Самая хитрая рыба - Михалкова Елена Ивановна (первая книга TXT, FB2) 📗
Спать мне совершенно не хотелось. Я провела в своем укрытии около часа, глядя на падающие звезды. Сначала мысли мои крутились вокруг сокровищ Мансурова, но потом, незаметно для меня, в них проникла крыса.
Бедный зверек сидит там для отвода глаз, это ясно. Голос Мансурова зазвучал в моих ушах. «Ты понимаешь, что она способна выбраться из клетки? А вдруг Лиза откроет дверь? Кто может гарантировать, что крыса не укусит ребенка? Я хочу вас защитить!» Наташа испуганно кивает, и вот уже ее муж ставит на дверь замок, а запасной ключ прячет не где-нибудь, а в собственной машине.
Само собой, он притащил домой живую крысу, а не игрушку из «Икеи». Купил первую попавшуюся. Она сыграла свою роль, поработала жупелом, но больше ему не нужна; Мансуров вздохнет с облегчением, если она издохнет.
Надкусанное яблоко лежало в моей ладони. Я отщипнула кусочек и обреченно поковыляла обратно в кабинет.
Себя я убедила, что это мой способ борьбы с врагом. Я противостою Мансурову! Защищаю тех, кто обречен им на смерть!
О, как напыщенно и лживо.
Правда же заключается в том, что я старая сентиментальная дура.
– Ну, иди сюда, – сказала я крысе. И просунула через прутья яблоко: не все, конечно, чуть-чуть.
Пока я стояла в отдалении, крыса все схрумкала. Похоже, сухой корм для грызунов ей осточертел. Я предложила ей еще немножко, и она снова не отказалась от угощения.
– Больше нельзя, милая.
Что я знала о крысах? Практически ничего. Умны, поддаются дрессировке, живут недолго… Относятся к высокосоциальным видам.
Что ж, надеюсь, Мансурову не взбредет в голову проверить среди ночи, на месте ли парусник и футбольный мяч. Я выключила свет – небо вдалеке уже начало светлеть, – села возле клетки и стала тихонько рассказывать крысе о своей сгоревшей даче, о бабушке с дедушкой, о соседях…
Все, о чем я молчала столько лет.
Арефьево
Лето 1958 года
Лето стоит сухое и жаркое. От зноя все звенит и потрескивает: стволы сосен, кузнечики, рассохшиеся доски крыльца, жучки-пожарники под корой старой липы и сама старая липа… У каждой погоды свой голос. В то лето я слушаю жару.
И песни.
Радиоузлом в поселке заведует Гриша Черняев, в которого влюблены все девчонки. У него вечно выходят споры с дачниками из-за того, что дачники любят тишину, а Гриша любит музыку.
– Молодой человек, радиоузел используется только для экстренных сообщений! – гнусавит старикашка Пешин-Устьегорский. Он не просто вредный плешивый пень, а целый народный артист СССР, хотя по его желтой физиономии с обвисшими щеками этого никогда не скажешь.
– И тот, кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде и не пропадет! – поет Гриша в ответ.
Устьегорский задавил бы Черняева авторитетом, но Гриша нанес опережающий удар: в Арефьево зазвучал Рашид Бейбутов. «Я с тоскою ловил взор твой ясный, песни пел, грустя и любя», – разносится каждый день по поселку. Старушки, матери актрис, обожают Бейбутова. «Но ответа ждал я напрасно! – страдает певец. – Был другой дорогим для тебя!»
Против старушек даже народный артист Устьегорский оказался бессилен. Черняева отбили, и теперь целыми днями мы слушаем наши прекрасные песни. Изредка Гриша даже ставит Чака Берри.
– Шагай вперед, комсомольское племя, – распеваю я, маршируя по саду. – Мы покоряем пространство и время! Мы молодые хозяева земли!
Дедушка фыркает, когда слышит это: он утверждает, что «Веселые ребята» – ширпотреб.
– Масскульт! – защищает «Веселых ребят» бабушка.
– Барахло! – отрезает дед. – Анюта, спой что-нибудь приличное!
– Там вдали за рекой зажигались огни! – вывожу я. – В небе ясном заря догорала…
Дед подхватывает, и мы заканчиваем вместе:
– Сотня юных бойцов из буденновских войск на разведку в поля поскакала!
