. Он постарался сконцентрироваться на грибах и некоторое время яростно орудовал совком, поминутно поднимая глаза и проверяя расстояние между собой и ближайшим заключенным. Но увы! — оно все равно увеличивалось, хотя и не так быстро, как раньше. Некоторое время Франц работал, не смотря по сторонам, однако получилось еще хуже: через полчаса он опять поймал себя на мыслях о «своем», а расстояние между ним и ближайшим заключенным выросло до пятнадцати метров. К обеду он отставал метров на двадцать и выхода из создавшегося положения не видел. За столом заключенные-"мужики" прятали от него глаза (урки сидели отдельно), и даже общительный Оборвыш ни разу к нему не обратился. Франц понимал, что дело плохо, но поделать ничего не мог, — и к концу рабочего дня, несмотря на все усилия, отстал метров на тридцать. «Ну, Профессор, не говори, что тебя не предупреждали …» — негромко сказал ему Дрон, обернувшись из предыдущей шеренги, когда их гнали с поля домой.
В тот вечер урки избили его в первый раз.
Как только Франц вошел в камеру, Дрон как-то боком, по-крабьи, подошел к нему и, не размахиваясь, ударил в лицо. Франц успел подставить руку, но тут кто-то ударил его сзади, и он упал на пол. Его стали бить ногами. Некоторое время он исхитрялся прикрывать руками одновременно лицо и живот, но потом получил-таки удар в подбородок и потерял сознание.
Очнулся Франц лежащим на своей койке и, ощупав себя, с удивлением обнаружил, что у него ничего не сломано, — даже зубы, все до единого, оказались на месте. Он отделался синяками. То ли ему просто повезло, то ли в планы урок членовредительство, почему-то, не входило.
