Пикник с кровью - Оливьери Ренато (читаем бесплатно книги полностью TXT) 📗
— Думаю, Ринальди умел одеваться элегантно. — Амброзио почувствовал, что Де Пальма принял его объяснение.
— Он любил лайковые перчатки, носки для игры в гольф, шерстяные галстуки ручной вязки. Самое интересное, что таким он был и в армии. Украшал солдатскую форму различными разноцветными шарфами, носил большие немецкие очки и английские ботинки для пустыни. Это был ужас с точки зрения армейских порядков… Капрал каждый день гонял его, как зайца, но ничего не мог с ним поделать.
— У него были дети?
— Я бы предпочел, чтобы об этих вещах рассказала Анжела, она лучше меня знает. Могу сказать вам, капитан, что у Этторе в жизни были темные места. Кое о чем с друзьями, даже со старыми товарищами по оружию, как я, он предпочитал не говорить. — Капитан глухо закашлялся и полез в карман за носовым платком. — Думаете, что все-таки сможете найти, кто его убил?
В его голосе Амброзио уловил тщательно скрываемую тревогу, едва заметное волнение.
Когда они пересекали бульвар Аргонне, туман немного рассеялся. Стали заметны черные силуэты платанов вдоль тротуара, неоновые вывески магазинов подчеркивали печальную неподвижность вечера.
«Бог мой, — подумал Амброзио, — как все это напоминает рождественские праздники детства, старых женщин в промокших ботинках с корзинами скромных покупок: сто граммов печенья, сто граммов мармелада, бутылка молока…»
— Я не верю, что вам удастся найти того, кто нанес ему смертельный удар. Абсолютно не верю, — твердо произнес Де Пальма, но твердость эта уже не могла обмануть комиссара.
— Где вы были, когда погиб Этторе? — Амброзио выехал на улицу Поджи и затормозил возле дома, в котором жила Анжела Бьянкарди. Капитан сделал вид, что не расслышал вопроса. Щелкнув дверцей, он вылез из машины.
Глава 7
С портрета на комиссара задумчиво смотрел писатель Марсель Пруст с камелией в лацкане пиджака. Стены в комнате были оклеены темно-красными обоями. Квартира находилась на втором этаже дома, построенного в начале века, с решетками на окнах. Внизу у подоконников решетки изгибались, оставляя место для горшков с геранью. Вскоре она должна была распуститься.
Хозяйка, Анжела Бьянкарди, носила короткую стрижку, волосы красила в черный цвет, пожалуй, слишком интенсивный. Невысокая, фигура стройная и пропорциональная. Темные глаза смотрели на собеседника внимательно, но не назойливо: чувствовалась профессиональная привычка учителя; этот деликатный интерес, как отметил про себя Амброзио, был даже приятным.
— Присаживайтесь, — пригласила она, показав на диван в стиле Людовика Филиппа и два кресла, накрытые тканью соломенного цвета. Сама осталась стоять, положив тонкие руки на крышку пианино. Люстра с хрустальными подвесками рассыпала блики и тени на восточные ковры и секретер из мореного дуба, который украшала изящная рамочка с фотографией мужчины. Галстук-бабочка, цветок в лацкане пиджака, веселые улыбающиеся глаза… Как непохож был он на того, распростертого на грязном асфальте, с проломленной головой. И все-таки Амброзио тут же его узнал.
Заметив, что комиссара заинтересовал снимок, Анжела подошла к секретеру. Двигалась она легко, грациозно, как ученица балетной школы.
— Я специально заказала эту рамочку года три назад. Этторе смеялся, говорил, что я влюблена в Пруста. — Тень улыбки оживила ее глаза. — «Я стараюсь не отставать от твоего Марселя, видишь? — сказал он, когда дарил мне этот снимок. Даже надел бабочку и воткнул в петлицу цветок».
Де Пальма остался у двери. Он не разделся и нетерпеливо переминался с ноги на ногу, дожидаясь, когда можно будет уйти. Амброзио, верный обещанию, сделал знак, что он свободен, и кивком поблагодарил его. Де Пальма тут же вышел, Анжела поспешила за ним.
Надя подошла к пианино, тронула пальцем клавиши. Красивый сиамский кот соскочил с кушетки, настороженно посмотрел на нее — кто, мол, тут еще хозяйничает? — затем уютно устроился возле калорифера, между гнутыми ножками застекленного шкафчика.
