Восковое яблоко - Уэстлейк Дональд Эдвин (книги бесплатно без онлайн TXT) 📗

Между Хелен Дорси и доктором Камероном завязался оживленный спор. Она настаивала, чтобы Кей подняли с пола и переложили на кровать, говоря, что там ей будет удобнее, а доктор Камерон не хотел трогать пострадавшую до приезда “скорой”, которая определит, насколько серьезны повреждения. Пока они спорили, я продолжал разглядывать постояльцев, но потом заметил, что за мной наблюдает доктор Фредерике.

Я посмотрел на него в упор, ожидая, что он отведет глаза, но он по-прежнему глядел на меня, и скептицизм на его лице сменялся чем-то вроде злости и иронического вызова. Он явно хотел сказать: “Вот и еще один из ваших провалов. И что вы собираетесь теперь делать?"

А что, если злоумышленник – именно он? Возможно ли это? В тот момент я был похож на неумелого игрока в покер, придерживающего карты вместо того, чтобы сбросить, и все рассматривающего и рассматривающего их в тщетной надежде найти какую-нибудь комбинацию, которая оправдает его нерешительность. Мне хотелось, чтобы виновным оказался доктор Фредерике: у него для этого были весьма подходящие данные, однако я понимал, что задерживаться на Фредериксе глупо и бесполезно и надо искать другого человека.

Но где? В этой комнате? Насколько вероятно, что злоумышленник придет посмотреть на дело своих рук? Если он находит удовлетворение, нанося увечья и причиняя боль своим собратьям, живущим рядом с ним, то не усиливается ли оно при виде реальных результатов его действий? Я снова оглядел окружающих. Уолтер Стоддард, Хелен Дорси, Дорис Брейди, Роберт О'Хара, Джерри Кантер – все они из списка подозреваемых. Для каждого из них можно придумать какой-то лишенный логики мотив, но что толку? На их лицах не отражалось ничего, что позволило бы строить догадки или предположения. Единственными людьми, проявлявшими помимо сочувствия еще какие-то эмоции, были Роуз Акерсон и Молли Швейцлер, чьих имен даже не было в списке подозреваемых и чье любопытство по поводу окружающих было вполне понятным.

Хелен Дорси, которой не позволили перенести Кей на кровать, компенсировала свою неудачу, выставив всех из комнаты.

– Мы видели уже достаточно, – громко заявила она. – Давайте теперь займемся своими делами. – И первой вышла в коридор.

Как правило, люди подчиняются приказам, отданным громким уверенным голосом. Так случилось и на этот раз. Мы все потянулись к выходу, некоторые с неохотой, но я был только рад избавиться от необходимости смотреть на лежащую без сознания женщину и выдерживать скептический взгляд доктора Фредерикса. Пока остальные, разделившись на группы по двое или по трое, остановились в коридоре, обсуждая случившееся, я направился к себе в комнату, двигаясь с настороженностью человека, прокладывающего себе дорогу по минному полю, что в общем-то соответствовало реальному положению дел.

Я не пытался логически размышлять о случившемся, пока не оказался в своей комнате. Спустя некоторое время я понял, что снова думаю о Дьюи. Я автоматически исключал его из числа подозреваемых, но это было не правильно. Ведь он был “зайцем”, и кто знает, кем еще он мог оказаться. И почему я с таким упорством не хотел считать его убийцей?

Я лежал на кровати, хмуро уставившись в потолок, и думал о Дьюи, стараясь не принимать в расчет свое представление о нем как о мягком и безобидном человеке и пытаясь понять, как оно сложилось. И наконец я, кажется, нашел ответ. Во-первых, доктор Фредерике сразу же принял в штыки предположение, что Дьюи – один из постояльцев, поэтому я конечно же должен был принять противоположную точку зрения, как и в любом другом споре с этим человеком. Правда, впоследствии Фредерике, демонстрируя свою непредвзятость, отступил от своего первоначального мнения и даже пожелал отыскать и расспросить самого Дьюи, но первое впечатление осталось. Во-вторых, Дьюи был для меня кем-то вроде товарища по несчастью, одним из моей команды или кем-то в этом роде. И дело не только в том, что мы оба были здесь чужаками, скрывающими ото всех правду о себе. Я чувствовал в нем родственный душевному настрой, словно между моим желанием строить стену и его стремлением спрятаться в этом доме существовала некая связь.

