А я верну тебе свободу - Жукова-Гладкова Мария (читаем книги онлайн бесплатно полностью TXT) 📗

Жукова-Гладкова Мария

А я верну тебе свободу

Пролог

«Кресты» целиком в кадр попадают? — уже второй раз подряд спрашивала я у туго соображающего оператора. Он страдал болезнью, именуемой в народе «после вчерашнего». Интересно, меня он вообще видит или как? И в каком количестве? Пашка — классный мужик и еще более классный оператор, но, как большинство классных русских мужиков и всех творческих людей, водит давнюю и тесную дружбу с зеленым змием.

Мы стояли на левом берегу Невы, на набережной Робеспьера, аккурат напротив известной на весь мир тюрьмы. По моей задумке Пашка должен был заснять меня на фоне «Крестов», вещающую о незавидном положении тех, кто волею судьбы (или личных недоброжелателей) оказался в стенах из красного кирпича. Этот сюжет мы дадим сегодня. А завтра нам предстоит снимать некоего господина Ефимова, депутата Законодательного собрания Санкт-Петербурга. Бедняга уже не первый раз пытается завладеть креслом губернатора.

Поэтому он напоминает потенциальным избирателям о своем существований и в периоды между выборами, задолго до начала какой-либо избирательной кампании. На этот раз он решил проявить заботу о заключенных. Ну что ж: в кои-то веки деньги из депутатского фонда пойдут на благое дело. Нам, как я понимаю, тоже платят из них, а не из личных средств господина Ефимова.

— Паша, ты меня хорошо видишь? — уточнила у оператора. — Давай-ка встань на мое место: я сама взгляну.

— Юля, ты меня достала! — взвился оператор.

Ну хоть какие-то эмоции! Значит, просыпается.

— У меня в сумке есть холодное пиво, — сказала я голоском змеи-искусительницы. — Снимешь — получишь. Специально для тебя вылила в термос, чтобы т нагревалось в машине. И ледку из морозилки бросила.

— Стерва! — простонал Пашка.

— Другой на твоем месте сказал бы: «Спасибо, Юленька, за твою заботу». Тебе еще когда-нибудь доводилось работать с такими заботливыми корреспондентами, как я?

— Я — не другой, и я с тобой не первый год знаком. Стерва!!! Стервокор! Правильно Новиков говорит: у других — собкор, а ты у нас стервокор. Новиков тебя сразу раскусил. Ох, как кому-то не повезло в жизни… И о чем мужики думают, когда с тобой связываются?!

— Кто о чем. И другие, в отличие от тебя, считают, что им в жизни крупно повезло.

Пашка закатил глаза, пробурчав себе под нос явно какую-то гадость.

Но пререкаться дальше нам не дали: прямо за моей «шестеркой» затормозил огромный черный джип с тонированными стеклами. Кого еще нелегкая принесла? И с чем? С предьявой какой-нибудь или, наоборот, с комплиментами? С моей работой никогда не знаешь, чего ждать.

Стекло у переднего места пассажира поползло вниз, и моему взору явилась лопоухая рожа с квадратной челюстью. Рожа попыталась изобразить улыбку. Получился оскал.

— Вы — Смирнова, да? — спросил Лопоухий.

— Предположим, — ответила я. Хотя чего предполагать-то? Уж он-то мою физиономию в криминальной хронике (в качестве репортера) точно видел. Этот тип не может не следить за делами у друзей и конкурентов, которые как раз и являются героями моих репортажей. Репортажей стервозной корреспондентки.

— А вы в «Кресты» случайно не собираетесь сегодня? — продолжал задавать вопросы Лопоухий.

— Завтра собираюсь, — сказала я. — А что?

— Снимать будете, да? Или писать чего? Или по личному интересу?

«И все-то тебе знать надо», — подумала я и спросила вслух:

— Будут какие-то конкретные пожелания?

Идеи? Замечания? Просьбы? Поручения? Задания?

— Маляву передать сможешь? — родил Лопоухий.

— Вы что, думаете, я по камерам пойду? Не пущают.

— Неужели еще не прорвались? — удивился Лопоухий. — Ну скажите там кому надо, что ваши телезрители жаждут взглянуть на условия содержания подследственных. Что письма пишут пачками. Письма мы обеспечим. В любом количестве.

