Одна лошадиная сила - Стрелкова Ирина Ивановна (версия книг TXT) 📗
Лишь немногие из ребят последовали за Ольгой Порфирьевной. Среди остальных начался разлад. Мальчишки отошли в сторону, пошептались и стали разглядывать развешенные в простенке казачью шашку, нагайку и винтовку — орудия подавления Путятинской стачки.
А что Футболист? Он остался возле Ольги Порфирьевны.
Из исторического зала Ольга Порфирьевна повела экскурсию знакомиться с современным Путятином. Но теперь Футболист не последовал за ней. Он еще немного постоял в зале, как-то странно его оглядел и направился к полуотворенной двери в голубую гостиную. Когда он скрылся, Фомин неслышно пересек зал и заглянул в гостиную.
Футболист в раздумье остановился, изучая паркет. Затем быстрыми шагами подошел к балконной двери, открыл ее и вышел на балкон. Постоял там, посмотрел во все стороны, вернулся в гостиную, методически запер балконную дверь. Как бы бесцельно прошелся по гостиной и присел к майоликовому столу на крученых ножках. На дорогостоящую датскую вазу не обратил никакого внимания. Встал и медленно, в неуверенности двинулся к двери в зал Пушкова, открыл…
Не теряя ни минуты, Фомин вбежал в зал Пушкова следом за Футболистом. Тот испуганно оглянулся, но мигом оправился и спросил Фомина, как старого доброго знакомого:
— Послушайте, куда они девали «Девушку в турецкой шали»?
— Спокойно! — сказал Фомин. — И давайте разберемся.
— В чем?
— Прежде всего в том, почему вы проявили интерес именно к этой картине Пушкова.
— К ней проявляют интерес все посетители музея.
— Не темните! — строго посоветовал Фомин. — И не прячьтесь за многих. Вы проявили особый интерес, уважаемый Спартак Тимофеевич!
— Простите, а ваше имя и отчество? — учтиво полюбопытствовал Футболист.
— Николай Павлович. Вот мое удостоверение.
Футболист внимательно изучил удостоверение и вернул Фомину.
— Так в чем же дело?
«Недурно держится», — подумал Фомин.
— Зачем вы пришли сегодня в музей?
— Я не буду отвечать на ваши вопросы, пока вы мне не объясните, чем вызвано ваше… м-м-м… служебное любопытство. И учтите, я спешу. Меня ждет дама.
Фомин предложил Футболисту продолжить разговор в другом месте и привел его в кабинет заместителя директора.
Володя, увидев Футболиста, вскочил, чем-то крайне изумленный.
— Киселев, — быстро спросил Фомин, — вы знаете, кто этот человек?
— Да, — сказал Володя. — Это Кубрин! Я его сразу узнал.
Фомин разозлился:
— Глупая шутка!
— Ваш приятель не ошибся, — заявил Футболист. — Я действительно родной внук бывшего владельца этого дома.
— Но ведь Кубрины эмигрировали из России!
— Ничего подобного! — возразил Футболист. — Мой дед действительно успел перевести деньги в швейцарский банк, но сам не спешил покинуть Россию. У него были давние связи с Ташкентом, с тамошними торговыми кругами. Мой дед даже не менял фамилию, он остался Кубриным и работал бухгалтером в хлопковом тресте.
— А Таисия Никаноровна? — волнуясь, спросил Володя. — Она уехала в Париж?
— Мама? — Футболист очень удивился. — Мама закончила в Ташкенте университет по естественному факультету и всю жизнь занималась изучением Голодной степи.
Володя с ужасом разглядывал лысого человечка с чуть косящими черными глазками. И это сын загадочной прекрасной Таисии! Ему вспомнились слова Саши: «Ты когда-нибудь думал о ней как о живой?» Володя нехотя взял протянутую ему фотографию. Седая женщина с темным, как у степнячки, лицом стояла возле каких-то приборов на фоне голой, выжженной солнцем степи.
Ее сын продолжал рассказывать о ней и о своем отце, красном кавалеристе Тимофее Коваленке. Старый Кубрин умер незадолго до войны. В первый военный год Таисии Никаноровне удалось получить из Швейцарии отцовские деньги, она их отдала в фонд обороны.
Фомин понимал, что ему выкладывают чистую правду.
— Почему же вы никому не назвались? Так бы и уехали?