Однако ни одна из этих причин не была достаточно основательной. Кто-то подстраивал несчастные случаи, и если для любого подозреваемого из моего списка можно придумать какой-нибудь мотив, то это можно сделать и в отношении Дьюи. Даже еще скорее, чем в отношении кого бы то ни было, ведь я знаю о нем значительно меньше, чем обо всех остальных. То есть, подумал я, ему можно приписать любой мотив, объясняющий, почему он скрывается в этом здании, и не составит особого труда связать этот мотив с нанесением умышленных увечий постояльцам “Мидуэя”, живущим здесь на законных основаниях.

Начиная, разумеется, с того, что они имеют право находиться тут, а он нет. Или, может быть, он хочет, чтобы здание было в его полном распоряжении, и ревнует ко всем остальным постояльцам.

С Дьюи было связано слишком много вопросов, и эти вопросы не позволяли исключить его из списка подозреваемых. Я поддался эмоциям, а это глупо и непростительно. Мне следовало оставаться профессионалом.

Видимо, причина проявленного мной непрофессионализма крылась в самой атмосфере “Мидуэя”. Возникало чувство, будто сидишь на бочке с порохом и не знаешь, в какой момент она взорвется и кто еще пострадает. К тому же все постояльцы по-прежнему несли на себе печать своей болезни. Да еще доктор Фредерике, по причинам, известным только ему одному, превративший свое враждебное отношение к людям в высокое искусство.

Я встал с кровати и подошел к письменному столу. Сегодня я уже это делал. При взгляде на свои списки я даже забеспокоился – так странно они выглядели. Я и забыл, как сильно отличаются буквы, написанные левой рукой, от моего обычного почерка. Они были похожи на каракули ребенка или сумасшедшего.

Нужно было внести исправления. Удерживая бумагу гипсовой повязкой, я вычеркнул из списка подозреваемых имя Кей Прендергаст и приписал его в конце списка пострадавших. Помедлив еще немного, я неохотно вернулся к списку подозреваемых и написал внизу листа:

"Дьюи”.

Глава 10

Кто-то сидел на моей руке. Я лежал, распростертый, на садовой скамейке, а на моей руке кто-то сидел. Было не больно, но я не мог двинуть ею, и это раздражало. Потом подошел полицейский и стал трясти меня за плечо. Он хотел, чтобы я встал и убрался прочь, – он решил, что имеет дело с бродягой, – а я, чувствуя смущение и стыд, думал о том, что когда-то служил в полиции, а теперь вот этот мальчишка презирает меня из-за того, что я сплю на садовой скамейке.

Я открыл глаза, и Боб Гейл прошептал:

– Четыре утра.

– Когда-то я и сам служил в полиции, – сказал я извиняющимся тоном, – но кто-то сидит на моей руке.

– Мистер Тобин, – прошептал Гейл и снова принялся трясти меня за плечо, – проснитесь, уже четыре.

– О! Да. Простите, это я во сне. – Я сел на кровати. – Сейчас приду.

– Хорошо, – шепнул он. – Увидимся.

Боб на цыпочках вышел из комнаты, осторожно закрыв за собой дверь.

Я чувствовал себя таким старым! Здоровой рукой я откинул одеяло, свесил с кровати ноги и встал – каждое движение сопровождалось скрипом и болью в суставах. Боб перед уходом включил свет, и я стоял под лампой, щурясь и испытывая желание, чтобы меня оставили в покое.

Но выбора не было. Выбора у человека нет никогда – лишь временами возникает его иллюзия, чтобы не иссяк интерес к жизни. Жизнь – только на десять процентов пряник, а на остальные девяносто – кнут.

Я оделся, медленно и неуклюже орудуя левой рукой, и пошел в конец коридора, где находилась ванная, чтобы умыться, однако из этого не вышло ничего хорошего. Впрочем, разочарование разбудило меня даже лучше, чем вода, и, когда я, еле волоча ноги, вернулся в комнату, чтобы сменить мягкие тапочки на туфли, я уже окончательно проснулся и был способен проявить некоторый интерес к тому, что происходит вокруг.