Имидж старой девы - Арсеньева Елена (книги онлайн читать бесплатно .TXT) 📗
Интересно, задумывался над этим кто-нибудь, кроме Бергера, или нет? А еще интересно, раскопает ли следователь, который будет вести дело об убийстве Симанычева, информацию о том, что он был взяточником, а значит, очень многие имели на него большой и острый зуб? И все-таки… все-таки, открыта была барсетка Симанычева, когда ее нашел Финт, или нет? И если открыта, не выпало ли из нее что-нибудь важное для следствия? И догадались ли эти веселенькие ухари, которые изображали из себя опергруппу, осмотреть газоны?
Размышляя так, Бергер поднялся на третий этаж, дошел до двери с табличкой «Городское бюро юридической поддержки», взялся за ручку – и вдруг повернулся, сбежал вниз, проскочил мимо удивленного Генриха, с крыльца махнул такси и помчался в парк Кулибина. Битый час он таскался по раскисшим газонам, цеплял на туфли комья грязи, перепачкал брюки, но не нашел ровно ничего, что затронуло бы его внимание. Выходило: а) оперативники обшарили газоны и нашли что-то важное, но Бергеру не оставили, а забрали с собой; б) обшарили газоны, но ничего важного там не было; в) про газоны они забыли, но там все равно ничего важного не имелось; г) газоны не обшарили, важное было, но или оказалось унесенным ветром, либо его подобрал случайный прохожий; д) барсетка была изначально закрыта, поэтому выпасть из нее ничего не могло, а значит, и искать на газонах ничего не стоило ни опергруппе, ни Бергеру.
Ломая голову, который из этих пяти пунктов выбрать, Бергер вернулся на работу, еще больше изумив «железного Генриха». Но, по счастью, у киоска стояли покупатели, и допроса с пристрастием продавец Бергеру не учинил.
Катерина Дворецкая,
9 октября 200… года, Париж
Я стою у окна и смотрю на окна противоположного дома, расположенные как раз напротив наших. Улица узкая – движение только одностороннее, – поэтому кажется, что окна совсем близко. Все семиэтажное просторное современное, каких в этом районе очень мало, здание занимает одна фирма. Называется она СА «Кураж». Что такое СА, я не знаю, наверное, тут не обошлось без слова «компания» – compagniе, ну а дальше – бог его ведает. Надо бы спросить у Маришки, а впрочем, какая мне разница, кто и на чем делает тут деньги? Вывески, подобные той, что я видела около входной двери, встречаешь на парижских улицах то там, то сям, из чего можно сделать вывод, что СА «Кураж» – вполне процветающая фирма. Между прочим, этот же вывод можно сделать и потому, что все в нашем доме вынуждены спать с задернутыми шторами.
Вы полагаете, что между процветанием этого «Куража» и нашими шторами нет никакой связи? Напрасно так думаете! Знаете, сколько стоит во Франции электричество? Нет? Я тоже не скажу точно, знаю только, что очень дорого. Так вот, в этом СА «Кураж» всю ночь горит свет. Одни кабинеты освещены полностью, в других света нет, но включены компьютеры, экраны светятся разнообразными заставками. Но и в этих комнатах в пять утра, когда приходит уборщица, включают большой свет. Ослепительно яркие лампы! Без штор, короче, уснуть невозможно. Здесь их шьют обычно очень тяжелыми, на плотной подстежке, потому что улицы очень ярко освещены по ночам. Благодаря этим шторам в комнате воцаряется блаженная темнота – хоть глаз выколи! Но я нарочно раздергиваю их и впускаю в комнату свет. Потому что Лизок не может уснуть в темноте, боится ее и не любит. А ее сон – слишком редкостное удовольствие, чтобы можно было относиться к нему пренебрежительно и не ценить каждую его минуту. Ради того чтобы усыпить малышку, я сама готова спать при свете.
Кстати, признаюсь, что это не так трудно, как казалось раньше. Между прочим, раньше меня жутко раздражал малейший шум! Парижские улицы ночью куда более шумны, чем, к примеру, нижегородские. С другой стороны, это вполне понятно: что такое Нижний и что такое Париж! Но до недавнего времени я могла спать здесь только с затыкалочками для ушей. И стоило ночным прохожим погромче заговорить или промчаться мотоциклисту, как я просыпалась, а потом долго-долго не могла уснуть.
