Роковой оберег Марины Цветаевой - Спасская Мария (читать книги бесплатно полностью .TXT) 📗
Марьяна повалила меня на кровать и начала щекотать, приговаривая:
– Не продашь? Поклянись, что не продашь, а то не отстану!
– Ну, не продам, не продам, – буркнула я, выворачиваясь из цепких маминых объятий.
Вдруг мама сделалась очень серьезной и, присев передо мной на колени, строго потребовала:
– Не продавай, не отдавай и никому о нем не говори! Пусть это будет наш секрет! Поняла, Женя? А то не будет тебе счастья. Материнское проклятие – страшная вещь!
Я испуганно заверила ее, что поняла, и только после этого мама успокоилась. Марьяна спрятала брегет в бархатный чехольчик и убрала в сумку, которую всегда носила с собой. Когда вышла замуж и осела в коттедже Андрея, завела для реликвии шкатулку. Вообще то в ней хранился старинный дедушкин крест на замшевой подушке, набитой ватой. Под эту подушку Марьяна и убрала мешочек с часами. Желая порадовать жену, отчим подарил ей на это Рождество красивый ларец из слоновой кости, в который и перекочевали Марьянины сокровища, о которых Андрей думал, что и крест, и часы – память о маминых родителях. И вот брегет пропал, а Марьяна погибла. Я вспомнила, как мать обещала проклясть меня, если брегет исчезнет из нашего дома, и явственно ощутила, как неприятный холодок пробежал у меня по спине. Вообще то в загробную жизнь я не верю, но, зная Марьяну, ни секунды не сомневаюсь: проклятье непременно сбудется, если я не разыщу брегет и не верну его на место.
Друг семьи Илья Эренбург предложил Марине приехать к нему в Берлин, куда затем планировал вытащить Эфрона. В столице Германии, гостеприимной к эмигрантам, у Цветаевой вышло несколько сборников стихов, встреченных бывшими соотечественниками на ура. Откликнулся из России даже Борис Пастернак, написавший Марине столь искреннее письмо, что молодая женщина со свойственной ей страстной порывистостью тут же заочно в него влюбилась. Марина восхищенно ответила на послание Бориса, Пастернак охотно отозвался на ее романтичное письмо, и между двумя блестящими поэтами завязалась любовная переписка. Помимо эпистолярного романа с Пастернаком Марина увлеклась владельцем издательства «Геликон». Приезд Эфрона в Берлин пришелся как раз на расцвет этой пламенной страсти. Промучившись и напрасно прождав, когда с жены схлынет очередное наваждение, Сергей был вынужден вернуться в Прагу. Цветаеву он ни в коем случае не осуждал и говорил знакомым, что жену его, Марину Ивановну, нельзя судить обычными мерками, ибо она – поэт. После отъезда Эфрона Марина испытала отрезвление, окрестила бывшего возлюбленного «бархатным ничтожеством» и, прихватив Алю, отправилась следом за Сергеем Яковлевичем. По сложившейся в их доме традиции она никогда не называла Эфрона «супруг» или «муж», а только Сереженька либо Сергей Яковлевич, и непременно на «вы».