– На разведку, значит, – говорит бабушка, подбоченясь. – Сто человек! Что ж не двести, а? Хороша разведка! А тут, значит, белогвардейские цепи! Кто бы мог подумать…
– Нет у тебя понимания, Люба!..
Пока они с дедушкой спорят, я незаметно удираю.
У меня появился секрет.
Дача Лагранских стоит на небольшом возвышении; она окружена соснами, под которыми зреет синевато-черная сладкая черника. Но самое интересное – это пруд. Да не какая-то там пожарная лужа, выкопанная экскаватором! Нет, это настоящее маленькое озерцо с черной-пречерной, но чистой водой; с одной стороны оно поросло ситником, а с другой берег чистый, как на пляже у реки, только на реке трава вытоптана отдыхающими до земляных залысин, а здесь она густая и мягкая. Ходить по ней босиком – одно удовольствие.
Плавать в реке я не люблю. Что за радость бултыхаться на мелководье под хихиканье мальчишек! А нырять у меня не получается. К тому же меня не отпускают одну: речушка хоть и небольшая, но быстрая, и бабушка за меня боится. О, какая мука – ждать, изнывая от жары, пока она соберется!
От большого скопления людей, от криков, плеска, визгов малышни и ритмичного стука мяча у меня всегда тяжелеет голова. Нет, не люблю реку!
А здесь, у Лагранских, тишина и безмятежность. Шуршат над головой березы, издалека доносится хрипловатый голос громкоговорителя. Днем Леля спит, а дядя Женя пропадает в Москве. Никто не мешает мне болтаться у пруда в свое удовольствие.
И в нем.
Знает ли кто-нибудь, кроме меня, насколько он глубок? Наверное, только дядя Женя: пару лет назад он расчистил пруд и пытался ловить рыбу, но здесь водится одна мелкотня: уклейки с мой мизинец да сонные пескарики.
Я замираю на берегу. Старательно вытягиваюсь вверх, подражая мальчишкам-ныряльщикам. Ладони сомкнуты, тело напряжено. Берег поднимается над водой невысоко, но мне этого хватит. Я отталкиваюсь и ухожу вниз головой в темную воду.
Мне навстречу поднимаются медленные водоросли. Серебристое пятно, стоявшее неподвижно, взрывается искрами, и мальки проносятся мимо меня точно крошечные пульки.
Ярко-зеленый пушистый роголистник, похожий на новогоднюю гирлянду, касается моей руки. Раньше я боялась прикосновения водорослей, но сейчас понимаю: они здороваются со мной. Здесь, под водой, все растения прекрасны, как в сказке, и, как в сказке, заколдованы. На поверхности все эти длинные русалочьи волосы, рыжеватые пружинки и густая шелковая бахрома превращаются в унылое мочало.
Подо мной пульсирует солнечная сеть. Меня выталкивает на поверхность, но я успеваю схватить толстый мясистый стебель, который венчает желтая чашечка кубышки и огромный, с лодку, лист. Эти стебли опасны. Если запутаться в них, останешься на дне навечно. Вырвать корневище невозможно, я пробовала много раз. Но сейчас кубышка не враг мне, а друг. Она помогает удержаться под водой.
Я переворачиваюсь на спину и вижу, как дрожит и волнуется потревоженная гладь. Зеленое стекло волшебного фонаря! Невозможно поверить, что сверху озеро видится черным и скучным.
Обманка, тайна, чудо. И все – мое!
Я ныряю до тех пор, пока меня не начинает колотить от холода. Губы шевелятся с трудом, как бывает, когда объешься мороженого. В такую жару озерцо должно прогреваться насквозь; похоже, где-то на дне бьет ключ. Я обещаю себе найти его в следующий раз.
А пока в одних плавках валяюсь на траве, и меня щекочут муравьи и длинноусые жучки.
Но разлеживаться нельзя. У меня есть еще одно дело.
Это мой второй, самый секретный секрет.
Если кто-то узнает про озеро, меня отправят в город.
Если кто-то узнает про дачу Лагранских… меня, наверное, посадят в тюрьму.
Леля сама навела меня на преступную мысль. Случилось это в тот день, когда она бросила в меня туфлю. «Неси ее сюда!» – крикнула она, и я спрыгнула с подоконника на теплый дощатый пол и добралась до комнатки с пещерой Али-бабы.
Так просто! А уж забраться на окно для меня никогда не составляло труда.
