Inside Out (Наизнанку) - Букша Ксения (лучшие книги читать онлайн TXT) 📗
Но этот русский в базе должен был быть. Не бывает гениальных физиков, которые приходят ниоткуда. Физик должен быть в контексте, читать чужие разработки, писать что-то сам, не так ли. А значит, про него есть данные в базе.
Своей базой данных Леви Штейнман гордился. Собственно, эта база данных и сделала его начальником информационного отдела банка в столь молодые годы (Штейнману было двадцать девять лет, он недавно закончил учебу). База умела искать людей не только по именам, прошлому и фотографии, но и по звуку голоса, запахам, связям.
— Надо искать, как на аукционе, — пробормотал Штейнман. — Сначала отсечем всех физиков.
Хоп! — и количество русских резко сократилось, правда, не так резко, как ожидал Штейнман. Да, у них ведь там всегда были хорошие технические вузы, вспомнил он и ввел новый параметр: кто из них находится в нашем округе? Хоп — и осталось всего пять человек. В нашем округе пять русских физиков! — Штейнман поднял хвост трубой и впился в экран.
Первого русского звали Герман Треф, и он был личность темная и непредсказуемая. Ходили слухи о том, что он пытался сплавить несколько своих разработок за забор, причем не из абстрактного гуманизма — назывались суммы. Одна такая продажа была выявлена и предотвращена, Герман Треф улыбался ослепительно, чернявый, с фиолетовой мраморной трубкой в зубах, с длинными волосами, перехваченными бриллиантовой заколкой.
Второй русский был некто Петр Введенский. Он прозябал в зоне Москва — Петербург, которую давно собирались окончательно прикрыть по причине тамошней нищеты, и сильно полемизировал с каким-то Николае Брамсом. Все материалы о Петре касались исключительно буйной ругани этих двух людей.
Третьего русского звали Замир Мурадов, и он был личность еще темнее Трефа, да к тому же к науке никакого отношения не имел, кроме того, что в молодости защитил кандидатскую диссертацию по физике.
Четвертый был Вася Курочка, десятилетний вундеркинд из зоны Гонконг, и к нему Штейнман почувствовал какую-то внутреннюю симпатию: вундеркинд отказывался учиться чему-либо, кроме физики, химии и математики и из принципа говорил только на мертвом (русском) языке. О нем снимали передачи, и вообще малый делал деньги.
Пятый, наконец, никак не мог быть тем самым русским, потому что он был не русский, не пятый и не тот самый, а непосредственно сам Леви Штейнман, — база данных всегда из уважения выводила на экран имя своего творца, делая его и физиком, и шпионом, и русским, и всем, чем только можно.
Штейнман чертыхнулся. Никто из них, по идее, не может быть тем самым русским физиком. Но почему бы и не поискать их. Петра Введенского, скорее всего, найдут быстро, он приехал выдирать волосья Николае Брамсу. Также нет проблем и со звездой экрана Васей Курочкиным. Двух аферистов будет найти посложнее, но тоже нет ничего невозможного. В конце концов…
Штейнман посмотрел на часы. Ха, он управился гораздо быстрее, чем думал. Правда, решение так же далеко, как и прежде. Но кто сказал, что он должен чрезмерно усердствовать, когда речь идет о беззаконии. Если тебя отымели, подумал Штейнман, необязательно получать удовольствие.
