Псевдоним - Семенов Юлиан Семенович (читать книги онлайн .TXT) 📗
Вместо ответа м-р Тимоти-Аустин потребовал моего увольнения, и я теперь оказался без средств к существованию.
Зная вашу доброту и отзывчивость, просил бы вас похлопотать за меня перед мистером Кингом и восстановить справедливость.
В ожидании вашего ответа.
Бенджамин Во, частный детектив-аналитик"
21
"Дорогой Кинг!
Посмотри письмо бедолаги Во. Не покажется ли оно тебе любопытным?
Если да – назначь время встречи, мы обсудим препозицию.
Один русский начальник сказал про Наполеона: «Резво шагает мальчик, не пора ли унять!» Я с готовностью повторяю слова этого генерала, соотнося их с нашим зарвавшимся «скотским» деятелем.
Искренне твой
Камингс".
22
"Дорогой отец!
Я долго думал, отправлять ли тебе это письмо. Только не делай скоропалительного вывода, будто я взялся за перо оттого, что уже вторую неделю сплю в бесплатной ночлежке для бедных.
Я решил написать тебе потому, что мой сосед по нарам бездомный репортер Билл Сидней, исхудавший до того, что локти у него похожи на острые палки, много рассказывал про своего отца, который получил диплом врача, однако всю жизнь конструировал летательные аппараты и сельскохозяйственный комбайн, а властная бабушка заставляла Билла сжигать не только чертежи, над которыми старик проводил вечера и ночи напролет, но и готовые модели. Бабушка хотела отцу добра, она мечтала вернуть его на путь медицины, отбив у него охоту к бредовым идеям, за которые не платят и ломаного гроша.
У нас все было так же. Ты запрещал мне заниматься живописью, предрекал неудачи, хотел вернуть меня на стезю добродетели: ну как же, сын владельца фабрики, и вдруг малюет картинки!
Но Билл Сидней рассказывал про свою жизнь так, что мне было равно жаль и отца его и бабушку: каждый жил своей верой.
Ты всегда говорил мне, что я ничего не добьюсь в живописи. К моим первым успехам ты отнесся критически и ты до сих пор не знаешь, отчего мне перестали делать заказы. Если человеку дан дар писать лица людей, он, следовательно, владеет таинственным свойством чувствовать в ангеле злодея, а в падшей женщине – прелестные черты Манон Леско.
Помнишь, я не хотел писать твоего Джексона? Это был не каприз, просто я слишком хорошо чувствовал его, ощущал его внутренние пороки, а если так, то кисть мне уже неподвластна, она подчиняется тому, что во мне заложено. Джексон отказался купить свой портрет. Потом Эдлай отказался выкупить портрет жены, а после пошли разговоры, что я бездарь, рисовать не умею, а лишь делаю злостные карикатуры на уважаемых людей.
Живопись, папа, это такая возлюбленная, за которую жизнь отдашь, не то, что блага, вроде теплого дома и сытного обеда.
Если человек реализует себя в искусстве, сказал мне репортер Билл Сидней, с которым мы спим в обнимку, чтоб не было так холодно, тогда он избежит тлена и достигнет того, о чем мечтали все великие, – Бессмертия.
Я смогу вернуться к тебе только в том случае, если ты поймешь, что не из прихоти и не по причине неуживчивого характера я писал портреты, которые вызвали гнев против меня в нашем городе. Служение правде предполагает честность. Прости за патетику, но это так.
Не могу дать тебе обратного адреса, ибо его у меня нет.
Билл Сидней нашел работу в порту, мы грузим ящики с сельскохозяйственным инвентарем для Гондураса и Венесуэлы. Платят неплохо. На краски хватает. Я напишу тебе, как будут развиваться мои дела в будущем.
Твой сын Эндрю, который все-таки считает себя художником".
23
"Дорогой Билл!
Я тут провел кое-какую работу и выяснил, что подавляющая часть жителей Остина (я имею в виду тех, кто может повлиять на общественное мнение, то есть на присяжных) совершенно убеждена в твоей невиновности. Определенная, весьма незначительная часть полагает, что ты мог совершить ошибку в записи, но отнюдь не из преступных целей, а по ошибке или неопытности. И единицы, а прежде всего, сдается мне, этот самый Тимоти-Аустин (родинка у него на щеке есть, и волос он не стрижет) мутит воду из своего далёка, а позиции у него довольно крепкие.
