Что дальше, миссис Норидж? - Михалкова Елена Ивановна (библиотека книг TXT, FB2) 📗
Миссис Норидж негромко покашляла. Она сидела в углу комнаты с книгой. Майор, чьи глаза не успели привыкнуть к сумраку комнаты после яркого солнечного утра, вздрогнул и неприязненно уставился на нее.
– Доброе утро, мистер Харрингтон, – невозмутимо сказала гувернантка. – Надеюсь, вас можно поздравить?
– Боюсь, сегодня удача была на стороне мистера Питмана, – процедил майор.
– О! – только и сказала миссис Норидж.
Не больше и не меньше. Однако человек, проигравший в четвертом по счету теннисном матче, склонен в каждом сдержанном «О!» слышать издевательский хохот. Майор испепелил гувернантку взглядом. Прихрамывая, он вышел из гостиной и сорвал гнев на входной двери, хлопнув ею с такой силой, что гул прокатился по всему дому.
Дворецкий осмотрел амфору, сокрушенно качая головой.
– Иной раз мне кажется, миссис Норидж, что вы делаете это нарочно.
– Не понимаю, о чем вы, мистер Диксон.
– Дразните майора Харрингтона. Любому ясно, что ему пришлось уступить первенство.
– Первенство только завтра после обеда, – возразила гувернантка. – Надеюсь, ваш драгоценный сосуд не пострадал?
Вместо ответа дворецкий со вздохом предъявил ей амфору. Тот бок, на котором были изображены танцующие гречанки, не выдержал соприкосновения со стеной: по нему пошла трещина и краска облупилась.
– Любимая амфора сэра Кристофера, – с глубоким сожалением проговорил Диксон.
Его густые моржовые усы печально обвисли. Многочисленные складки обрюзгшего лица, казалось, таили в себе скорбь и молчаливое страдание.
Французское окно вновь отворилось. Мужчина лет сорока, кудрявый, румяный и толстый, вошел в гостиную, весело насвистывая под нос.
Трой Питман соединял в себе очарование Купидона и легкомыслие Гермеса. Вместе со своим немалым состоянием он привез из родной Америки ту непринужденность манер, которую редко встретишь у чопорных англичан.
– Что наш майор? Уже кого-нибудь покусал? – развязно осведомился он. – Разгромный счет, представьте себе! Не знаю, на что он рассчитывает завтра. Ей-богу, я бы на его месте сдался, чтобы не позориться.
Остановившись посреди комнаты, мистер Питман выстучал начало победного марша кулаками по своей надутой груди.
– «Где ты ни на что не способен, там ты не должен ничего хотеть», как сказал кто-то из этих древних арабов – позабыл имя! Этот девиз наш майор должен разместить на своем гербе. Подскажи ему, Диксон! Норидж, вы согласны?
Гувернантка оторвала взгляд от книги.
– С Луцием Аннеем Сенекой? Пожалуй. С тем, что майор должен разместить надпись этого выдающегося римского философа на своем гербе? Боюсь, что нет, мистер Питман.
– Вы скучны, как скисшее молоко! Кстати, оно скисает в вашем присутствии? Я бы не удивился! – Трой Питман усмехнулся собственной шутке и обернулся к дворецкому. – Ну а ты, Диксон? Давай! Тебя, старую морщинистую жабу, он точно послушает!
– С вашего разрешения, мистер Питман, я воздержусь от советов джентльменам! – Возмущению дворецкого не было предела. – Сэр Кристофер этого не одобряет.
– Твоему сэру Кристоферу, дружище, недолго осталось что-либо одобрять или нет! Пора бы тебе начать жить своим умом!
Миссис Норидж была крайне сдержанна в изъявлении чувств. Услышав заявление Троя Питмана, она лишь слегка нахмурилась. Однако любой, кто хорошо ее знал, понял бы, что Эмма не на шутку рассержена.
Толстяк ушел, весело насвистывая. По пути ему встретились две молоденькие горничные: одну он ущипнул за щечку, а другой отвесил шлепок чуть ниже спины. Мистер Питман отличался чрезвычайной доброжелательностью к юным девушкам.
Диксон оцепенел с амфорой в руках.
Будь на его месте ребенок, миссис Норидж отыскала бы слова утешения. Но когда дело касалось взрослых, она полагала, что лучший способ утешить – это отвлечь.
Гувернантка отложила книгу и поднялась.
– Вы позволите, мистер Диксон?
Старик передал ей амфору. Эмма заметила, что после замечания Троя Питмана руки у него трясутся.
