Кровь слепа - Уилсон Роберт Чарльз (книги онлайн txt) 📗
— Ну а третьим, видимо, должно считаться убийство Кальдероном его жены, — сказал Зоррита, — убийство, которое так сильно помешало расследованию севильского взрыва.
— Четвертым же и пятым проявлением насилия стали расправы над Лукрецио Аренасом и Сезаром Бенито, — сказал Фалькон. — Расправиться с ними стало необходимо, как только мы вышли на двух других участников заговора, потому что связь между ними была очевидна и выдать наемных непосредственных исполнителей для Аренаса и Бенито было лишь вопросом времени.
— Таким образом, мотив каждого преступления ясен.
— Кроме случая Кальдерона, — сказал Фалькон.
— Но он истязал жену, это совершенно очевидно, он сам не отрицает этого, — сказал Зоррита. — А если он ее не убивал, почему, обнаружив ее мертвой в квартире, он не вызвал полицию? Почему пытался утопить тело в реке?
— У него было серьезное помрачение рассудка.
— Ну да, рассказывайте!
— А с другой стороны, — сказал Фалькон, — что другое могло так сильно застопорить ход расследования севильского взрыва?
— Согласен. Потеря Кальдерона на этой стадии расследования была для вас губительна.
— Он делал все самым тонким образом, — продолжал Фалькон. — Направлял следствие. Брал на себя общение с прессой, с парнями из службы борьбы с терроризмом, с НРЦ, оберегая тем самым меня и моих подчиненных. Действуя так успешно и эффективно, выбрали бы вы этот момент, чтобы убивать жену?
— Но именно этот момент он выбрал, чтобы начать ее оскорблять и истязать.
— И это крайне важно.
— Почему?
— Потому что, по моему мнению, увидев Инес в Садах Мурильо, Мариса Морено каким-то образом поняла, что женщину эту оскорбляют и истязают, — сказал Фалькон. — Я недавно беседовал с ней, расспрашивал о ее семье, выведывал семейную историю. Родная мать Марисы «пропала без вести» на Кубе. О покойном отце она отзывалась довольно пренебрежительно. Как и Кальдерон, это был закоренелый бабник. Мариса скорее была привязана к мачехе, чем к нему.
— Для суда это все не доводы, Хавьер.
— Я знаю, и единственное, что я пытаюсь сделать, — это нащупать слабые места в доказательствах. И у меня лично сомнения вызывает лишь смерть Инес.
— А у меня лично никаких сомнений на этот счет нет.
— Сегодня же, уже через два часа после моей беседы с Марисой, мне позвонил какой-то аноним, чтобы посоветовать не совать нос в то, что меня не касается.
— Это не я звонил, — с самым серьезным видом заверил его Зоррита.
Они посмеялись.
— Ну а еще что сообщила вам Мариса? Должно же быть что-то еще.
— Я решил навестить ее, желая разворошить это осиное гнездо и посмотреть, что выйдет, — сказал Фалькон. — Единственное ценное сведение я почерпнул от одной из моих подчиненных, пытавшихся выяснить, не числится ли за ней что-нибудь неприглядное и вызывающее подозрение.
— Ни в одном преступлении Мариса не замешана. Это я знаю точно, — сказал Зоррита.
— Все, что сумела нарыть моя подчиненная, — это заявление Марисы об исчезновении ее сестры.
— Когда это было?
— Восемь лет назад.
— Вы, Хавьер, готовы схватиться за любую соломинку, ей-богу!
Фалькон хотел было поделиться с Зорритой тем, что узнал насчет деревянных скульптур Марисы, но, бросив взгляд на семейное фото на столе, передумал. Солидная уверенность собеседника заставляла Фалькона чувствовать себя слабым и уязвимым, но все же не могла побороть в нем искушения указать ему на некоторые обнаружившиеся им в ходе следствия несообразности.
— Мариса вовсе не дура, — сказал Фалькон. — Почему, презирая бабника-отца, она ощутила тягу к другому явному бабнику?
— Не думаю, что это первый случай в истории, — возразил несгибаемый Зоррита, ничуть не поколебленный в своих убеждениях и стойкий как скала.
— Ее сестра внезапно исчезла и вторично — правда, на этот раз она была уже совершеннолетней.
— Вот поэтому-то Мариса и не заявила в полицию.
