Исход - Семенов Юлиан Семенович (серия книг txt) 📗
— Да, отец. Я ничего не хочу, кроме одного: прогнать хунхузов, спасти императора, поставить границу на юге и севере…
— Какой ты примешь обет? Первый обет для начинающих ламгынин. Ты должен не красть, не пить, не лгать, любить старцев, не убивать.
— Я должен убить и старца, если он враг мне. Мне и монголам.
— Приняв обет, ты волен его нарушить, а после обратить молитвы к Будде, и он простит тебя, если ты был прав в своем гневе.
— Тогда я приму самый трудный обет.
— Ты примешь обет «второго гициля»: не иметь женщину, всем говорить правду, воздерживаться от роскоши, спать три часа и есть один раз в день. Готов ли ты к этому?
— Готов.
— За что ты любишь нас, Унгерн?
— За то, что вы чтите бога и скорбите о вожде, который попран.
Настоятель подошел к Унгерну, положил ему руку на плечо. Барон опустился на колени.
— Говори вместе со мной святые слова пятизвучия жизни: ом, мани, пад, ми, хом.
— Ом, мани, пад, ми, хом, — певуче повторил Унгерн.
— Держи руки у лба щепотью покорности Будде, — шептал настоятель.
Ламы заревели молитву, запел Унгерн. Тишина. Грохот оркестра. Тишина.
— Теперь ты сын Будды, — сказал настоятель, — брат монголов.
Слезы полились по щекам Унгерна, морщины разгладились, лицо просветлело — тихое, только глаза сияют стальным, несколько истерическим высветом.
Ванданов, чуть улыбнувшись, сказал Унгерну:
— А вы боялись чего-то, барон…
Унгерн, продолжая улыбаться, покачал головой.
— Позови Оэна, — попросил настоятель служку. Снова запели монахи, и в юрту вошел прокаженный — рот в язвах, глаза слезятся, руки покрыты коричневой бугорчатой коростой.
— Он заболел проказой, когда его угнали к себе хунхузы, — сказал настоятель. — Он брат твой перед богом. Побратайся с ним, как сын Будды с сыном Будды.
Старик достал из-за пазухи тряпицу, развернул ее и протянул Унгерну серебряную пиалу. Мальчик-служка налил в пиалу чай. Старик Дамба Доржи, не отводя глаз от побелевшего лица Унгерна, отхлебнул глоток, передал пиалу прокаженному; отпил и тот, протянул пиалу барону. Тихо, тихо запели ламы, не спуская глаз с лица Унгерна. Барон прищурился — губы сжаты, уголки книзу, желваки вспухли, — взял пиалу, медленно поднес ее ко рту, резанул старика острым взглядом, сделал быстрый глоток и вернул пиалу Дамба Доржи. Тот тоже сделал глоток, только медленный. Поставил пиалу на пол и сказал:
— Он, — кивнул на прокаженного, — брат моего брата. А его брат — Хатан Батор Максаржав. Он сейчас в тюрьме. Освободи его, освободи императора — и твое имя станут повторять в молитвах.
ТЕМНЕЛО. Унгерн со свитой несся бешеным аллюром по степи. Вдруг он остановился.
— Водка есть?
Ванданов протянул штоф. Унгерн ополоснул горлышко, приник, пил жадно, полоскал рот, мыл водкой губы.
Лицо его морщилось гримасой брезгливости и ужаса, всего его трясло, и он беззвучно шептал:
— Ох, братья, ну, ждите, братья, желтые братья!
Потом он ударил себя кулаками по рту — в кровь. Сплюнул кровь, размазал ее по лицу, промыл раны водкой, хрипя что-то жуткое и бессловесное, а потом отшвырнул штоф и, обмякнув в седле, тронул коня иноходью.
На празднике Мунго и его другу — старому борцу Вангану сообщают о том, что хунхузы похитили его возлюбленную. Человек, назвавший себя Сухэ Батором, отдает Мунго коня. Мунго пускается в погоню за Иртынцыцык.
СТЕПЬ РАЗРЕЗАНА ПОПОЛАМ МЕДЛЕННОЙ СИНЕЙ РЕКОЙ. Пять хунхузов-кавалеристов гнали стадо баранов и кобылиц. Наперерез им с горы несся Мунго — голова на гриве, ноги впились в бока коня. Он приблизился к хунхузам и крикнул:
— Где девушка?
Хунхузы засмеялись, о чем-то поговорили между собой, снова посмеялись.
— Где Иртынцыцык? — спросил Мунго.
Хунхузы продолжали смеяться, что-то быстро говорили по-своему.
— Верните людям их скот, — тише, сдержаннее сказал Мунго.
Тогда один из хунхузов приблизился к Мунго и хлестнул его поперек лица тонкой витой нагайкой. Взбухла синяя полоса от лба к подбородку.
После длинной паузы в одно мгновение прозвучали пять выстрелов — в обеих руках Мунго по маузеру, стволы дымятся. Тихо. Только четверо хунхузов медленно сползали с седел, а пятый, видимо раненый, крича что-то длинное, заячье, уносился прочь. Мунго пустился вслед за ним. Он гнал его по степи словно волка, а потом, выбрав какое-то, инстинктом учуянное мгновение, остановил коня, вскинул руку, выстрелил — и пятый повалился с седла.
Мунго объехал отару баранов, крикнул что-то гортанное коням и погнал их в обратную сторону.
Поздний вечер. Мунго подогнал отару и табун кобылиц к поляне, на которой так и стояли старики, женщины, мужчины и дети — на коленях, со связанными за спиной руками. Мунго медленно ездил на своем скакуне между связанными людьми и кричал:
— Жалкие трусы! Сами не могли за себя заступиться?! Тех было пятеро, а вас сколько?! Отдали Иртынцыцык?! Ну?! Мужчины! Вы рождены в юртах, умереть должны в поле. Что молчите?! Ах?! Мунго вас освободит, да?! Кто пойдет сейчас со мной за Иртынцыцык?!
Молчат люди. Белый от гнева Мунго еле сдерживает коня.
— Ну?
— У тебя нет детей, Мунго, — говорит один из мужчин.
— Ваши дети будут такими же рабами, как и вы! Освобождайте сами себя!
И повернув коня, Мунго понесся в горы, к юрте, где жила Иртынцыцык с матерью.
Возле юрты он спешился, отбросил полог. Увидел у себя под ногами маленькую сережку, гранатовую, — словно капелька крови. Оглядел сережку, почистил ее от пыли, продел в мочку левого уха, шагнул в юрту, позвал тихо:
— Мама.
Никто не ответил ему.
— Не отчаивайтесь, мама, я найду нашу Иртынцыцык.
Никто не ответил ему. Мунго запалил фитиль, осветил юрту и попятился: возле очага лежала убитая старуха и, оскалившись, глядела широко открытыми глазами на иконописного Будду.
Мунго вышел из юрты, долго стоял возле коня и незряче смотрел вниз, на поляну, где стояли люди на коленях со связанными руками, потом он вспрыгнул в седло, на всем скаку спустился вниз, не слезая с коня, острыми и точными ударами сабли перерезал веревки мужчинам и умчался в горы, в тугую багрово-синюю сумеречную темноту.