«А это идея, — мелькнула мысль. — И по камерам — тоже идея. Надо подкинуть ее депутату. Если он сам это не планирует. Вообще-то он собирался в актовом зале речь толкать. Перед потенциальным электоратом. Но почему бы депутату не посмотреть на камеры, чтобы успеть хоть немного улучшить условия содержания к тому времени, как он сам попадет на нары, которые по нему давно плачут?»

— И вы уверены, что я смогу попасть в ту, которая вам нужна?

Мои таланты телезрителем из джипа были оценены высоко, правда, он добавил:

— Вы любому из пацанов отдадите, а там уже перегонят, кому требуется. Малява — это святое.

«Ему в самом деле нужно переправить маляву, или меня таким образом проверяют? Или как-то хотят подставить?»

Но у меня тут же возникла любопытная идейка…

— Перед камерой покажете, как упаковывать маляву? — спросила у Лопоухого.

— Ты чего, сдурела? — Глаза выпучились на меня как два перископа. И Лопоухий перешел на «ты».

— А что такого? — удивилась я. — Прямо сейчас интервью оформим. В лучшем виде. Вы просто покажете нашим телезрителям, что нужно делать. А то многие не знают. А понадобиться может каждому. От тюрьмы и от сумы, как известно…

Я украдкой бросила взгляд на Пашку. Пашка снимал все. Правда, Лопоухий этого вроде бы не замечал. Или ему не приходило в голову, что тележурналисты из любых кадров могут сварганить сюжет и они по жизни могут понадобиться — таким людям, как я. И вообще пусть лучше будут лишние кадры, чем их недостаток.

— Твои друзья тебя увидят, — я опять заговорила тоном змеи-искусительницы, словно сидела под известной яблоней, пытаясь на этот раз совратить Адама. — И те, кто на воле, и те, кому маляву посылать собираешься. Дома на видик себя запишешь. Внукам будешь показывать.

Знакомым девушкам.

Лопоухий хлопнул глазами. Они так и продолжали напоминать перископы.

— У твоих друзей есть в камере телевизор? — спросила я.

— Где? — не понял Лопоухий.

— Ты что, никогда в «Крестах» не парился?

— Я нигде не парился, — процедил он. — Только в бане.

— И как это сказывается на твоей карьере?

Тормозит продвижение вверх в вашей иерархии?

Или теперь для занятия лидирующих позиций отсидка не требуется? Поведай, пожалуйста, нашим телезрителям о новых веяниях в бандитско-воровской среде.

Лопоухий не успел ничего ответить. С водительского места на проезжую часть выскочил молодец, стрижка на голове которого напоминала облезлый кактус. Кактус буркнул в трубку «о'кей», потом посмотрел на меня, приблизился.

— Я покажу, — сказал и обернулся к Лопоухому. — Пиши, Виталя.

В результате интервью давали оба. Назвались Виталей и Димой, правда, ни погонял своих не сообщили, ни принадлежности к братве — «тамбовской», «казанской» или прочей. Тонкий листочек бумажки, исписанный мелким почерком, аккуратно свернули трубочкой, потом Виталя сверху написал имя, вытащил из кармана пачку сигарет, снял с нее целлофановую обертку, вложил, записку в обертку, достал зажигалку, чиркнул и тщательно запаял концы.

— Вот так, — сказал. Кактус кивнул.

— Объясните теперь, пожалуйста, нашим телезрителям, что такое малява? — проворковала я, готовая к тому, что меня сейчас пошлют подальше.

Не послали.

— Ну… это документ, — родил лопоухий Виталя после некоторого напряжения извилин — или что там у него между ушами, скрытое черепом.

— Более важный, чем всякие бумаги с круглыми печатями и подписями официальных лиц, — совершенно серьезно добавил Дима-Кактус.

— Силу большую имеет, — опять открыл рот Виталя. — Для тех, кто там, Лопоухий кивнул на другой берег Невы.

Я поблагодарила Виталю с Димой от имени телезрителей и от себя лично, и мы, довольные друг другом, расстались. Малява осталась у меня.