— Так бы и уехал, — печально признался Спартак Тимофеевич. — Не вижу никакой необходимости докладывать людям — и особенно здесь, в Путятине, — что я внук того, знаменитого Кубрина. Правда, сейчас среди определенной публики стали пользоваться успехом те, кто когда-то скрывал свое дворянское происхождение или дедушкину фабрику. Есть, знаете ли, у нынешних мещан мода на именитых предков, но человек интеллигентный не может быть ей подвержен. Вы согласны?
Фомин неопределенно пожал плечами. Володя утвердительно наклонил голову.
— На меня произвел тяжелейшее впечатление исторический зал вашего музея… — Спартак Тимофеевич обращался к Володе. — Теперь я могу понять, почему маму никогда не тянуло повидать родные места. А вот о Пушкове я от нее в детстве много слышал. Мама считала его очень талантливым и жалела, что судьба Пушкова сложилась неудачно. Она долгие годы считала, что его уже нет в живых или нет в России. Мама и он были когда-то большими друзьями.
— А о портрете она вам рассказывала? — спросил Володя.
— О портрете? — Спартак Тимофеевич виновато развел руками. — Нет, о нем мне мама не говорила. Но шаль я узнал сразу. Мама ее очень любила, берегла. В войну пришлось продать. Она мне писала на фронт, что за шаль ей дали мешок рису. По тем временам — огромная цена. В Ташкенте были знатоки…
Володя, казалось, не слушал Спартака Тимофеевича, витал мыслями где-то далеко.
— Я был просто поражен, когда увидел здесь, в музее, мамин портрет, — пояснил Спартак Тимофеевич Фомину. — Очевидно, тогда-то я и привлек к себе особое внимание. А затем с портретом что-то случилось? Да?
Фомин молчал. Ему на помощь пришел Володя, молниеносно спустившийся с небес на землю.
— Произошло небольшое недоразумение, — для убедительности Володя мелко хихикнул. — Портрет, оказывается, никуда не пропал! — Володя выразительно глянул на Фомина: — Извините, уважаемый Николай Павлович, мы вас напрасно побеспокоили. «Девушка в турецкой шали» отправлена в Москву на реставрацию.
— Черт знает что! — Возмущение Фомина прозвучало вполне искренне. — У вас в музее правая рука не знает, что творит левая!…
— Жаль! — огорченно проговорил Спартак Тимофеевич.
— У меня есть цветные фотографии. Пойдемте, я вам дам. — Володя повел Спартака Тимофеевича к себе в кабинет.
Фомин поплелся следом за ними.
Получив снимок, Спартак Тимофеевич благодарно поморгал черными, чуть косящими, материнскими глазами:
— Я понимаю, исследователей творчества Пушкова интересуют факты личной жизни, относящиеся к созданию портрета, но я ничем не могу помочь…
Володя и Фомин проводили его до машины.
— Врет он, что ничего не знает, — мрачно заявил Фомин, провожая взглядом синий «Москвич», взявший с места в карьер.
— Знаешь, Фома, — раздумчиво произнес Володя, — я, кажется, понял, кто украл «Девушку в турецкой шали»…
— Опять дедукция? И слышать не хочу! — отмахнулся Фомин и пошагал к себе в горотдел.
«Хоть бы скорее приехали из Москвы специалисты по музейным кражам! — думал он. — Однако каков Кисель! Все-то он знает и понимает! Подозрительно…»
Вернувшись в бывшую швейцарскую, Володя достал из ящика письменного стола свою рукопись и цветную фотографию с портрета Таисии Кубриной. Рядом мысленно поместил выцветший любительский снимок: женщина возле своих приборов посреди иссохшей, потрескавшейся Голодной степи.
— Значит, вылитая Настасья Филипповна? Вот оно что! Как же я сразу не раскусил?!
XIII
У подъезда гостиницы стоял синий «Москвич», распахнув все дверцы, капот и багажник. Дядя Вася в чистой рубашке и трезвый как стеклышко возился с зажиганием. Тетя Дена приказала ему обслужить этого заказчика по совести.
И вот теперь совесть дяди Васи разрывалась на части: говорить или не говорить следователю о теткином подозрительном приказе?
Возле распахнутого багажника суетились женщины из гостиницы, укладывали вещи Веры Брониславовны: чемодан примечательной формы, большой и плоский, затем с десяток всяческих сумочек. Без такой дробной упаковки не обходится ни одна путешествующая женщина. Чего бы проще — взять в дорогу еще один чемодан или вместительную сумку. Нет, навяжет узелков и узелочков.