После сытого Берлина с его уютным кафе «Прагердиле», где собиралась бежавшая от Советов интеллигенция, неплохо чувствовавшая себя в Германии, спартанский быт Сергея показался Марине особенно убогим. Правительство Чехословакии проявило лояльность по отношению к беженцам и предоставило бывшим офицерам царской армии не только возможность учиться в Карловском университете, но и позаботилось о жилье для студентов. Рассчитывать на пятизвездочный отель в подобных условиях не приходилось, и многие русские эмигранты почитали за счастье жить в полуразрушенных казармах на университетской территории. Марина расценила, что проживать с семьей в подобных условиях – чистое безумие, и Сергей перевез своих женщин в пригород Праги. Деревня Мокропсы, где они сняли комнатку, располагалась у железнодорожной станции, и глава семейства бывал там лишь наездами, остальное время проводя в студенческих казармах за подготовкой к занятиям. Деревушка оказалась довольно славная, с аккуратными домиками, окруженными ухоженными палисадниками, но Марине здесь не нравилось. Заедал быт. То, что для обычной женщины было делом привычным, для поэта Цветаевой превращалось в катастрофу. Она любила писать ранним утром, вместо завтрака ограничиваясь чашкой кофе, но это золотое время отнимали ненавистные домашние дела. Марина давно уже переложила основную их часть на плечи подрастающей дочери, но все равно должна была ходить на рынок за продуктами и готовить обед. Видя ее бытовую беспомощность, приходили помогать сострадательные соседки, но общаться с Мариной было трудно, бескорыстную помощь Цветаева воспринимала как должное, следуя своему однажды заявленному принципу, что одни рождены писать стихи, а другие – мыть посуду. Скрашивая досуг долгими прогулками по лесу, Марина вынуждена была с горечью признать, что совместная жизнь с Сережей, которого она так идеализировала в течение всех долгих лет разлуки, – совсем не то, о чем она мечтала. Это был уже не тот Белый Рыцарь, с которым она познакомилась в Крыму. Гражданская война превратила ее Орленка в сломленного, тревожно мнительного, вечно сомневающегося в себе человека. Но Марина не переставала восхищаться его преданностью добровольческому делу, сама себя уговаривая, что все идет по прежнему. А между тем Эфрон стал задумываться, правильно ли выбрал Белое движение, ведь Красная армия не менее доблестна и бескомпромиссна, чем войска генерала Корнилова, с которыми он совершил легендарный Ледовый поход. Вышедшая в Праге книга стихов Цветаевой вызвала хвалебный отклик начинающего литератора Бахраха, и истосковавшаяся по чувствам Марина с головой ринулась в свою новую страсть. Она завалила юношу требовательными и откровенными письмами, но тот, напуганный темпераментом поэта, трусливо отмалчивался, предоставив Цветаевой быть единственной героиней ею же придуманного романа. Не получив ответа на свои послания, Марина дала поклоннику отставку и, решив, что пришло время Але идти в школу – девочке шел одиннадцатый год, – уговорила Сергея перебраться в Прагу.
– Значит, из дома похищены антикварные часы, брегет и шкатулка слоновой кости, – констатировал следователь Лизяев, пристально рассматривая осиротевший камин.
– Думаю, я знаю, кто мог это сделать, – кашлянув, сообщил отчим.
Валерий Львович вопросительно взглянул на полковника, но вместо него откликнулась Вероника.
– Андрей говорит о незваных гостях, явившихся в дом в начале двенадцатого, – всхлипывая, пояснила мамина подруга.
– И кто же так поздно ходит к вам в гости? – с интересом разглядывая женщину, осведомился следователь. Вероника поежилась под пристальным взглядом Лизяева и целомудренно запахнула разъехавшиеся полы халата. Спохватившись, Валерий Львович поспешно отвел от стройных женских ног жадные глаза и настойчиво повторил:
– Назовите имена посетителей!
Вероника молчала, не решаясь продолжить рассказ, и ждала, что скажет хозяин дома. Андрей вернулся на диван и, стараясь подбирать выражения, начал рассказывать:
– Тут вот какое дело, Валера. То, что ты сейчас услышишь, довольно неожиданно, но я рассчитываю на твою деликатность.
– Андрей Сергеевич, вы меня знаете, – обиженно поджал губы Лизяев. – Я же никогда никому ни слова!
– Вчера Мариша вместе с Вероникой были на открытии выставки французского художника Франсуа Лурье, с которым моя жена встречалась в Париже еще до знакомства со мной. И Марьяна рассказала художнику, что Юрик – его сын.
Лизяев деликатно потупил глаза, всем своим видом выражая намерение хранить доверенную ему тайну, а отчим продолжал:
– Француз на выставке растерялся от неожиданности, но потом опомнился и вместе с Сесиль Лурье, своей супругой, приехал к нам в дом, чтобы поставить нас в известность, что сына не признает и алименты платить отказывается. Я заверил художника, что на алименты мы не претендуем, но, кажется, Франсуа не слишком то поверил. Он потребовал показать ему мальчика, уверяя, что ребенок не может быть его и это провокация. Мы все вместе поднялись в детскую, где спал Юрик, и француз сразу же заявил, что между ним и мальчиком нет ни капельки сходства. Затем месье Лурье пожелал переговорить со мной с глазу на глаз, так сказать, по мужски, и я пригласил художника в кабинет. Но вскоре мы вынуждены были вернуться в гостиную, ибо Марьяна затеяла драку с Сесиль.