Да. Уделать, отыметь, вставить, лег под него, по самое не балуйся, на хрен — похрен — ни хрена. Подчинение и агрессия, жизнерадостная демонстрация победы силы над слабостью. Кто сверху, кто снизу? Кто кого вверх-вниз? Конечно, если бы была любовь, можно было бы и по-другому. Но если бы да кабы. Любви нет — значит, будем драться, конкурировать, соперничать, лишь бы друг до друга хоть как-нибудь дотянуться, хоть разик посмотреть в твои безумные глаза моими безумными глазами, и может быть, на одну секундочку, между пиком и дном, прежде чем ты меня поимеешь, а я тебя уделаю по самое некуда, — Штейнманом вдруг овладело бешенство. Он рассвирепел, хлопнул дверцей машины и вдавил газ в пол. Сто километров в час за полторы секунды, говорите? Ворота вверх рывком, джип, напрягаясь до дрожи, вылетел на свободу. В-в-в! — пролетел через двор. — У-у-у! — завопили черные тени, бросаясь на машину — арабские подростки, кто пристал, кто отстал, двое откатились, ух, ловки. Новичков вот часто грабят, те останавливаются с испугу, окна открывают, или еще что-нибудь такое… Лучше б ты был новичок, подумал Штейнман, яростно виляя по неровной щербатой улице мимо тополей и блошиного рынка; на лугу паслись облезлые козы. Ты влип, урод, кретин, и не поможет тебе все твое пафосное образование, вся твоя карьера в кредит, все твои мозги, деньги и костюмы, — все это не поможет, и все вместе взятое — тррык! — хрустнет под гидравлическим прессом, что бы ты ни делал, как бы ни метался… Штейнман заскрежетал зубами и вцепился в руль. Ну, дир-ректор, ну, сво… Черт, психов полный район, ходить не умеют. Три иссиня-черные бабуси в сарафанах ядовитых цветов, как куры, решительно кинулись через дорогу. Здесь живут идиоты, скоро забор перенесут на три километра вправо, так им и надо, уродам, — однообразно ругался Штейнман, вцепившись в руль и глядя перед собой, — дер-рьмо… давай же, вперед, вот сейчас будут ворота, вот они, наконец, две вышки с пулеметами, крепостная стена с колючей проволокой. Скорей, скорей поднимайте шлагбаум, поднимайте выше, впускайте меня в мой мир. Джип вскарабкался на мост, на автобан. Срочно отвлечься. Лучше всего перестать думать вообще.
Обычно по вечерам Леви Штейнман отдыхал, пытаясь вдохнуть в себя как можно больше воздуха, влить как можно больше рыжих огненных напитков, купить как можно больше девиц с розовыми ушками и бесстыжими глазами. Он, конечно, знал, что все это обман. На самом деле не было ни девиц, ни джипа, ни напитков, ни даже воздуха: откуда бы его столько взялось? Ничего этого не было. Был только он сам, Леви Штейнман. Он потреблял себя. Он дергался, как бешеный, среди лучей, метавшихся по площадке, в окружении таких же, как он, — пиджак за спиной, в глазах немеркнущее солнце. Ревел, гремел вокруг призрачный вечер, бурный лес рук освещало сиреневым, малиновым, ярко-желтым. Было известное средство, чтоб не спать всю ночь. Элия Бакановиц использовал его, чтобы всю ночь торговать («деньги не спят», фанатик чертов), Леви Штейнман — чтоб успеть насладиться собой, чтобы потребить-потратить себя, бешено по себе попрыгать, умять, чтобы хрустнули и провалились в тартарары все диджеи, цифры на табло, автомобили, бабки и пузыри.
Штейнман вылез из машины и встал, озираясь и вбирая в себя жидкий оливковый воздух. Закат обливал небоскребы тяжелыми лучами, вокруг было серо и шумно. Штейнман стоял около большого пивного завода, на первом этаже которого находился огромный пивбар. Штейнману немедленно захотелось пива. Реклама еды неизменно возбуждала в нем аппетит, порнофильмы — желание, вид пивбара — жажду. Он вошел внутрь, но там было битком. Нашелся лишь один свободный стульчик, на который мистер Штейнман и присел:
— Одно пиво с турбонаддувом и интеркулером.
Но тут он встрепенулся. На соседнем стуле — они здесь были дубовые и кованые, тяжелые, — сидела и читала журнал красивая девушка.
«Ай, черт», — простонал про себя Штейнман и постарался отодвинуться так, чтобы это было незаметно. Сидеть рядом с любым существом женского пола — безумный риск. Будешь пялиться — «сексуальное домогательство», пятьдесят лет тюрьмы. Не будешь пялиться — «оскорбительное для достоинства игнорирование», от двух до десяти лет. Будешь смотреть спокойно — тоже не факт, что обойдешься простым штрафом. Поэтому Штейнман проклял все и решил выглотать это чертово пиво с турбонаддувом и интеркулером и идти куда глаза глядят — шататься по городу. Он уже видел себя в ямах-дворах, среди башен и уступов, серых в надвигающихся сумерках, но тут девушка оторвалась от журнала и сказала благосклонно:
— Ничего, сиди…
И опять углубилась в чтение. Леви Штейнман очень удивился, отставил бокал и посмотрел на нее.
— Спасибо, — сказал он изумленно.