Поэтому я не могу сказать тебе с полной убежденностью: «Возвращайся, ты выиграешь процесс!» Но и смотреть спокойно на то, как ты вынужден три года скитаться, тоже не могу, твоя судьба отнюдь не безразлична мне.
В городе ходит слух, что на самом-то деле ты проявил благородство и покрыл чью-то финансовую операцию, приняв удар на себя. Если это так, то, заклинаю нашей старой дружбой, расскажи хотя бы мне всю правду.
Жду весточки, твой друг Ли Холл".
24
"Дорогой Ли!
У меня просто-напросто нет слов, чтобы выразить тебе благодарность за участие в моей непутевой судьбе.
Если такое и было, что мне пришлось покрыть чью-то оплошность, то не стоит рассказывать об этом кому бы то ни было. Даже тебе. Ведь я мог покрыть своей подписью только очень хорошего человека. Согласен? А хороший человек, зная, в каком я оказался положении должен был бы – по всем нормам человеческих отношений – прийти в суд и сказать всю правду. А он не пришел…
Представь себе, как я буду выглядеть в глазах всех, кто меня знает, если сейчас приползу в Остин на коленях и начну слезно топить другого человека?! Доказать все равно я ничего не смогу (банк живет по законам пиратства, а пираты тоже люди – есть среди них благородные и смелые, есть низкие трусы, трясущиеся за свое положение в мире, тут уж ничего не поделаешь), а лицо потеряю в глазах всех, кто меня знает.
Словом положение таково, что не позавидуешь. Я смогу доказать людям свою невиновность только одним – литературой. Попавший в жернова судебного механизма не имеет надежды на Справедливость. Моя позиция однозначна: я утверждал, что ни в чем не виноват но мне не поверили.. Я настаивал на своей позиции, тогда мне предлагали взять вину в халатности и расхлябанности – в этом случае сулили смягчение приговора, обещали посадить на скамью подсудимых вместе со мною всех руководителей банка, а это есть «коллективная ответственность», она не так позорна, однако я не подписал и такого рода сделку, ибо она противоречит нормам морали, которые я исповедую.
Итак, то, что знаю один я, недоказуемо, Ли. Есть Божий суд, и коли я виновен, если я лгу тебе, значит, Всевышний покарает меня самой страшной карой: творческим бесплодием, беспамятством, пыльной смертью под забором…
Пожалуйста, не пиши мне больше по прежнему адресу. Я сейчас подыскиваю новую квартиру, да и работу тоже, потому что прежний редактор в конце кондов потребовал паспорт: он, чудак, хотел сделать добро, повысить меня по службе, сделав боссом всех репортеров. Ну, понятно, я назавтра пошел искать другую газету. Найду. Квартира, в которой я теперь обитаю, вполне удобна, правда, несколько шумновато, поэтому писать рассказы приходится в парке, на скамейках.
Судьбы людей, которые проходят у меня перед глазами, совершенно поразительны. Сосед по новой квартире, Эндрю Маккормик – великолепный художник, сын владельца фабрики в Детройте, обладает поразительным даром: он угадывает людей. Денежные тузы его города подвергли парня остракизму, перестали заказывать портреты, потому, что он писал характер, а характер – обязательно правда, то есть нелицеприятная честность.
Я делал репортажи о порте, познакомился там с капитаном; тот был в состоянии запойного опьянения, оттого что кто-то написал ему, что жена изменяет, да и вообще стала его подругой жизни из корысти.
Я пригласил Эндрю и предложил капитану показать художнику портрет жены. Тот долго рассматривал ее черты, а потом стал так рассказывать про эту женщину, что капитан протрезвел, расплакался и тут же заказал Эндрю сделать портрет любимой. Через три дня Эндрю получил еще пять заказов от портовиков. К нему повалил народ, а мне, как ты понимаешь, пришлось удалиться, чтобы не оказаться в фокусе повышенного интереса общественности. Что-то в последнее время я стал особенно остро ощущать спиною и кожей чужие взгляды. Когда это было у нас на границе, и мы были вооружены, и рядом были ты и наши друзья, это не страшно, но, когда тебя гнетет одиночество, когда ты в бегах, бесправен и лишен права на защиту, ощущение, говоря честно, не из приятных.
