Прокурор - Безуглов Анатолий Алексеевич (читать книги полностью без сокращений .TXT) 📗
- Тогда у колхозников паспортов не было. Выдавали справку - и все, сказала старушка.
- Знаю, - кивнул Юрий Александрович. - Ну а Герман Васильевич?
- Как только я получила известие о смерти Олеся, тут же написала в леспромхоз и в Кривые Бугры, - продолжала Урбанович. - Спрашивала, что с Германом? Мне ответили, что о нем ничего не известно. Нашли, мол, только тело Олеся... Вы представляете? Ночей не спала, все Германа ждала! Проходит месяц, другой, полгода... Неужто, думаю, и он погиб? Как? Тоже утонул? Или замерз в лесу? А может, медведь заломал, волки растерзали? Сколько слез по нему выплакала, одна подушка знает... И Зосю жалко...
- Какую Зосю?
- Наша, деревенская... Невеста Германа. Она ведь тоже в бригаде заготовителей была... Извелась девка, исказнила себя: зачем, мол, раньше с плотами ушла, почему с парнем не осталась? Любила она Германа... Еле мы с ней дождались лета. Отправились в Кривые Бугры. Добирались - не приведи господь! И поездом, и на попутных, и на барже, и пешком. - Урбанович тяжело вздохнула. - Справили оградку на могилу Олеся. О Германе так ничего и не узнали. Вернулись домой и за упокой его души свечку в церкви поставили...
- И как же Зося? - поинтересовался инспектор.
- Ждала еще несколько лет. А чего ждать? Раз нет весточки - значит, помер. Уговаривала ее выйти замуж, надо ведь жизнь налаживать. Подыскала ей хорошего мужичка, правда, постаршее нее лет на десять. Уехали куда-то... Ну и у меня своя семья тоже образовалась. Постепенно свыклась, что потеряла братьев, родного и двоюродного... Прошло пятнадцать лет. Как-то приносит муж газету. Московскую. О Германе, говорит, пишут... Я так и обмерла... Оказалось, действительно, писал один партизан о том, как воевал в наших краях. И о Германе написал, что, мол, орденом парнишку наградили, но о дальнейшей его судьбе ничего не знает. Просил откликнуться Геру, родственников или знакомых... Я тут же послала письмо в редакцию. Так, мол, и так, поехал за лесом и не вернулся... И вдруг нежданно-негаданно присылают мне вот это...
Мария Максимовна протянула Коршунову газету и листок. Газета была на незнакомом языке.
- Из Таджикистана, - пояснила Урбанович. - Здесь о Германе написано, - ткнула она пальцем.
Заметку венчала подпись: "Халим Вафоев. Муаллим".
- Одно слово я до сих пор помню по-ихнему. Муаллим - учитель. Этот самый Вафоев, то есть учитель, прочитал воспоминания партизана о Германе. Ну и написал, что Боржанский живет в их городе. Скромный, мол, труженик. Как прознали, что он настоящий герой, стали приглашать на всякие торжества... Здесь перевод, - показала старушка на листок. - Мне с газетой прислали...
- Как же Герман попал в Таджикистан?
- А бог его знает! Главное - жив! Я так разволновалась, так разволновалась, хотела даже ехать к нему. Муж говорит: напиши сначала, всякое бывает, столько лет прошло... И как в воду глядел. Написала я в ту таджикскую газету, чтобы мое письмо Герману передали. А сама прямо извелась вся, дожидаясь ответа... И дождалась. - Урбанович вздохнула, дала Коршунову письмо. - Даже не удосужился своей рукой, на машинке отстукал...
"Здравствуй, Маша! - читал Юрий Александрович. - С чего это ты вдруг вспомнила обо мне? Когда я в сорок седьмом - сорок восьмом годах валялся по больницам, почему-то никто из родных не побеспокоился. А ведь я тогда, можно сказать, чудом с того света выбрался. Когда наш плот налетел на камни и нас с Олесем смыло волной, меня выбросило на берег, и я потерял сознание. Хорошо, подобрал меня участливый человек, дотащил до поселка. Руки-ноги у меня были обморожены. Ко всему прочему заболел менингитом, то есть воспалением мозга. Теперь совсем не могу переносить холода. До сих пор мучают головные боли и с памятью неважно. Пишу я тебе потому, что обидно. Чужие люди заботились обо мне, а родные даже не удосужились узнать, жив я или нет. Я знаю, в то время всем приходилось туго, но что пережил я, не пожелаю никому. Когда вышел из больницы, прямо с голоду помирал. Но свет не без добрых людей, не дали помереть. Ну да ладно. Не хотелось ворошить прошлое, но твое письмо заставило. Осуждать тебя не берусь. Наверно, правильно говорят: своя рубашка ближе к телу. Однако после всего, что я испытал, поддерживать какие-то отношения с теми, кто бросил меня в трудную минуту, не могу. Надеюсь, что поймешь меня правильно. Герман".