— Но сестра — это ее единственная родственница. Отец, мать, мачеха — все они умерли. Единственный родной человек сбегает — как можно от этого отмахнуться?
— Можно, если тебе на нее наплевать, — сказал Зоррита.
— Но ей не наплевать! — воскликнул Фалькон.
— Из этого мало что следует, Хавьер.
— Понимаю, — сказал Фалькон. — Я только хотел спросить, не станете ли вы возражать, если я в этом немного покопаюсь.
— Копайтесь сколько влезет, Хавьер. Только не надо слишком уж увлекаться, а то недолго и до Южной Америки дорыть и вынырнуть где-нибудь в Буэнос-Айресе!
6
Был ранний вечер, и солнце светило ярко, хотя уже и клонилось к горизонту, отчего в узкие, как ущелья, улочки Мадрида вползали сумерки. Фалькон сидел на заднем сиденье патрульной машины, которую вызвал ему Зоррита. По выходе из управления полиции Фалькон почувствовал усталость и сейчас ехал развалясь, чуть ли не лежа поперек кресла. Водитель поглядывал на него краем глаза, и Фалькон велел ему следить за дорогой.
Водитель сбросил его возле Оперы, и до Ла-Латины Фалькон проехал одну остановку на метро. В вагоне он зорко следил за пассажирами. Он был раздосадован явным пренебрежением, какое выказал Зоррита к его теории, касающейся Марисы Морено. Может, у него, Фалькона, мозги зашкаливают? Может, то, что в три часа утра кажется вероятным, в десять обнаруживает свою смехотворность? И надо ли ему на самом деле так осторожничать в преддверии встречи с Якобом? Вправду ли за ним следят сейчас из-за каждого угла? Когда разум твой, как уже было доказано, не отличается устойчивостью, все может вызывать сомнения, и не только у других.
В гараж жилого массива на улице Альфонсо VI въехала машина, и Фалькон прошмыгнул за ней в ворота, прежде чем они успели закрыться. Он прошел по темному коридору, потом поднялся на лифте на третий этаж и, выйдя в гулкую пустоту лестничной площадки, позвонил и стал ждать. Он почувствовал, что с другой стороны двери к глазку приник чей-то глаз. Дверь щелкнула открываясь. Якоб кивком пригласил его войти. В ходе обычного обмена приветствиями Фалькон осведомился о здоровье жены Якоба Юсры и двух его детей — Абдуллы и Лейлы. Поблагодарив, Якоб сказал, что все в порядке, но ответ прозвучал как-то сдержанно.
Центр гостиной занимала пепельница с прислоненной к ее краю дымящейся сигаретой без фильтра. Шторы на окнах были задернуты. В углу горела одна-единственная лампа. На Якобе были линялые джинсы и белая рубашка навыпуск. Он был босиком, а голову его вместо длинных волос прикрывал короткий ежик отросшей щетины, который он то и дело теребил ладонью, словно с непривычки. Теперь борода его и волосы были одинаковой длины, а глаза казались темнее и глубже посаженными, словно осторожность заставила его запрятать их в место понадежнее. Сидя на диване с поставленной под бок пепельницей, он жадно курил, и губы его подергивались заметнее, чем обычно.
— Я приготовил чай, — сказал он. — Ты же любитель чая, ведь правда?
— Ты всегда задаешь мне этот вопрос, — сказал Фалькон, — хотя и знаешь, что чай я люблю.
— Здесь душно, прости, — сказал Якоб. — Включать кондиционер я боюсь. Делаю вид, что никого здесь нет. Прячусь.
— От кого?
— От всех. От наших и ваших. От мира. — И после паузы добавил: — И возможно, от себя самого.
Налил чаю, встал и забегал по комнате, словно в попытке успокоиться.
— Значит, о нашей встрече никому не известно, — сказал Фалькон, поощряя Якоба к откровенности.
— Кроме нас двоих, — ответил Якоб. — Ты единственный, кому я могу довериться. С кем могу говорить. Только в тебе я могу быть уверен, так как знаю, что ты не употребишь случившееся со мной мне во зло.
— Ты нервничаешь. Это видно.
— Нервничаю. — Якоб кивнул. — Вот за что я люблю тебя, Хавьер, так это за то, что ты умеешь меня успокоить. Я не просто нервничаю. Я испытываю параноидальный страх. Настоящая паранойя, черт ее возьми!
