Римское дело комиссара Сартори - Энна Франко (читать онлайн полную книгу .txt) 📗

5. Почему Томмазо Гуалтьеро Соларис прекратил свои регулярные визиты в «Гранкио Адзурро» одновременно с исчезновением девушки?

Почему, почему, почему. И Сартори не в состоянии был выработать ответы, основанные на логике. Но он был убежден (и никто не мог разу­бедить его в этом), что дело Машинелли вовсе не закрыто. Пунктик, с виду незначительный, но в действительности имеющий большое значение в психологической игре событий, побуждал его вновь приняться за рассле­дование или, по крайней мере, раскрыть подоплеку исчезновения девушки. Записка, оставленная Катериной для подруги, написана черными чернила­ми, а в квартире девушек была только шариковая ручка с зеленой пастой. Та, которую купила Харриет в субботу девятого октября. Кроме того, бума­га и конверт, использованные для послания, были высшего качества, того типа, которое обычно называют «дипломат». А Харриет никогда не видела в руках Катерины бумагу для письма такого формата.

Какой логический вывод следовал из этих рассуждений? Вывод был один: Катерина Машинелли писала записку (Харриет опознала почерк под­руги) не утром одиннадцатого октября и даже не в своей квартире по улице Номентана. Стало быть, она (или какое-то другое лицо) оставила его подночным столиком своей комнаты в тот же день, когда позвонила подруге и упрекнула ее, что та уведомила полицию о ее исчезновении.

К чему эта комедия?

Еще одно почему.

Тем временем Катерина Машинелли продолжала отсутствовать. И бес­полезно страстный Сальваторе Дамма надоедал по телефону: «Она верну­лась?.. Не звонила больше?.. Почему она не показывается?»

Было двадцать третье октября. Установилась прекрасная погода. Днем солнце грело, как в июне, и многие люди снова надели летние платья; вечером, хотя было и прохладнее, так и тянуло выйти подышать послед­ней теплынью римской осени. В эти вечера комиссар не прекращал свои визиты в «Гранкио Адзурро», оставаясь потом в компании Харриет, чтобы «парить на крыльях любви» до квартиры на улице Номентана. Он уходил почти всегда к рассвету, довольный одними сторонами своего бытия и разочарованный другими. Уходил, чтобы уединиться в тихой и уютной комнатке пансиона «Флорида» около Монтесакро, найденной для него бригадиром Короной. Положительной стороной его нового места житель­ства была близость от дома шведки. Почему Сартори допустил в свою «оболочку существования» это милое существо, красивое, романтичное, которое при каждой встрече заставляло его наслаждаться радостью жизни? Он уклонялся от вопросов и не хотел заглядывать в будущее. Он хотел жить настоящим, принимая и скупые, и щедрые дары судьбы.

В этот вечер около полуночи Сартори переступил порог «Гранкио Адзурро», где творился «сущий ад». Вовсю гремел оркестр, усиленный динамиками. Официанты лавировали между столиками с подносами, бутылками и бокалами, уклоняясь от столкновений с парочками, танцую­щими на площадке.

Джино Саличе в безукоризненном вечернем костюме, веселый и счаст­ливый, безумствовал среди своих клиентов, как глава школы в Античной Греции среди своих учеников. Полицейский перехватил его как раз перед очередным «порханием». Он жестом остановил его стрекотню, взял за руку и подтолкнул в сторону кабинета директора. Там, по крайней мере, он мог поговорить с ним более-менее спокойно, не срывая голоса.

— У меня к вам несколько вопросов, — начал комиссар.

— Я к вашим услугам. Нет ничего нового о бедной Кате?

Сартори сел в удобное кресло и положил ногу на ногу.

— Почему вы говорите «бедная Катя»? — спросил он, глядя на Саличе снизу вверх. Харриет дала обещание не говорить никому о телефонном разговоре с Катериной.

Джино Саличе растерялся. У него был вид, будто он просит помощи у кого-то третьего, невидимого со стороны.

— Ну!.. Я сказал просто так. Все теперь убеждены, что бедная Катя.

Он замолчал, улыбнулся, сжал свои белые, холеные руки, потом, не зная, что делать дальше, упал в кресло напротив комиссара и вытянулся в ожидании.

— Саличе, — проговорил комиссар, — расскажите мне о Томмазо Гуалтьеро Соларисе.

Очевидно, директор ночного клуба не ожидал такого вопроса. И сразу же его глазки заблестели, словно Сартори предложил ему мил­лион долларов.