Коршунов вернул письмо старушке.
- Господи! - сказала она. - Если бы я знала, в какой он больнице! Хоть на край света пошла бы. - Старушка покачала головой. - Подумать только, как может болезнь перевернуть человека! Всегда был такой нежный, ласковый, душевный. Любил меня, как родную сестру. И вдруг так ожесточился...
...О том, почему с Боржанским произошла разительная перемена, и зашел прежде всего разговор у Гранской, когда Коршунов вернулся в Зорянск.
- Мария Максимовна - единственная родственница, оставшаяся в живых! удивлялся старший лейтенант. - Даже не захотел разобраться...
- Видно, сильно обиделся, - сказала Инга Казимировна. - Или болезнь подействовала. А потом, Юрий Александрович, не всякий выдерживает испытание медными трубами.
- Вы имеете в виду славу?
- Вот именно, - кивнула Гранская. - В газетах хвалят, в президиум сажают...
- Вполне может быть, - согласился инспектор. - Но у меня есть кое-какие сомнения. К примеру, почему Урбанович не признала Боржанского по фотографии? Теперешнего.
- Ну, это объяснить не так трудно. Когда она видела его в последний раз?
- Тридцать пять лет назад.
- Я недавно встретила сокурсника, с которым не виделась лет пятнадцать. И не узнала. Всегда стройный, шевелюра - ни одна расческа не брала. А теперь живот свисает через ремень, тройной подбородок и волос осталось, как говорится, на одну драку. И это за каких-нибудь пятнадцать лет! А тут - тридцать пять. Только когда видишь человека каждый день, кажется, что он все тот же...
Видимо, доводы Гранской не очень-то убедили старшего лейтенанта, потому что он продолжал:
- А как же витилиго? Вы ведь видели Боржанского?
- Мельком.
- И никаких пятен на лице или на руках не заметили?
- Вроде бы нет...
- Вот именно, - многозначительно произнес Коршунов. - Я еще удивился: с такой болезнью надо беречься от солнца, а он живет на юге, любитель загара. Я специально поинтересовался у его участкового врача насчет витилиго. Тот говорит: никаких признаков.
- Может, вылечился, - высказала предположение Инга Казимировна.
- Да не вылечивается витилиго! - воскликнул инспектор. - Разве что произошло чудо!
- Возможно, ему-то как раз и повезло. Одному на десять тысяч!
Коршунов с сомнением покачал головой.
- Хорошо, Инга Казимировна, - сказал он, - еще одно. Почему Боржанский за столько лет ни разу не побывал в родных краях?.. Любого тянет туда, где прошло детство. К старости - тем паче. Помните нашего прежнего начальника милиции? Большую часть жизни прожил в Зорянске, а как только вышел на пенсию, уехал в свой аул. Оставил такую квартиру, друзей... Может, у Боржанского не обида на родных и земляков, а что-то другое?
- А где для этого другого более веские объяснения? - спросила следователь и как бы себе самой ответила: - Нет их у нас пока... Я тоже обо всем этом думала, но... - Гранская развела руками. - Теперь, Юрий Александрович, об истории на квартире Марчуков, - перешла она на другое. Как вы считаете, зачем Анегину понадобились те подсвечники?
- Ума не приложу, - сознался старший лейтенант. - Загадка... Марчук переплачивает матери Зубцова за них втридорога... Его жену из-за них избивают... Ясно одно: эти подсвечники представляют для них какую-то ценность.
- Какую именно - вот в чем вопрос! Может быть, заводская этикетка на тридцать девять рублей - камуфляж?
Инспектор пожал плечами.
- И как они очутились в гараже у Марчуков? - продолжала Гранская. Выходит, Марчук был в Южноморске после того, как сбежал от нас?
