Пресвятая Дева Одиночества - Серрано Марсела (книги онлайн полностью .TXT) 📗
Интервью состоялось в отеле «Палас» в Мадриде зимой 1997 года. Оно было назначено на пять часов; К.Л.Авила появилась в холле с опозданием на десять минут в сопровождении своего испанского издателя. По ее собственному признанию, они ходили к Лусио есть глазунью — одна из ее мадридских слабостей. Она в длинном черном пальто с красным шарфом, удлиняющим шею, щеки порозовели от вечернего холода, прическа растрепана. У нее плотная фигура, каштановые волосы, лицо угловатое, как на обложках ее книг.
Когда мы расположились в креслах в приготовленной для нее гостиной, она несколько встревоженно спросила, будет ли фотограф: «Наверное, мне следует причесаться?» Успокоившись, попросила принести кофе, достала из сумки пачку сигарет и за время нашей долгой беседы почти всю ее выкурила. Пару раз нас прерывала ее секретарь, и К.Л.Авила воспринимала это с досадой, как что-то неуместное. Ее темные глаза почти все время блестели и словно подзуживали: ну же, пользуйся моментом, я сегодня в особом расположении духа, я готова быть откровенной.
— Мы мало знаем о вашем детстве, может, поговорим о нем?
—Я родилась в маленьком городке Хенераль-Крус на юге Чили, в провинции Ньюбле. Возможно, его даже нет на карте. Мой отец, Ричард Льюис, был странствующим американцем — таких много в Соединенных Штатах, — который осел на краю света, не очень понимая зачем. Он познакомился с моей матерью, Луисой Авила, в городке Бульнес к югу от Чильяна, где она служила в продуктовой лавке, и влюбился в нее. Для городка было целым событием, что местная девушка вышла замуж за иностранца. Первые годы они провели там. Отец обрабатывал землю— клочок, принадлежавший бабушке Флоренсии, которая жила с нами, — мама растила меня. К каждому дню рождения отец делал мне деревянную игрушку. Они были очень красивые, эти игрушки, и я их берегла, потому что других не было. В один прекрасный день оседлая жизнь отцу надоела, и он решил продолжить свои странствия по миру, теперь уже вместе с женой. Они уехали, сменили много разных мест, добрались до Азии и, наконец, поселились в Индии, а я осталась с бабушкой.
— У вас не было других родственников?
— В Сан-Франциско жила отцовская сестра Джейн. Оба брата матери уехали из городка: один в Аргентину, другой на север, на селитряные шахты. Поэтому я и жила с бабушкой Флоренсией. Там пошла в школу, научилась читать и писать. Народ вокруг был очень бедный. Мы тоже, но нас выручала земля. Помню, какой это был праздник— отправиться раз в два-три месяца на дребезжащем автобусе в Чильян, где бабушка покупала мне мороженое. Всего одну порцию. Мороженое было в вафельном рожке, и прелесть его состояла в том, что оно выползало нежными цветными волнами, а наверху получался хвостик… как же оно мне нравилось! В Хенераль-Крусе мороженого не продавали.
— Говорят., истоки вашей приверженности «черному роману» нужно искать в вашем детстве, именно тогда в вас зародилось то, что впоследствии воплотилось в этом жанре с его жестким, ниспровергающим каноны стилем. Это правда?
— Вы имеете в виду смерть моей бабушки, не так ли? Она считала, что любой достойный человек должен заранее обзавестись гробом. Поэтому все сбережения она тратила на гробы для нашей семьи: для себя, троих своих детей, моего отца. Только для меня не успела заказать… Все пять гробов хранились на втором этаже дома, там было что-то вроде чердака, и являлись предметом зависти всего городка. Поскольку бабушка была очень старая, она посылала меня протирать их тряпкой. Однажды, когда я поднялась наверх, к ней зашла племянница, двоюродная сестра моей матери. Она пришла с дочкой, которую тогда кормила грудью. Бабушка была в постели, меня они не видели и начали спорить; тетя хотела забрать один гроб, полагая, что двоюродные братья и сестра все равно умрут вдали от дома и гробы им не понадобятся. Бабушка, естественно, ничего отдавать не желала. Они сильно повздорили, и в какой-то момент бабушка отвесила племяннице пощечину, а та в ответ ударила ее тяжелым канделябром, который стоял на тумбочке, и тут же, испугавшись, убежала. Я вылезла из своего убежища и нашла бабушку Флоренсию мертвой.
