Те же и скунс–2 - Воскобойников Валерий Михайлович (книги регистрация онлайн бесплатно txt) 📗
Борис Дмитриевич перечитал написанное и вдруг совершенно явственно ощутил, что Лёша сделал бы всё это лучше. Нет, не теперешний практикант, только овладевающий словом. Тот Лёша, каким он стал бы лет через пять. Мальчишка был безумно талантлив. Гораздо талантливее, чем сам Благой. Борис Дмитриевич беспощадно припомнил себя молодым: такого репортажа, как Лёшин «Детдом», он бы в его годы не сделал. И даже не потому, что тогда расцветал «благополучный» застой и ему запретили бы сверху. Просто кишка была бы тонка. Это сейчас он брал чутьём, хваткой и отточенным многолетним умением. А вот по части таланта… Только встретив – и потеряв – такого ученика, всё и поймёшь… И не просто талантливее… ещё и честнее, лучше, порядочнее… Будь проклят ТЫ…
Борис Дмитриевич зажмурился и заплакал – один в запертой комнате.
Статья за его подписью вышла через два дня. Она была посвящена светлой памяти Алексея Корнильева и против всякого ожидания наделала в городе переполоха. В редакции расплавились телефоны: природоохрана, партия «Кедр», целые коллективы садоводов и дачников подтверждали, изобличали, приводили всё новые факты, тащили в милицию пойманных «фирмачей», возмущались и требовали ответа у обоих губернаторов – городского и областного. Чума на оба ваши дома – да наведите же, мол, наконец в своих муравейниках хоть какой-то порядок!.. Клубы автомобилистов высказались в том духе, что кольцевая, конечно, необходима, но не такой же ценой. Финны со шведами вспоминали Ленинградскую атомную электростанцию и пресловутую дамбу. Зоологический институт, где работала Настя, оторвался от пробирок и препаратов, ударил в колокола и приготовился к собранию экологического общества…
Утром Благой вышел из дома и впервые за эти дни почувствовал, что его не «ведут». Люди шли по своим делам, и личность Благого никого из прохожих не интересовала. Быть может, кто-то в самом деле отдал приказ снять наружное наблюдение. Или что-то переменилось в его собственном восприятии?.. Борис Дмитриевич не знал. Он был просто свободен.
Вопрос в том, надолго ли…
Оглянись!
– Девушка, вы в порядке? Вас проводить? Он ожидал благодарности, на худой конец – слёзных жалоб на непутёвого мужа (любовника, деверя, свёкра – нужное подчеркнуть), либо же истерического призыва не лезть не в своё дело… Но получил нечто совершенно иное. Женщина вскинула голову, он успел заметить холодный прицеливающийся взгляд… а в следующий миг она наотмашь шарахнула его по лицу чем-то тяжёлым, так, что стёкла разбившихся очков врезались в кожу. Плещеев не упал сразу – лишь резко отшатнулся и попятился прочь, спотыкаясь и поднимая руки к лицу. Почувствовал, как брызнула по щекам тёплая кровь, потом ещё удары, теперь уже сзади, безнаказанно…
Его сшибли на колени и начали бить. Верней, планомерно и слаженно убивать. Устраивать «нелепый случай» с горожанином, сдуру полезшим разнимать пьяную драку…
С того злополучного дня в конце лета, когда он так и не доехал к ней на свидание в Токсово, Плещеев Дашу не видел. Зато поездку свою он время от времени мысленно прокручивал в мельчайших деталях. Начиная от вдохновенного вранья по телефону жене («Людочка, я тут задержусь по работе, так уж ты, пожалуйста, не волнуйся…»). И кончая классической, отлично расставленной ловушкой, в которую он столь же классическим образом угодил.
Получалось сущее самоистязание – вспоминать было не только мучительно больно, но и мучительно стыдно. Не потому, что он так жутко глупо попался. И даже не потому, что в тот раз от одних убийц его избавил другой (и в сорок раз, кстати, более страшный). Причина крылась в ином. Даша потом позвонила ему всего однажды, вскоре после того, как он выписался из больницы. Коротко поздравила с выздоровлением и сразу повесила трубку… Что до самого Сергея Петровича, то он вообще ей не звонил. Вообще.
И у него не было никакого желания тайком набирать её номер, слушать удивлённый вопрошающий голос, дыхание, гудки отбоя… и потом глухо рыдать, уронив голову на скрещённые руки. Ну вот никакого желания. Наверное, что-то случилось.
Описаны психологами и обыграны в художественной литературе веякие травмирующие эпизоды, после которых напрочь улетучиваются все чувства и бывшие Ромео с Джульеттами смотреть друг на друга не могут… Нет, здесь было не то.
Просто всё вместе очень уж смахивало на серьёзное предупреждение. Сделанное Оттуда. Сверху. Из тонких миров… Вы, мол, подошли, ребята, к черте. Сами думайте, заступать или не заступать, только никаких «раз! два!! два с половиной!!!» не будет…
Можно называть как угодно, в том числе ерундой. Но Даша, наверное, тоже что-то почувствовала.
Сегодня утром она позвонила опять. На сотовый, чтобы не через секретаршу. И попросила о встрече. И звук её голоса мгновенно смёл все плещеевские рассуждения, однозначно высветив их полную глупость… Так бывает, когда просыпаешься утром и с недоумением вспоминаешь тягостные раздумья, которыми мучился ночью…
Но когда они договорились о месте и времени и он нажал отбой, стало полностью очевидно, что эта встреча станет для них некоторым образом последней.
На угол канала Грибоедова и Невского Сергей Петрович прибыл на машине, а Даша приехала на метро. Когда эскалатор вынес её наверх, она показалась Плещееву до того одинокой, что у него натурально перехватило дыхание. Она встала у стены и стала озираться с таким отчаянием, будто ждёт уже час и совсем потеряла надежду. Сергей тяжело сглотнул и подошёл, держа в руке идиотские розы, пять минут назад купленные с ближнего лотка:
– Здравствуй, Дашенька.
– Здравствуй… – Она коротко вскинула на него взгляд и снова опустила глаза. Машинально понюхала роскошные, жизнерадостно-жирные розы: – Спасибо… Какие красивые… Пойдём?
Плещеев взял её под руку. Она не отстранилась, но перст Судьбы был налицо: они двинулись точно тем же маршрутом, что и на своём первом свидании… когда они перешли на «ты» и отправились смотреть картины «восходящей звезды», а потом… – Господи! – целовались на лавочке в Александровском саду… Плещеев шёл рядом с Дашей и всё не мог проглотить ком в горле и начать хоть о чём-нибудь говорить, и лишь чувствовал, как раздваивается восприятие. Перед глазами был февральский, мрачно-насупленный Невский, в фонарях, разливавших угрюмое подобие света, окутанный клочьями пара от людского дыхания и выхлопов автомобилей… а память знай рисовала картины яркого, весёлого лета… шёлковую блузочку, лёгкие узкие брючки… что-то прозрачное, воздушное, неуловимое… и всё было ещё впереди…