– Ради всего святого, осторожнее! – взмолился он.
– Дайте мне час. Я постараюсь что-нибудь сделать.
Диксон не позволил гувернантке остаться с бесценным сосудом наедине. Сопроводив ее на кухню, где в это время дня было тихо, он принес клей, краски и стал наблюдать, как миссис Норидж реставрирует амфору.
– Вы же знаете, что это современная подделка, а вовсе не произведение древних греков? – между делом спросила она. – Если амфора разобьется, сэр Кристофер купит такую же.
– Но именно эта напоминает ему о покойной леди Кларенс, – возразил дворецкий. – Однако же ловко у вас получается! Где вы этому научились, если мне будет позволено спросить?
Самое время пояснить, что стояло за этим вопросом.
Миссис Норидж прибыла в Частервидж-холл две недели назад. Она сопровождала свою воспитанницу, десятилетнюю Альму, и ее родную тетушку – Доротею Крауд. Сама Доротея приходилась владельцу Частервидж-холла дальней родственницей.
На третий день утром, когда Доротея повела племянницу в церковь, гувернантка занялась неотложной работой. Дверь в ее комнату была приоткрыта. Долгое время она трудилась, не замечая, что за ней наблюдают. Наконец вскинула голову и обнаружила сэра Кристофера; ничуть не смущенный, тот знаком испросил позволения зайти.
Это был высокий, очень худой старик с чисто выбритым морщинистым лицом и коротко стриженными волосами. Узкие плечи заворачивались внутрь, как у выпи. Сэр Кристофер одевался щегольски, и одежда его, благодаря помощи дворецкого, всегда была в идеальном порядке. Диксон играл при хозяине роль и камердинера, и мажордома, и экономки. За две недели в поместье гувернантка успела заметить, что слуги в Частервидж-холле обожают своего хозяина. Для этого имелись все основания. Сэр Кристофер не приобрел к своим семидесяти восьми годам ни одной из тех черт характера, которые зачастую делают жизнь подле дряхлеющих мужчин невыносимыми. Он был добр, великодушен и щедр.
И крайне любопытен.
– Чем вы занимаетесь, миссис Норидж?
Колени гувернантки были покрыты одеялом, на одну сторону которого Эмма нашивала мешочки. У ног ее стояло ведро с сухим горохом.
– Это для Альмы, сэр. – Гувернантка насыпала пригоршню гороха в один из мешочков и затянула шнуром горловину. – Ей часто снятся кошмары. Этому способу научил меня доктор Хэддок. Некоторым его пациентам, которые жалуются на тревожность, очень тяжелое одеяло помогает приблизиться к душевному равновесию.
На длинном умном лице сэра Кристофера отразилось веселое изумление.
– Хм-хм! Занятно! И на чем же, вы полагаете, основано воздействие этого странного способа?
– Возможно, когда пациентов накрывает нечто, по тяжести сравнимое с могильной плитой, они невольно приходят к мысли, что уже умерли, похоронены и им можно ни о чем больше не беспокоиться, – предположила гувернантка.
Несколько мгновений сэр Кристофер недоверчиво взирал на нее, а затем разразился хрипловатым хохотом.
– Возможно, мне следует подумать о таком же и для себя, – сказал он. – Значит, у Альмы кошмары… Что вы в целом о ней скажете?
– Девочка сообразительна, любознательна и хорошо воспитана, – спокойно ответила миссис Норидж. – Но она скучает по родителям. Я стараюсь занимать ее ум, чтобы у нее оставалось меньше времени на грусть.
– Джереми и Маргарет вернутся только через полгода. Целых полгода с Доротеей! Впрочем, сейчас я спокойнее за малютку Альму, чем прежде.
С этими словами сэр Кристофер поднялся и вышел, не сказав ни слова больше.
Эмма полагала, что у их короткой беседы не будет последствий. Однако к вечеру хозяин Частервидж-холла распорядился, чтобы отныне миссис Норидж принимала еду в столовой, с дамами и джентльменами, а не со слугами, как это принято повсеместно.
Как известно, гувернантки – существа по большей части чрезвычайно одинокие. Всегда и везде тяжелее всего приходится тем, кто занимает на социальной лестнице промежуточное положение. Гувернантки далеко ушли от слуг и потому не могут водить с ними ни дружбы, ни приятельства. Однако так же далеко они отстоят и от господ. Одни презирают их за высокомерие, другие в грош не ставят за низкое происхождение. Что остается бедняжкам? Лишь срывать злость и досаду на тех, кто полностью в их власти.