Ха-ха! Все это в прошлом. Теперь я не обращаю внимания ни на что. Как принято выражаться, мне все по фигу: и назойливый свет, и пьяные крики на улицах. Вообразите себе, это имеет место быть и в Париже; правда, муж моей сестры уверяет, что так дурно ведут себя не парижане, а исключительно приезжие: поляки и русские, а также хохлы. В крайнем случае – негры или арабы. Но не настоящие парижане, нет! И даже если бы все парижские рокеры устроили под окнами демонстрацию на своих мотоциклах, я бы все равно спала сном младенца. То есть до тех пор, пока этот самый младенец спит, потому что Лизок очень часто путает ночь и день. Слишком часто!
Когда же я приехала из Нижнего? Десять дней назад. И за это время ни разу не спала больше четырех часов подряд. Да ладно, сон – это еще не самое главное в жизни. Куда важнее то, что у меня теперь есть Элиза – то есть Елизавета, Лизонька, Лизок!
У меня? Вернее сказать, у нас. Все-таки у нее имеются свои мама и папа, а я – всего лишь незамужняя тетушка. В свое время у меня была Элинор, а теперь я как бы подхватила ее эстафету. Хотелось бы стать для этой маленькой-премаленькой девочки тем, чем была для меня Элинор. Хотя нет, пусть она никогда не узнает, каково это – жить нелюбимой родителями и ненавидимой собственной сестрой-близнецом. А уж как я сама не любила себя! До тех пор, пока не познакомилась с близняшкой. Тогда вся моя ненависть к себе перешла на нее. Мое второе «я», что поделаешь! Лучше я буду ненавидеть это второе «я», чем первое, то есть себя…
К счастью, Лизонька родилась без этого довеска – близнеца. Она – любимая игрушка своих родителей, а заодно – моя. Причем моя даже больше, чем их, потому что Морис с утра до вечера на работе, а Маришка доучивается в своей Сорбонне. Ей остались всего месяц учебы и четыре последних экзамена. Здесь сессия – какое-то растяжимое понятие, что-то сдают весной, как все нормальные люди, что-то – осенью. Вот получит диплом – и всецело займется семьей. А пока она только кормит дочку и в свободное время помогает мне, а нянчу нашу киску сугубо я. Тетушка. Тант по-французски. Ма тант…
Морис шутливо ворчит, что я балую его жену и дочь. С другой стороны, он сам только и делает, что балует их – и заодно меня. Маришке очень повезло с мужем! Он работает юристом в какой-то огромной строительной конторе и зарабатывает достаточно, чтобы содержать эту нехилую квартиру, семью да еще и потакать своей невинной слабости: любви к антиквариату. В выходные дни он правдами и неправдами вырывается на знаменитый Блошиный рынок и в прочие подобные места, которых в Париже множество в каждом районе. Кроме того, живут мои родственники в квартале Друо, где сосредоточено множество антикварных лавок и часто проходят аукционы. Их Морис тоже не обходит стороной. Благодаря этому его квартира похожа на маленький музей. На стенах множество картин, на каминах, книжных стеллажах, всевозможных полках и полочках, в шкафах выставка всяческой старинной красоты.
В России антиквариат – роскошь, которая доступна только очень богатым людям. Конечно, ведь все уничтожено, разграблено, вывезено за границу. Здесь, во Франции, которую собственные правители не предавали и не продавали никогда, этого добра великое множество, и каждый может удовлетворять свою страсть сообразно кошельку.
Как говорит о себе Морис, он бедный для богатых и богатый для бедных, но на прелестные старинные мелочи ему хватает. Раньше, до встречи с Маришкой, Морис любил только их. Теперь он любит еще и жену с ребенком. Ну, слава богу, что хоть кому-то из нас, сестер Дворецких, повезло в личной жизни… А забавно, что в нашей семье везет на личное счастье только тем, кто выходит замуж за иностранцев. Сначала Элинор, теперь вот Маришка. Не попытаться ли и мне обратиться к «иностранному партнеру»? Это цитата, между прочим, из гороскопа для Девы на этот год: «Вам сделают массу интересных предложений – отдайте предпочтение иностранным партнерам». Звучит заманчиво, однако пока ни предложений, ни партнеров! А впрочем, может быть, где-то на обочине поля моего зрения они и возникали – партнеры и предложения. Но я их просто не замечала, потому что голова моя настолько прочно занята Кириллом, что я и думать ни о ком больше не могу.
