Их было семеро (Солдаты удачи - 1) - Таманцев Андрей "Виктор Левашов" (книги бесплатно TXT) 📗
-- Не забывай, капитан: благодаря этой программе многим нашим солдатам удалось спасти жизнь.
-- Многим -- это скольким? -- спросил Док.
-- У меня нет этой информации.
-- Может, стоит поинтересоваться? И сравнить: сколько тканей и органов было получено в ходе реализации этой программы и сколько использовано в наших госпиталях. С учетом того, что этим занималась не только команда капитана Труханова.
Командующий нахмурился.
-- Вы хотите сказать...
-- Ничего конкретного, -- возразил Док. -- Просто мысли вслух. Однажды я видел биржевой каталог. Меня интересовало хирургическое оборудование для полевых госпиталей. И случайно я обратил внимание на строчку: "Препарат Ф". Мне объяснили: это гормональная вытяжка из эмбрионов, которые получают при абортах. И настоятельно советовали не вникать.
-- При чем здесь аборты? -- не понял командующий.
-- Я не знаю, сколько стоит почка или роговица глаза, но цены могут быть сопоставимы с ценой препарата Ф. А цена его: сто тысяч долларов за один грамм.
-- За один грамм?! -- поразился командующий.
-- Вот именно, -- подтвердил Док.
-- Мы произведем самую тщательную проверку. Мой адъютант лично этим займется. Он парень въедливый. И если что...
-- О чем вы говорите?! -- вмешался я. -- О другом нужно говорить: сколько матерей не смогли в последний раз увидеть лицо своего сына!
-- Я повторяю: программа закрыта, -- ответил командующий. -Продолжение ее признано нецелесообразным. Не без вашей помощи, -- добавил он.
Я поправил:
-- Скажите лучше: не без помощи полевого командира Исы Мадуева.
-- Сейчас это уже не имеет значения. Программы нет. Но если о ней станет известно -- даже задним числом... Вы задействованы на самых опасных заданиях. Нельзя исключать, что кто-то из вас может попасть к боевикам. И под пытками рассказать о ней. Ваше увольнение эту опасность нейтрализует.
-- Товарищ генерал-лейтенант, это вы сами придумали? -- изумился я.
Он хмуро покачал головой:
-- Нет.
Мы молчали. Совершенно обалдели. Логика была -- высший пилотаж. И единственный из нас, кто нашелся, был Артист. Он подошел к столу командующего и вежливо попросил:
-- Можно на секунду вашу сигарету?
Взял из рук ничего не понимающего командарма дымящуюся "Мальборо", подсел к столу, поддернул обшлаг форменки на левой руке и приложил сигарету к коже повыше запястья. И эдак медленно, не торопясь, потушил. После чего вернул сигарету командующему, сказал "Извините" и сел на свое место.
Мы-то знали этот фокус Артиста, а командующий просто офонарел.
Собственно, это был никакой не фокус. Как-то в казарме мы заговорили о пытках. Ну, мало ли о чем говорят в казармах. Чаще, конечно, о бабах, но и другие темы проскальзывают. Вот и вывернулось из трепа: может ли человек выдержать пытку? Знали, конечно, из книг: может. Партизаны в войну, а еще раньше Джордано Бруно, ранние христиане, протопоп Аввакум. Но -- как? Вот тогда Артист нам это и продемонстрировал. А потом рассказал. Он с детства жутко боялся боли. Когда в школе объявляли, что завтра будут делать прививки, всю ночь не спал. А перед любым уколом вообще обмирал от ужаса. И однажды, он уже в театральном учился, вышло так, что его девушка сказала ему, что полюбила другого. Артист вспоминал: "Я понял, что схожу с ума. И чтобы хоть как-то отвлечься, случайно ткнул сигаретой в руку. И ощутил не боль, а облегчение. Боль, конечно, тоже была. Но это было -- как комариный укус". Вот тогда, сказал он, я и понял, что есть кое-что сильнее любой боли. Ненависть, ярость, гордость, любовь. Только о них надо думать, а не о боли. Предложил: не хотите попробовать? И мы попробовали, каждый. И ничего, нормально выдержали. С того дня у каждого на левой руке, повыше запястья, по метке осталось. А у самого Артиста их было четыре. Не слишком-то, видно, ему везло в любви.
Командующий долго рассматривал потушенную сигарету, потом бросил ее в пепельницу и спросил:
-- Что вы этим хотели сказать? Артист только плечами пожал:
-- Да ничего.
Командующий жахнул по столу ладонью так, что на пол посыпались бумаги и карандаши.
-- Не я этот приказ подписал, ясно? Не я!
Я спросил:
-- А кто?
-- На, капитан, читай!
Я взял листок приказа, отпечатанный на служебном бланке. Подпись на нем была: заместитель министра обороны. Я передал приказ Доку, он -- Боцману, бумага обошла всех и вернулась на стол командующего.
-- Теперь верите? -- спросил он. -- Я был категорически против. Самым категорическим образом!
-- И ничего не смогли сделать? Он только развел руками:
-- Ничего... Извините, ребята, но так получилось.
-- Не расстраивайтесь, товарищ генерал-лейтенант, -- успокоил я его. -Я все думал: почему у нас ничего не получается? В Афгане обосрались, в Чечне обсираемся на каждом шагу. А причина-то очень простая. Если боевой генерал, командующий действующей армией, бессилен против министерской вши -- это не армия. Это выгребная яма. И сидеть в ней по уши в говне -- увольте!
Я содрал свои капитанские погоны, "Орден Мужества", первую мою медаль "За отвагу", которой очень гордился, и все это добро положил на письменный стол командующего. То же самое сделали Док, потом Артист, Боцман, Трубач и Муха. Через минуту перед командующим уже лежала целая горка офицерских погон и боевых наград свободной России.
-- А чего ж "Орла" не бросаешь? -- хмуро поинтересовался он.
-- Этот орден был мне вручен правительством Соединенных Штатов. А к нему никаких претензий у меня нет. Честь имею!
С порога я оглянулся. Командующий сидел за своим столом, невидяще глядя перед собой. Жалко мне было его? Нет. Тимоху мне было жалко. Других ребят, которые полегли в развалинах Грозного и на всех хасавюртах. И тех, кто из Афгана вернулся домой в цинке под условным шифром "груз 200". Вот их мне было до муки жалко. А его -- нет.
* * *
Через два дня мы обменялись адресами и распрощались на Курском вокзале. Артист, Муха и Трубач были коренными москвичами, тут были их родительские дома, и старики были еще живы. Боцман был из Калуги, там у него была жена и трехлетний сын, жили в двухкомнатной "хрущевке", которую дали жене от фабрики. У Дока была однокомнатная квартира в Подольске, он получил ее при разделе его двухкомнатной московской квартиры после развода с женой. А мне, моей жене Ольге и дочке Настене путь лежал сначала в Зарайск, а потом еще дальше -- в деревню Затопино на берегу речки Чесны. Там догнивала изба-пятистенка, пустовавшая после смерти матери, всего на три года пережившей отца.
