Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией] - Нагорный Алексей Петрович (лучшие книги без регистрации .TXT) 📗

Он пришел на несколько минут раньше срока и, чтобы не толкаться в коридорах, начал прогуливаться у входа, вызывая этим раздражение часового — матроса с винтовкой, на трехгранном штыке которой ветер трепал разноцветные флажки разовых пропусков.

— Эй, товарищ! — не выдержал, наконец, матрос. — Не положено! Пройдите!

— Уже прохожу, — улыбнулся Сергеев и, предъявив матросу пропуск, вошел в здание. В вестибюле его сразу же окликнул статный, с отменной выправкой человек в офицерской бекеше без погон:

— Степан Петрович? Что с головой?

Голова у Сергеева была перевязана — ожог оказался очень сильным.

— Ротмистр Кузьмичев? — с холодком спросил Сергеев, неприязненно оглядывая военного. — Честно говоря, не ожидал. Давно ли на платформе Советской власти?

— Чувствую, что вы предпочли бы видеть меня по ту сторону баррикад, — усмехнулся Кузьмичев.

— Нет, отчего же. Просто я не верю в вашу искренность. Тогда, в Пулкове, вы рассуждали очень определенно: чернь на одной стороне, люди с уздой в руках — на другой. Или что-нибудь переменилось?

Подошел сотрудник Смольного, сказал:

— Товарищ Сергеев, Петровский ждет.

— Иду… — Сергеев кивнул Кузьмичеву: — Не уверен, что мы с вами встретимся еще раз, поэтому — прощайте.

— До свидания, — улыбнулся Кузьмичев. — Вас вызывают по делу, которое и ко мне имеет отношение, так что встреча наша не за горами, товарищ Сергеев.

…Кабинет Петровского выглядел странно. Совсем недавно здесь помещался будуар классной дамы, в алькове стояла кровать красного дерева.

— Сергеев? — Петровский посмотрел на часы. — Вы опоздали на три минуты.

— Извините, я разговаривал с Кузьмичевым, — хмуро сказал Сергеев.

Петровский кивнул:

— Понимаю. Бывший уланский офицер не вызывает у вас доверия?

— Не вызывает, — подтвердил Сергеев.

— А Бонч-Бруевич?

— Это другое дело.

— А почему так? Молчите? Тогда я скажу: Бонча знает лично Владимир Ильич. А Кузьмичева? Почти никто. Вывод: в вас говорит классовая ограниченность. Какие основания у вас не верить Кузьмичеву?

— Его собственные речи, которые я лично слышал год назад, в Пулкове. Кузьмичев приезжал к своему дяде, профессору обсерватории, а я только что удачно отъюстировал оптическую систему и был в числе приглашенных на день ангела. Это факт.

— Прекрасный факт, — подтвердил Петровский. — Кузьмичев знал о ваших политических убеждениях?

— Нет.

— Вот видите. Почему же не предположить, что в разговоре он ориентировался на предполагаемый уровень собеседников? Теперь о цели вашего вызова. Нужно назначить комиссаров во все комиссариаты, и вы должны подобрать подходящих людей. Милиционеров, которые саботируют наши распоряжения, немедленно уволить.

— А кто будет работать? Уголовщина расцвела таким цветом, что…

— Знаю, — жестко прервал Петровский. — Все знаю. Мы расстреливаем бандитов, но их не становится меньше. Некоторые видят в этом признак нашей слабости. Чепуха! Только что я разговаривал с Владимиром Ильичем.

— Что сказал Ильич? — напряженно спросил Сергеев.

— Когда мы уничтожим голод, болезни и социальное неравенство, тогда исчезнет та питательная среда, та социальная среда, которая порождает преступления, — задумчиво сказал Петровский. — Это, дорогой мой, наисложнейший вопрос, архипроблема, и если вы знаете бодрячков-болтунов, которые готовы разделаться с этой проблемой за раз-два, — плюньте в их скверные и лживые, простите, лица. Эти люди — злейшие наши враги. Ибо они — неучи и тупицы.

Петровский подошел к стеллажу и снял с полки небольшую брошюру в мягкой обложке:

— «Государство и революция». Первое издание, получил лично от Владимира Ильича, — с гордостью сказал он. — Так вот, здесь четко сказано: революция даст гигантское развитие производительных сил, но… — Петровский спустил очки со лба и прочитал вслух: — Но как скоро пойдет это развитие дальше, как скоро дойдет оно… до уничтожения противоположности между умственным и физическим трудом, до превращения труда в «первую жизненную потребность», этого мы не знаем и знать не можем! Заметьте, молодой человек, — не можем! А это значит, что образование идеальной социальной среды — дело огромного труда многих поколений! Поэтому оставим маниловщину и будем трудиться во имя будущего…

— Я представляю себе так, что к охране порядка нужно привлечь рабочих, — сказал Сергеев.

— Правильно думаете, — кивнул Петровский. — По-ленински. Отряды вооруженной рабочей милиции — это раз. Сыскная милиция, в которой тоже должны быть преимущественно рабочие, — это два.

— Сыскная? — переспросил Сергеев. — Плохо… Мерзкие воспоминания…

— Ассоциации, вы хотите сказать, — улыбнулся Петровский. — А если, скажем, не сыскная, а уголовный розыск? Как?

— Неплохо, — кивнул Сергеев. — А тех, кто служил царю, бывших, одним словом, — их куда?

— Бывших? — Петровский задумался на мгновение. — А что? Разве они не обязаны поделиться с нами своими знаниями? Обязаны! Уверен, что найдутся и добровольцы. Вот на них в известном смысле и обопритесь вначале. Есть у вас человек, которого можно поставить во главе этого дела?

— Есть, — не задумываясь, ответил Сергеев. — Только вот чего я не знаю… Чем должен заниматься этот уголовный розыск?

— Искать преступников, — Петровский посмотрел из-под очков.

— А как?

— Вопрос серьезный. Думаю, что рано или поздно вы на него ответите. Только помните: чем раньше, тем лучше.

Сергеев пришел к Бушмакину поздно вечером. Коля, Маруська и Бушмакин сидели за столом и пили чай.

— Степан Петрович! — обрадовался Бушмакин. — Милости просим! Маруська, чашку гостю! Только не взыщите — хлеба нет. Съели.

— Разговор у меня к вам, — Сергеев сел за стол и пустил ложечку в коричневую, мутную жидкость — чай был морковный.

— Понятно, — кивнул Бушмакин. — А ну, молодежь, прогуляйтесь.

Коля и Маруська обиженно поплелись к дверям. Неожиданно Сергеев сказал:

— Разговор их тоже касается. Тут дело такое… Преступников мы, конечно, ловим… Но уж, честно сказать, только тех, которые сами попадаются. А вот при царе, если помните, была специальная организация — сыскная полиция.