Судья и палач - Дюрренматт Фридрих (книги полностью .txt) 📗
Он засмеялся.
Старик сидел и молча глядел на него. - Один год остался тебе, продолжал он, - и сорок лет ты упорно следил за мной. Таков счет. О чем мы спорили тогда, Берлах, в этой затхлой харчевне в предместье Тофане, окутанные дымом турецких сигарет? Ты утверждал, что человеческое несовершенство, тот факт, что мы никогда не можем точно предсказать поступок другого, предугадать случай, во все вмешивающийся,-вот причина, неизбежно способствующая большинству преступлений.
Ты называл глупостью совершение преступления, потому что нельзя обращаться с людьми, как с шахматными фигурами. Я же говорил - больше из желания противоречить, чем по убеждению, - что как раз запутанность человеческих отношений и толкает на преступления, которые нельзя раскрыть, именно потому-то наибольшее число преступлений и совершается безнаказанно, что о них не подозревают, они остаются в тайне. Продолжая спорить, подогретые адским пламенем напитков, которые подливал нам хозяин, а больше подстрекаемые нашей молодостью, мы в тот момент, когда луна скрылась над Ближним Востоком, в задоре заключили с тобой пари, пари, которое мы заносчиво выкрикнули в небо, как ужасную остроту, от которой нельзя удержаться, даже если она является богохульством, - только потому, что нас привлекает соль ее, - как дьявольское искушение духа духом.
- Ты прав, - сказал спокойно старик, - мы заключили тогда с тобой это пари.
- Ты не думал, что я сдержу свое слово,-засмеялся другой, - когда мы на следующее утро с тяжелыми головами проснулись в этой глухой харчевне-ты на ветхой скамейке, а я под еще мокрым от водки столом.
- Я не думал,- ответил Берлах,-что человек в состоянии сдержать такое слово. Они помолчали.
- Не введи нас во искушение,-снова начал посетитель. - Твоя честность никогда не подвергалась искушению, но твоя честность искушала меня. Я сдержал смелое пари-совершить в твоем присутствии преступление, и совершить его так, чтобы ты не мог доказать его.
- Через три дня,- сказал старик тихо, погруженный в воспоминания, когда мы с немецким коммерсантом шли по мосту Махмуда, ты на моих глазах столкнул его в воду.
- Бедняга не умел плавать, да и ты был в этом деле столь неискусен, что после твоей неудачной попытки спасти его тебя самого еле живого вытащили из грязных вод Золотого Рога, - продолжал другой невозмутимо. - Убийство было совершено в сияющий летний турецкий день, дул приятный ветерок с моря, на оживленном мосту, совершенно открыто, на глазах у влюбленных парочек из европейской колонии, магометан и местных нищих, и тем не менее ты не смог доказать его. Ты приказал арестовать меня, но напрасно. Многочасовые допросы оказались бесполезными. Суд поверил моей версии о самоубийстве коммерсанта.
- Тебе удалось доказать, что коммерсант был на грани банкротства и тщетно пытался спасти положение, прибегнув к обману, - горько признал старик, побледнев.
- Я тщательно выбирал свою жертву, мой друг, - засмеялся другой.
- Так ты стал преступником,-ответил комиссар.
- То, что я являюсь в некотором роде преступником, я не могу полностью отрицать,-небрежно сказал он. - Со временем я становился все более искусным преступником, а ты все более искусным криминалистом; но тот шаг, на который я опередил тебя, ты так никогда и не смог наверстать. Я все время возникал на твоем пути, как серое привидение, все время меня подмывало совершать у тебя под носом все более смелые, дикие и кощунственные преступления, а ты никогда не мог доказать их. Дураков тебе дано было побеждать, но тебя побеждал я.
Затем он продолжал, внимательно и насмешливо наблюдая за стариком.
- Вот так мы и жили. Ты - в подчинении у своих начальников, в твоих полицейских участках и душных кабинетах, старательно отсчитывая одну ступеньку за другой по лестнице скромных успехов, воюя с ворами и мошенниками, с несчастными горемыками, никогда не находящими своего места в жизни, и с жалкими убийцами в лучшем случае; я же-то во мраке, в дебрях затерянных столиц, то в блеске высокого положения, увешанный орденами, из озорства творя добро, поддаваясь минутному капризу и так же сея зло. Какая завлекательная забава! Твое страстное желание было - разрушить мне жизнь, мое же - тебе назло отстоять ее. Поистине одна ночь связала нас навечно!
Человек, сидящий за письменным столом Берлаха, ударил в ладоши, - это был одинокий зловещий удар.
- Теперь наши карьеры подошли к концу, - воскликнул он.- Ты вернулся в свой Берн, наполовину потерпев неудачу, вернулся в этот сонный, простодушный город, о котором никогда не знаешь, что в нем есть еще живого, а что уже мертво, а я вернулся в Ламбуэн, опять-таки из прихоти. Люди охотно завершают круг: ведь в этой богом позабытой деревушке меня когда-то родила какая-то давным-давно погребенная женщина, родила, ни о чем не думая и довольно бессмысленно, вот мне и пришлось в тринадцать лет дождливой ночью убраться отсюда. И вот мы опять здесь. Брось, дружище, все это не имеет смысла. Смерть не ждет.
И почти незаметным движением руки он метнул нож, почти коснувшийся щеки Берлаха и вонзившийся глубоко в кресло. Старик не шевельнулся. Другой засмеялся.
- Значит, ты думаешь, я убил этого Шмида?
- Мне поручено вести это дело, - ответил комиссар.
Другой встал и взял папку со стола.
- Я забираю ее с собой.
- Когда-нибудь мне удастся доказать твои преступления, - повторил Берлах,- и сейчас последняя возможность сделать это.
- В этой папке единственные, хотя и скудные доказательства, которые Шмид собрал для тебя в Ламбуэне. Без этой папки ты пропал. Копий у тебя нет, я знаю тебя.
- Нет, - подтвердил старик, - копий у меня нет.
- Не хочешь ли воспользоваться револьвером, чтобы остановить меня?-спросил другой с издевкой.
- Ты вынул обойму,-невозмутимо произнес Берлах.
- Вот именно, - сказал другой и похлопал его по плечу. Потом он прошел мимо старика, дверь отворилась, снова затворилась, хлопнула входная дверь. Берлах все еще сидел в своем кресле, приложив щеку к холодному металлу ножа. Вдруг он схватил оружие и осмотрел его. Оно было заряжено. Он вскочил, выбежал в прихожую, кинулся к входной двери, рванул ее, держа пистолет наготове: улица была пуста.
