Восемь бусин на тонкой ниточке - Михалкова Елена Ивановна (книги читать бесплатно без регистрации .TXT) 📗
Теперь Николай. Рука Маши сама пририсовала ему кабаньи клыки… Жена Николая родила двоих девчонок, Ирину и Раису, и у каждой имеется по сыну. Маша изобразила двух похожих мужчин с усиками, подписала: «Борис Ярошкевич», «Иннокентий Анциферов». Борис и Иннокентий вышли похожими на гусар. Кажется, она никого не забыла…
Ах, нет же, она забыла Марфу, старшую дочь Степана! Ту самую девочку, которая помогла бежать Зое. Она – единственная, кто остался в живых из этого поколения. Все ее сестры, и родные, и двоюродные, умерли.
Занятно: в среднем поколении рождались только женщины, а в младшем – одни мужчины. И она, Маша, единственная девочка среди них.
– Здорово вы рисуете! – заметил сосед, заглянув Маше через плечо. – Учились?
– Нет, само получается, – рассеянно ответила она.
– Значит, в роду был художник, – авторитетно заверил сосед. – У вас его гены режутся.
Вернувшись в Москву, Маша достала из сумки рисунок с деревом. «Гены режутся…» Что бы ни говорила мать, эти люди знали ее бабушку, умершую еще до Машиного рождения.
«Позвони, – шепнул внутренний голос, – чего ты боишься?»
Немного поколебавшись, Маша позвонила в справочную.
А час спустя, волнуясь, не попадая с первого раза по кнопкам телефона, набирала номер Марфы Олейниковой.
– Слушаю вас! – ответил бодрый старческий голос. Маша никогда бы не сказала, что его обладательнице без малого восемьдесят лет.
– Здравствуйте. Меня зовут Мария Успенская. Могу я поговорить с Марфой Степановной?
– Это я. Слушаю, голубушка, слушаю… – подбодрили ее.
– Марфа Степановна, вы меня не знаете…
– Зоя? – вдруг перебила Олейникова изменившимся голосом.
Маша оторопела.
– Я… Да, я ее внучка!
В трубке глубоко вздохнули.
– Ну, слава богу! – облегченно сказала Марфа Олейникова. – Я уж думала, ты не позвонишь.
Глава 3
Второй раз Маша вновь проснулась от стука. Но за окном уже стемнело, и ветер нес в приоткрытое окно не кукареканье петуха и ожесточенный стрекот кузнечиков, а вечерний шелест трав.
– Надеюсь, это не кот, – пробормотала Маша, мотая головой, чтобы стряхнуть остатки сна. Долго же она проспала, не меньше шести часов…
За дверью стояла Марфа Степановна.
– Выспалась? – ласково спросила она. – Все уже собрались, только тебя и ждут. Пойдем вниз, красавица.
Маша представила этих всех, которые только ее и ждут, и попятилась от Олейниковой. Подождите, она еще не готова! Ей нужно прийти в себя и настроиться!
– Я сейчас переоденусь и спущусь, – стараясь говорить твердо, пообещала Маша. – Десять минут, Марфа Степановна, и я буду готова со всеми познакомиться.
– Ерунда, – прервала старуха, – пойдем-ка, милая, и не упрямься. Ты и так одета!
«В потертые джинсы и старую футболку!»
Марфа цепко ухватила девушку чуть повыше локтя и увлекла за собой. Маша, от удивления растерявшая способность к сопротивлению, пошла бы безропотно, но взгляд ее упал на зеркало. Зеркало злорадно, без всяких прикрас, показало ее отражение.
Маша немедленно растопырилась во все стороны, как осьминог, лишь бы не дать вытащить себя из комнаты, и застряла в дверях.
– Что такое? – возмутилась старуха.
– Марфа Степановна, честное слово, я не могу в таком виде показываться людям! У меня воронье гнездо на голове! Я не накрашена!
– Меньше о суетном думай, больше о душе! – строго посоветовала хозяйка.
От удивления Маша выпустила косяк и тут же оказалась в коридоре. Дверь за ней с треском захлопнулась. Не оставалось ничего другого, как идти следом за Олейниковой, надеясь, что в комнате будет темно и ее никто толком не разглядит.
Но когда Успенская с лестницы увидела залу, она поняла, что отсидеться в темном уголке не получится. Не в этот раз.
Над длинным обеденным столом висели четыре кованые лампы с изогнутыми рожками, и в каждом рожке сияло по три ярких стеклянных «свечи». Марфа Степановна не экономила на электричестве.