— Я должен искать виновника той проклятой истории, которой, к сожалению, не смог заняться в декабре, — сказал комиссар, когда Анжела вернулась и присела на край дивана, сложив руки на коленях. Надя беззвучно закрыла крышку пианино и села рядом с нею. — Я не знаю никаких подробностей, кроме того, что Этторе Ринальди был убит ударом в затылок на стоянке, между двумя автомобилями, в нескольких десятках метров от вокзала. Где он был той ночью?
— Возвращался из Турина. Уехал туда накануне.
— На следующий день после Рождества? У него в Турине были знакомые?
— Да. Он делал так каждый год. Это был обычай: проводить день Сан Стефано со своими знакомыми в Турине.
— Извините меня за нескромный вопрос. Поверьте, это не праздное любопытство. Вы знали жену Этторе? Она покачала головой.
— У Этторе с нею были трудные отношения, разрыв произошел еще до того, как мы познакомились. О любви и говорить не приходилось, только… Она была очень больна, он не мог ее бросить. Если бы вы знали, как терпеливо, даже самоотверженно сносил он маленькие гадости, которые она ему устраивала, капризы. Впрочем, и ее трудно винить, что возьмешь с больного человека…
— Давно вы живете в этом доме?
— Я прожила здесь лучшие годы моей жизни. Этот район особенный, в двух шагах от нашего дома факультеты университета. Как здесь весело было когда-то, столько молодежи гуляло по бульварам, в тени платанов и тополей. И лавочки перед Политехническим… Все вроде осталось и все — не то. Как вы думаете, комиссар, почему?
— Наверно, потому, что мы сами стали иными?
— Может быть, — вздохнула Анжела. — Моя мама давно умерла, отец живет в Сестри, он вдовец, скучает, целыми днями разгадывает кроссворды. Бедняга, он прожил не очень удачную жизнь. Был школьным учителем со скромной зарплатой, это ужасно унижало его…
— Мать была из богатой семьи?
— Скажем так: из состоятельной. Дедушка занимался торговлей, жил хорошо. Он и подарил мне эту квартиру, когда я окончила университет.
— Вы преподаете французский язык? Она потрогала золотое кольцо на среднем пальце левой руки.
— Да, в одном частном институте, здесь поблизости.
— Диплом, конечно, по Прусту?
— Нет, — засмеялась она. — Как ни странно — «Когда с закрытыми глазами вхожу в осенний теплый вечер…» — Надя запнулась. Хозяйка ласково улыбнулась ей и продолжила, но уже по-французски: «…вдыхая аромат неповторимый…» Затем подошла к застекленной книжной полке, взяла томик и, вернувшись, показала Амброзио фразу, подчеркнутую карандашом: «Мы тем сильнее любим женщин, чем больше они нам кажутся странными».
— Вот это Этторе никак не мог понять. И не хотел. Мы ведь тоже были непохожими. Он придерживался представлений, которые сохранил с детства. Я всегда говорила ему: живи сегодняшним днем. С его точки зрения, это была ересь, глупость. «Разве можно так жить? — спрашивал он. — Я никогда ничего не боялся, поверь мне, но меня приводит в ужас одна мысль о том, что можно оказаться без прошлого, без памяти, без старых друзей…» Но он меня любила любил всей душой.
— Наверно, как и вы его. — Надя осторожно сжала ее тонкую руку.
— Я теперь замечаю, что его больше нет. Вы знаете, где он похоронен? На кладбище Музокко, там, где лежит столько его друзей. Раз в году, в апреле, он ходил навещать их, даже меня водил. И плакал. Они все были мальчишки, говорил он, Боже мой, все они были мальчишки, как и я…
— Вам непонятен был этот мир?
— Абсолютно. Но я видела, что Этторе не может стать иным. Как с другой планеты. Я говорила ему о Прусте, он пробовал читать его, но не смог, скучал, читал только книги о сражениях, биографии, военные дневники. Вечерами он любил сидеть на этом диване. Смотрели телевизор, ему нравились вестерны, он часто держал мою руку в своей, она была сухая, горячая. Я подвигалась, клала ему голову на плечо, он обнимал меня. В Этторе было что-то нежное, надежное. Я с ним чувствовала себя как за каменной стеной, в полной безопасности. Чувство, которое, кажется, я испытывала только в детстве, когда с отцом ходила в лес. Я постоянно боялась заблудиться, а он говорил: «Не бойся, Анжела, ты крикни меня, и я тут же появлюсь».