— Следовательно, вы стали свидетельницей убийства…
— Я побоялась об этом рассказывать, мне ведь было всего одиннадцать. Полицейские решили, что на бабушку напал кто-то чужой, даже арестовали одного человека из соседней деревни. Я продолжала ходить в школу, тетя — та самая, что убила бабушку, — переехала в наш дом и заботилась обо мне, не подозревая, что мне все известно. Меня мучили сомнения: с одной стороны, пострадал невиновный, с другой — мне пришлось бы выдать члена собственной семьи.
— И как же вы разрешили эти сомнения?
— Никак, пока не приехали родители. Я все им рассказала. Они тут же отвезли меня в Пемуко, где находился суд, и велели все по секрету пересказать судье. Потом тетя Джейн увезла меня в Соединенные Штаты. Когда я уже находилась в безопасности, дело возобновили, родители выступили свидетелями вместо меня, и тётя тут же созналась.
Можете себе представить, какую бурю негодования это вызвало в городке, а поскольку нас и так многие недолюбливали, родители продали то немногое, что было, включая гробы, и навсегда покинули это место. Я тоже никогда больше там не бывала.
— А ваша тетя… что стало с ней?
— Умерла. В тюрьме она пробыла недолго, не знаю почему, и умерла довольно молодой, у нее было что-то с почками. Я часто вспоминала ту малышку, которая сосала грудь, невольную и несмышленую свидетельницу убийства, совершенного матерью…
— Ваш первый роман основан именно на этих фактах…
— Да. Когда я начала писать, то сразу поняла, что, если не освобожусь от этой истории, воображение навсегда останется прикованным к земле. Тогда я выдумала Памелу Хоторн — именно она стала той девочкой на руках у матери… Правда, действие происходит в Сан-Франциско, а не в Хенераль-Крусе, то есть антураж совсем другой.
— Вы получали какие-нибудь известия о той малютке, вашей кузине?
— На что вы намекаете? (Она лукаво улыбается.)
— Итак, в одиннадцать лет вы переехали в Сан-Франциско. А ваши родители?
— Они обосновались в Индии, но не подумайте, что где-то в Дели, по постоянному адресу, в доме с телефоном и все такое… Они бродяжничали, жили в пансионах, монастырях, иногда ночевали на улице, все больше и больше увлекаясь мистицизмом. Для продавщицы из захолустного городка на юге Чили все было в диковинку, и она проникалась идеями своего мужа. Иногда они забирали меня к себе, и мы скитались уже втроем. Отсюда моя привычка ходить босиком…
— Чувствовали ли вы себя брошенной?
— Конечно. Думаю, это и привело меня к выводу, что у женщин ничего своего в жизни не бывает. Я часто спрашивала себя, почему для Кафки чувство ничтожности, с детства внушенное ему отцом, обернулось чем-то достойным и плодотворным, а для меня нет…
— Что вам особенно запомнилось в Индии?
—Самые яркие впечатления связаны у меня с Непалом. Помню, меня привели посмотреть на Кумари, единственную в мире живую богиню. Эта девочка живет во дворце в Катманду и несколько раз в день показывается за зарешеченным окошечком своих покоев, довольно высоко над землей. Я ни за что не хотела уходить, пока она не появится, и меня поразило, что она примерно моего возраста. Она махала рукой, а я всматривалась в ее глаза — глаза богини и в то же время пленницы. Ее увезли из дома совсем маленькой, воспитывали не как обычного человека, а как бессмертное, всеми почитаемое существо. Одно из обязательных требований при отборе — отсутствие ссадин и шрамов на теле, потому что, согласно тамошним верованиям, избранницей может стать лишь та, которая за свою жизнь не потеряла ни капли крови. Она остается богиней до полового созревания— первой менструации, после чего царствование заканчивается, потому что тело потеряло кровь. Безжалостность менструации возвращает ее в стан смертных, где ей уже никто не поклоняется.
