Проклятие для леди - Вентворт Патриция (читать хорошую книгу .TXT) 📗
Джим Северн обернулся и спросил:
— Ну так в чем дело?
— Когда я наткнулась на вас в тумане и попросила сказать, что была с вами…
— Это не совсем так. Вы попросили, чтобы я сказал, будто вы наткнулись на меня не в том месте, а чуть раньше.
— Да, мне не хотелось, чтобы он знал, что я шла за ним.
— Почему?
— Лучше я расскажу вам все с самого начала. Туман сгустился внезапно, и я заблудилась. Я продолжала идти, надеясь куда-нибудь выбраться, и очутилась на улице, где дома стояли чуть в стороне от тротуара, несколько ступенек спускались вниз, к ряду домов, перед фасадами которых тянулась каменная балюстрада. В тумане ужасно трудно идти прямо — меня заносило вправо, в конце концов я схватилась за какую-то калитку, она поддалась, и я скатилась по ступенькам куда-то вниз… Я приземлилась на мокрые каменные плитки, вся перемазалась в зеленой слизи и сильно ушибла коленку. Пока я искала сумку и проверяла, целы ли у меня кости, кто-то вышел из дома, рядом с которым я рухнула, через парадную дверь и остановился, разговаривая с кем-то, стоящим за порогом. Они находились несколькими ступеньками выше линии тротуара и понятия не имели, что, можно сказать, под их ногами кто-то там копошится.
— Откуда вы это знаете?
— По манере их разговора. Тот, который вышел, был профессор Макфейл, Регулус Мактэвиш, Великий Просперо, или как там он себя называет. Его собеседник разговаривал шепотом. Я даже не знаю, был ли это мужчина, хотя судя по тому, как к нему обращался профессор — весьма небрежно и не слишком заботясь о вежливости, — конечно же мужчина. Я могу передать вам лишь то, что говорил профессор, так как не разобрала ни слова из того, что шептал его собеседник.
— И что же говорил профессор?
— Сначала заявил, что он человек надежный, его слово твердое, что он верный друг в беде и никто не может его обвинить в том, что он кого-нибудь подвел. Другой что-то в ответ прошептал. По-моему, он хотел закрыть дверь, но профессор придержал ее ногой. Он сказал, что сейчас уйдет, хотя на улице темно, как под жилеткой у сатаны. Я вспомнила, что так часто говорила наша старая няня-шотландка. Тот, другой снова начал шептать, а профессор продолжал проклинать туман. Наконец он сказал: «Ладно, ладно, ухожу! Я еще не сказал „да“, но подумаю и дам знать». Я даже не пытаюсь воспроизвести его шотландский акцент, но думаю, что разговор я помню почти дословно. А потом профессор добавил: "Но и ты подумай о вознаграждении. Две тысячи, не меньше.
Ведь я рискую собственной шеей". Он спустился по ступенькам и зашагал по тротуару, насвистывая: «Ты выбрал дорогу повыше, я выбрал дорогу пониже». А я пошла за ним.
— Зачем?
— Подумала, он, наверное, знает, куда идет: очень хотелось очутиться подальше от этого дома, в котором оставался тот шептун. Но я не хотела, чтобы профессор знал, что я увязалась за ним, он тогда бы догадался, что я могла слышать, как он говорил, что рискует шеей.
— Вас это напугало?
— Вы бы тоже испугались, если бы сидели в скользком закутке среди сплошного тумана.
— Конечно, в такой милой обстановочке любые слова могут показаться зловещими. Но ведь они могли иметь абсолютно невинный смысл. Профессор как-то связан со сценой. Думаю, он немного иллюзионист, немного, гипнотизер и наверняка изрядный шарлатан. Слова о том, что он рискует шеей, возможно, относились к какому-то опасному трюку.
— А две тысячи фунтов? Едва ли артистам платят такие гонорары!
— Ну а о чем подумали вы, услышав это?
— Что ему предложили кого-то убить и что он не отказался, а только пытался набить себе цену.
— А что вы думаете сейчас?
Последовало долгое молчание.
— Не знаю, — очень тихо отозвалась Иона. — Я боюсь…
Глава 14
Дождь перестал барабанить по пруду и по ветровому стеклу. Между облаками появились бирюзовые полоски — январский дар английскому вечно серому зимнему небу. Вскоре засияло солнце, как запоздалое утешение после дождливого воскресного утра.