— Комиссар, — ответил он с видимым облегчением, — вы просите меня рассказать о моем благодетеле, о лучшем клиенте «Гранкио Адзур­ро», и я делаю это с большим удовольствием, даже с радостью. Богатый,благородный, корректный, всегда готовый подать руку страждущему, галантный с женщинами, даже с моими девочками, командор Соларис, про которого говорят «истинный джентльмен». Я знал его раньше, до того, как открыл этот клуб. Он был лучшим клиентом ресторана «Пендоло д’Оро» на улице Сарденья; я был тогда управляющим. Для меня он больше, чем клиент, я считаю его своим другом. Каждый раз, когда командор приходит сюда (а приходит он очень часто, почти каждый вечер), он хлопает меня по спине и говорит: «Ну, парнишка! Как жизнь?..» Вот почему все, кто окру­жают его, довольны им.

— Он неаполитанец?

— Да какое там!.. Из коренных, чистокровных пьемонтийцев. Его предок служил в армии Карло Альберто. Богатое семейство из поколения в поколение, а сейчас еще богаче, потому что владеет заводом «Космос», который, как вы знаете, стоит в ряду лучших производств такого типа в Европе. Давным-давно командор Филиппо Соларис, который был касса­ционным судьей или кем-то в этом роде, перебрался в Рим, и семейство заняло виллу в Анцио, где и живет по сей день.

Джино Саличе казался взволнованным тем, что коснулся темы, очень важной для него. Он взял бутылку, два стакана в мобил-баре, налил виски себе и Сартори. Комиссар принял предложение без благодарности.

Между тем директор продолжал:

— Старому судье сейчас восемьдесят два года. Он почти слеп и напо­ловину парализован, но всем распоряжается в семье. Я в этом доме свой человек. Они делают мне честь своей дружбой. Брат Гуалтьеро, который также живет в Анцио, является важной персоной в духовенстве.

— Священник?

— Да, но высокой иерархии. Я не разбираюсь в их рангах, но знаю, что монсеньор Соларис очень близок даже к Папе. Кстати, именно в доме Соларисов я и познакомился с Катей.

Сартори замер с бокалом у губ.

— Как это было? — заинтересовался он.

— Катя тогда была нянькой у Гуалтьеро. Она ответила на объявление в газете, и ее приняли на работу. О, я сразу же понял, что эта девушка клас­сная! И сказал ей об этом. Так однажды, не помню, после какого времени службы, девушка решила приехать в «Пендоло д’Оро». Она была настоящим откровением. Когда Катя первый раз вошла в зал, мужчины и женщины оне­мели. Честное слово, эта девушка способна возбудить даже статую простым движением грудей!.. Ее глаза так и просят: «Возьми меня, возьми меня!..» В первый момент монсеньор Соларис готов был линчевать меня. Но он чело­век широких взглядов и в конце концов согласился с решением Кати.

— Послушайте, между Гуалтьеро и Катей были или есть какие-нибудь отношения?

— Что вы! Никаких! Клянусь вам! — воскликнул Саличе, разводя руками, будто его распинают на кресте. Если бы что-то было, я бы сказал. У Гуалтьеро жена — цветочек из оранжереи, существо не то чтобы редкое, уникальное. И он от нее без ума. Без ума, говорю вам, комиссар. Без ума!.. Для него другие женщины не существуют. Не единожды он говорил мне так в моменты откровения. Он уверен, никакая другая женщина не могла бы дать ему то, что дала ему жена.

Сартори поставил почти пустой бокал на столик и закурил сигарету.

— К чему тогда все эти знаки внимания для Кати? Цветы, фотографии, обещание ввести в кинематограф.

Саличе вынужден был в свою очередь поставить бокал, чтобы соеди­нить руки и принять молитвенную позу.

— Но я же говорил вам, доктор! Потому, что Гуалтьеро хороший и щедрый. Хотите знать, в чем дело? Мне надоело работать на тех, чье единственное достоинство мешок с деньгами. И однажды я сказал об этом командору Гуалтьеро. Рассказал ему о моей идее открыть клуб — только мой, — о доходах, которые можно извлечь, и о дальнейшем пути. Думал ли я, как будет? Он дал мне денег, так, без векселей, без расписок, под честное слово. Двадцать два миллиона круглой суммой, которые я вернул ему, слава богу, до последнего сентезимо. И теперь этот клуб мой. Он не захотел взять даже сольдо, и когда приходит, платит, как все.