Прощание Зельба - Шлинк Бернхард (читать книги бесплатно .txt) 📗

Я сказал, мысленно попросив прощения за «трактористку»:

— Если бы у меня был банк, я бы обязательно назначил вас управляющей.

— Но у вас банка нет. — Она улыбнулась.

Пока она говорила, я видел на ее простецком лице несомненную печать ума. Теперь я разглядел неброскую миловидность.

— Когда вы заметили, что происходит что-то необычное?

— Полгода назад. Сначала я почувствовала, что что-то не так. Прошло какое-то время, прежде чем я догадалась, что именно. Надо было пойти в полицию. Но адвокат, у которого я осторожно навела справки, сомневался, что я вообще имею право обращаться в правоохранительные органы, — якобы в трудовом законодательстве есть понятие «вистл бловер», [6]и этакого борца за справедливость можно уволить, если он донес на своего работодателя, хотя работодатель сделал нечто противозаконное и сотрудник сообщил об этом с полным на то основанием. Но дело не только в том, что я боялась потерять работу. Знаете, — она посмотрела на меня вызывающе, — я-то всегда падаю на обе ноги. А что будет с сотрудниками Сорбского кооперативного? Нас много, возможно слишком много, и я не думаю, что банк удержится, когда все вскроется.

Чем дольше она говорила, тем больше мне нравилась. Раньше я думал, что мужчины — прагматики, а женщины — романтики. Сегодня я знаю, что все обстоит наоборот, просто прагматичные мужчины и романтичные женщины обманывают и себя, и других. А еще я знаю, что прагматичная женщина с сердцем и романтичный мужчина с головой — явления редкие и удивительные.

— Как же вам удалось разобраться?

— Случайно, как же еще! На такое нельзя рассчитывать, и предвидеть такое невозможно. Одна вкладчица упорно твердила, что неделю назад внесла пятьдесят марок, но сберкнижки у нее при себе не было, а теперь, когда она ее принесла и хочет, чтобы ей сделали запись о пятидесяти марках, компьютер не подтверждает факт поступления денег.

— И как вы поступили?

— Фрау Зельман я знаю целую вечность. Пожилая женщина, видимо, экономит каждую копейку, добросовестная до педантичности. У нее была с собой квитанция о внесении денег, ее, конечно, легко подделать, но фрау Зельман не занимается подделками. В общем, я внесла в ее книжку запись о пятидесяти марках, а вечером начала искать их в компьютере. Потому что Таня, которая подписала квитанцию, такая же добросовестная женщина, как фрау Зельман: представить не могу, чтобы она забыла сделать запись.

— Так вы нашли эти пятьдесят марок?

— Мы работаем со специальной системой, которая, среди прочего, логирует наши операции в специальный файл. Он для нас недоступен, потому что с его помощью нас контролируют, а потому мы не должны иметь возможности им манипулировать. Но я хорошо разбираюсь в компьютере, так что попыталась войти в файл-протокол.

— И?

Она засмеялась:

— Вы так сосредоточенно слушаете.

Я кивнул. У меня поднялась температура, я чувствовал, что долго не выдержу. За то небольшое время, какое у меня еще есть, я должен все выяснить и во всем разобраться.

— Я вошла в файл-протокол, а там внесенные пятьдесят марок зарегистрированы. Но одновременно был проведен платеж на сумму тридцать пять тысяч марок — явно больше, чем могла накопить фрау Зельман со всей ее бережливостью. Они по ошибке пометили в протокольном файле то, что ушло не на настоящий счет фрау Зельман, а на фиктивный, а поскольку оба вклада были осуществлены одновременно, они внесли на фиктивный счет и пятьдесят марок, и тридцать пять тысяч. Я продолжила поиски и нашла папку с фиктивными счетами, а на счете фрау Зельман обнаружились и только что пришедшие пятьдесят, и тридцать пять тысяч, а всего у нее набралось сто двадцать тысяч, примерно на сто тысяч больше, чем на ее настоящем счете. Я нашла и все остальные счета, судя по которым наши бедные сорбы сплошь богачи. И такие, где покойные нищие сорбы числятся людьми не только живыми, но и богатыми.

— Собственно говоря, все просто.

Я надеялся, что, соглашаясь со мной, она скажет какую-нибудь фразу, которая мне все объяснит.

— Да. Если имеешь банк, отмывать деньги совсем не трудно, и, наверное, существует не только этот способ. Как только деньги попадают в банк, банку остается инвестировать их таким образом, чтобы они пропали. Большую часть денег они инвестировали в Россию.