Они медленно ехали назад в Блик, почти не разговаривая, но настроение у обоих было отличное. Страх Ионы куда-то испарился. Она была готова поверить, что неверно истолковала слова профессора, поддавшись отчаянью.
И как было не поддаться — заблудилась в тумане, упала, ушибла ногу… Впрочем, теперь она могла поверить чему угодно, так как знала, что больше не увидит этого человека и не услышит его раскатистый голос. Иона вспомнила вдруг один из разговоров той ночи. Профессор спросил: если, нажав кнопку, вы лишите жизни незнакомого вам китайского мандарина, но одновременно облагодетельствуете три четверти человечества, достаточно ли этого для оправдания? А Джим Северн ни секунды не колеблясь заявил, что нажавшего на кнопку на самом деле интересует лишь один представитель человечества — он сам.
Воспоминания о том, как они сидели на ступеньках пустого дома и она то дремала, то просыпалась на уютном плече Джима Северна, вызвали в душе Ионы теплое чувство благодарности и покоя. Она всегда выбирала себе друзей, руководствуясь своей безошибочной интуицией, причем сразу могла определить, какие у нее сложатся с тем или иным человеком отношения. С одними друзьями ее связывали общие вкусы и пристрастия, с другими — чисто практические соображения, кто-то вызывал искреннюю симпатию. В некоторых знакомых она даже могла влюбиться, но Иона еще не встречала никого, с кем бы согласилась прожить всю свою жизнь. Однако теперь, сидя рядом с Джимом Северном, она испытывала незнакомое ощущение удивительной близости и надежности. Ей казалось, будто они знают друг друга давным-давно, что они оба успели убедиться в прочности этих невидимых уз, ощущения того, что они никогда не захотят расстаться.
Когда они въехали в гараж «Дома для леди» — просторное помещение, переделанное из конюшни, — Иона увидела, что машины Джеффри нет на месте. Он собирался повезти Аллегру на прогулку, если вдруг распогодится. Облака между тем рассеялись полностью, и небо сверкало умытой дождем голубизной до самого горизонта…
Джим Северн сжал ее локоть.
— Не хотите показать мне сад? Или сейчас слишком сыро?
Иона чуть приподняла ногу, чтобы продемонстрировать крепкий, хорошо защищающий ногу ботинок, весьма подходящий для сельской местности.
— Не так уж сыро, но что скажет Джеффри? Он наверняка хочет сам все вам показать.
Джим засмеялся.
— Очень может быть. А вы не говорите, что взяли это на себя. Смотрите, какая вокруг красота — солнце светит, а березы словно унизаны бриллиантами.
Они начали спускаться по террасам.
— Знаете, — сказала Иона, оглянувшись на дом, — сад почти примиряет меня с этим местом. Должно быть, жившие тут американцы очень его любили.
— А что с ними стало?
— Он погиб на войне, как и последний мужчина из рода Фолконеров, а жена его вернулась в Штаты. Всем мечтам конец.
— Да.
Иона резко повернулась к нему.
— Неужели вы не чувствуете, что этот дом переполнен старыми печальными историями? Аллегра не должна жить в такой атмосфере. Вырождающееся семейство просуществовало здесь пятьсот лет, пока не исчезло практически целиком, и бог знает сколько разных преступлений и кошмаров произошло за это время. Когда вы здоровы, довольны жизнью и сильны духом, как Джеффри, то можете от всего этого отмахиваться. Но Аллегра не здорова, не довольна жизнью и уж никак не сильна духом. Я буквально вижу, как вся эта невидимая тяжесть просачивается в ее душу и угнетает ее.
— Вам следует сказать все это мистеру Сэндерсону, дорогая моя, — серьезно заметил Джим.
— Пожалуй, да, — чуть подумав, ответила Иона. Да, она приняла решение, окончательное, и обязана его осуществить. С ее плеч будто сразу упал тяжкий груз, на щеках заиграл румянец, а в голосе послышалось веселье, удивившее и ее саму, и Джима:
— Я принимала это слишком близко к сердцу. Так бывает, когда не с кем поделиться.