– Прошу любить и жаловать, – зычно объявила хозяйка с лестницы, и все сидящие за столом, как один, взглянули наверх. – Вот и Мария, о которой я вам рассказывала. Внучка Зои.
Она отодвинулась к стене, освобождая проход, и Маша вынуждена была протиснуться мимо нее.
Странная вышла сцена: по лестнице спускается молодая женщина, словно гостья, опоздавшая на бал, а пирующие взирают на нее снизу, разве что не перешептываясь между собой. «Мне не хватает шуршащего платья с тугим корсетом», – чуть отстраненно подумала Маша, преодолевая ступеньку за ступенькой.
Она всегда стеснялась, когда на нее смотрели. В оркестре Маша ощущала себя лишь приложением к флейте, удачным дополнением к инструменту, и взгляды зрителей не тревожили ее. Без флейты музыкант исчезал, оставался человек наедине с чужим любопытством.
«Любопытство!» Маша ухватилась за это спасительное слово. Не только они, семь человек, собравшихся вокруг дубового стола, имеют право смотреть на нее изучающе, но и она на них.
Маша на секунду остановилась на последней ступеньке и обвела взглядом собравшихся.
Трое из семерых ей знакомы: смешной худенький Гена Коровкин, его милая жена и высокомерный Борис Ярошкевич.
Четверых Маша видела первый раз в жизни.
Ближе всех к ней – высокий худой мужчина в белой рубахе-косоворотке, с жидкими волосами, зачесанными назад, и обвисшими дряблыми щеками. Зато нос – ровный, практически римский. На подбородке вьется козлиная бородка. Наверное, в молодости считался красавцем, но сейчас выглядит несколько…
«Потасканным», – подсказал внутренний голос.
Козлобородый, наморщив нос, нервно постукивал пальцами по столу.
Слева от него – молодая девушка в светлом платье, нежная, как ландыш, с гладким белым личиком. При взгляде на нее в голову приходили мысли о деревне, сенокосе, васильковых венках и отпечатках босых ног на песчаной дороге.
Лицо девушки поразило Успенскую тем, что ничего не выражало, хотя взгляд голубых глаз был устремлен прямо на Машу. Казалось, она к чему-то прислушивается. Такой взгляд бывает у слепых, и на секунду Маше стало не по себе.
Напротив девушки, откинувшись на спинку стула и забросив ногу на ногу, сидела загорелая женщина с безупречно белыми, как лен, волосами. Полная противоположность девушке-ландышу. «Про таких, наверное, говорят: притягательна, как грех», – подумала Маша, с интересом разглядывая ее. Женщина-сияние. Пухлые губы блестят, и в сощуренных глазах блеск, и вся она точно надкушенная спелая груша, исходящая соком из обнажившейся золотистой нежной плоти.
Тонкое белое платье с глубоким вырезом оттеняло загар. И недвусмысленно подчеркивало формы: взгляд проваливался в ложбинку между двумя высокими полукружьями грудей. На ногах женщины поблескивали золотистые босоножки, по последнему слову моды зашнурованные выше лодыжек. Шнурки, точно змеи, обвивали тонкие щиколотки.
Легкомысленный городской наряд был неуместен в избе, но женщину, похоже, это не волновало. «Ее трудно чем-либо смутить, – решила Успенская. – Она сама смутит кого угодно».
Блондинка изучала Машу очень пристально, по-кошачьи сузив глаза.
А вот темноволосый мужчина, сидевший рядом с ней, Машей вовсе не заинтересовался. Он смотрел на Марфу Степановну, и Успенской показалось, что в глазах его читается вопрос. Лет сорока, высокий и грузный, словно боксер-тяжеловес. И нос переломан и искривлен, как у боксера. Волосы по-мальчишески взъерошены. «Жерар Депардье, – подвернулось Маше подходящее сравнение. – Только обрусевший». Самым забавным в его облике была рубашка – нежного розового оттенка, который любят молодые менеджеры. Маша невольно улыбнулась, подумав, что этому типу больше подошли бы шкуры или бойцовские белые майки.
«Депардье» соизволил наконец перевести взгляд на нее. Мрачный, недобрый, предостерегающий взгляд. Люди в рубашках нежно-розового цвета не должны смотреть как некормленые тигры.
– Здравствуйте, – от неожиданности сказала Маша. (Вышло так, как будто она здоровается персонально с ним). К счастью, голос прозвучал мягко и не выдал, как сжата она внутри. – Мне очень приятно познакомиться с вами. С некоторыми даже второй раз.