— В свои собственные предприятия.

— Думаю, что да. — Она посмотрела на меня. — Что будет дальше? Что будет, когда вы арестуете Велькера и Самарина? Что будет с Сорбским банком?

— Не знаю. Раньше я мог спросить Нэгельсбаха, но он ушел на пенсию, я бы с удовольствием перевел свои деньги из Баденской кассы служащих в Сорбский кооперативный, но их явно не хватит. Это ведь не страшно, что я не кооператор, или как? Я ведь и не госслужащий тоже. Шулер был госслужащим на пенсии, но он мертв. Понимаете? Я сам до сих пор не понимаю, почему мертв Шулер.

Она испуганно смотрела на меня.

Я встал:

— Мне нужно идти. Не хочу оставлять ваш вопрос без ответа. Но мне нужно лечь. Я болен. У меня температура. Вчера скинхеды швырнули меня в Ландверский канал, что в некотором смысле было вполне справедливо, а сегодня я целый день провел под дождем на холоде. У меня не течет из носа только потому, что я купил в аптеке лекарство от насморка. Зато голова у меня тупая и тяжелая, как котел, так что лучше бы у меня не было вообще никакой. К тому же меня знобит.

У меня стучали зубы.

Она встала с кресла:

— Господин…

— Зельб.

— Господин Зельб, вам вызвать такси?

— Мне бы лечь сейчас на диван, а вы лягте со мной рядом, чтобы я согрелся.

Ложиться она не стала. Но постелила мне на диване, навалила сверху все имеющиеся у нее перины и шерстяные одеяла, дала два аспирина, приготовила грог и держала свою прохладную руку на моем горячем лбу, пока я не уснул.

21

Какие лица!

Когда я проснулся, было уже светло. Мой костюм аккуратно висел на стуле. На столе лежала записка: «Постараюсь вернуться к четырем. Выздоравливайте!» Я пошел на кухню, заварил чай, взял кружку и снова лег на диван.

В голове прояснилось. Но из носа текло, горло саднило, во всем теле ощущалась такая слабость, что хотелось весь день дремать под одеялом. Мне бы смотреть в окно, как ветер, прогнав с голубого неба тучи, раскачивает голые ветки платанов, а капли дождя стекают по стеклу. Слушать бы, как шумит дождь. И не думать о Шулере, которого я мог спасти, если бы не моя медлительность, не думать о скинхедах, перед которыми выставился дураком, и о Карле-Хайнце Ульбрихе, который, хоть и не понравился мне, все-таки затронул в моей душе какие-то струны. Но стоило мне задремать, как они были тут как тут — Ульбрих в погоне за отцовской любовью и денежными дотациями, скинхеды и мой страх, шатающийся Шулер с кейсом в руках. Так что я встал с дивана, сел у печки и принялся думать о том, что мне рассказала Вера Собода. Она права: если имеешь банк, отмывать деньги совсем не трудно. Грязные деньги уходят на фиктивные счета клиентов Сорбского кооперативного банка (эти счета учитываются второй системой), а оттуда инвестируются в предприятия, которые приносят сплошные убытки и, возможно, не существуют вообще. Так клиенты освобождаются от денег, о существовании которых даже не подозревали, а люди, которым принадлежат как грязные деньги, так и предприятия, получают обратно уже отмытые денежки. У фрау Зельман на счете лишних сто тысяч — даже если и не работает принцип добавлять каждому по сто тысяч (возможно, клали сумму, в три-четыре раза превышающую реальный счет), при наличии тысячи-другой клиентов отмывать можно миллионы.

Видимо, Шулер выяснил, где хранятся грязные деньги. Почему он не пошел с этим в полицию? Почему ко мне? Потому что ему не хотелось иметь отношение к аресту Велькера, который когда-то был его учеником? Отец которого был другом и покровителем Шулера?

Было двенадцать часов. Я прошелся по квартире. Кухню в свое время выкроили из ванной комнаты, гостиная используется как спальня, диван — это ее постель, сегодня ночью она спала в зимнем саду, он же по совместительству кабинет с письменным столом, компьютером и подвесной кроватью. Будучи директором банка, она могла бы позволить себе гораздо больше. Что она делает с деньгами? Около стола висели фотографии: она с мужем и без него, с ребенком и без него — у белокурой девочки высокий лоб и светлые волосы, она настолько же изящна, насколько коренаста сама фрау Собода. Может быть, это не дочь, а племянница? Я взял с письменного стола лист бумаги.