Рандеву - Верхуф Эстер (читаем книги онлайн .TXT) 📗

Я опираюсь руками на унитаз. Желудок судорожно сокращается, и причиняемая этим боль неописуема. Облегчения нет. Только еще больше боли, заставляющей забыть и собственно о тошноте, и о недомогании вообще.

Болит все, будто тело — это единая биологическая система предупреждения, которая пошла вразнос. Как будто я умираю.

Отталкиваюсь от унитаза и сажусь на койку. Тупо смотрю на стену, вижу казенную, окрашенную зеленой краской штукатурку, испещренную трещинами и неясными надписями. Выдолбленные вопли, последние сообщения, химеры, безмолвные свидетельства, оставшиеся от людей, бывших здесь до меня.

Нервы натянуты до предела. Я задыхаюсь. Делаю вдох, но воздуха не хватает. Приступ паники. В последние месяцы такое случалось частенько, но атаки не были столь сильными…

Только без истерики, Симона, без истерики.

Прижимаю руки ко рту и пытаюсь сосредоточиться, дышать как можно спокойнее. Нужно считать. Считаю до трех. Выдох. Вдох. Раз, два, три. Выдох. И еще раз.

Сильный стук в дверь. Он едва доходит до моего перенапряженного сознания. Глазок открывается.

— Мадам?

— Иду, — говорю я, как привыкла за последний год, когда пекарь, или почтальон, или кто там еще что-то приносили, а я не могла достаточно быстро подойти к двери. — Иду.

Тут же до меня доходит неуместность этого ответа. Присутствия духа хватает только на то, чтобы заправить за ухо влажную прядь волос. Руки дрожат.

Засов отодвигается, и в дверном проеме появляется полицейский. Лет двадцати пяти, темноволосый. Что-то жует. На его кожаном ремне висят кобура с пистолетом, наручники и рация.

Он в упор смотрит на меня, и в этом взгляде смешаны осуждение и любопытство.

Я встаю, содрогаясь от тошноты. Упираюсь рукой в стену, чтобы удержаться на ногах.

Полицейский входит в камеру. Кажется, что он парит, будто и не человек вовсе. Ненастоящий, как и моя роль в этом абсурдном спектакле. Дурной сон, очнуться от которого я не могу.

Не может быть. Со мной такое никогда бы не случилось. Это происходит не со мной.

Я поднимаю голову и по его глазам осознаю, что он видит не мать двоих детей, читавшую им вслух книжки, не владелицу престижной chambres d'hotes [1]. Он видит женщину со спутанными, слипшимися волосами, красными пятнами на лице, одетую в футболку, прилипшую к телу. Он чувствует, что я в панике.

Стыдно так, что хочется уползти прочь. Я пренебрегла своей жизнью, проносится мысль в голове. Совсем. Она окончена. Мне тридцать четыре года, у меня было все, и я всем этим пренебрегла. Своей жизнью, жизнью Эрика, жизнью своих детей. А ради чего?

Или, точнее: ради кого?

1

Для меня есть что-то притягательное в старых зданиях. Осыпавшаяся штукатурка, провалившиеся крыши, деревянные и каменные скелеты без окон и дверей. Они кажутся мне трогательными. Неприкрытые и беззащитные, без каких бы то ни было претензий.

Обхожу дом кругом, и меня обтекает его атмосфера. Хочется лечь на спину и раскинуть руки. Как ребенок, который на теплом летнем песке изображает бабочку. Вдохнуть. Вобрать здание в себя.

Я этого не делаю.

Почему мы никогда не делаем того, чего нам действительно хочется?

Слой штукатурки на стенах снаружи был того же цвета, что и покрывало из облаков, сонно и тяжело опиравшееся на вершины холмов. Цемент вспучился от сырости и плесени и весь потрескался.

В некоторых местах он осыпался, так что обнажились желтовато-красные валуны фундамента. Темные прямоугольники, проемы без стекол и наличников, отмечали места, где раньше были окна и двери. Стебли дикого плюща и пурпурного вьюнка свободно вились и внутри, и снаружи.

Я шла по каменным ступеням к дыре в фасаде, среди крапивы и сорняков, пустивших корни в расщелинах. Местами вся эта растительность доходила мне до плеча. Кроссовки промокли.

В старом доме было холоднее, чем на улице. Первое, что я уловила, это запах сырого камня и гниющего дерева. На полу лежали деревянные доски. Стены покрыты облезающей оливково-зеленой краской и бурыми заплесневелыми обоями, которые кое-где отстали.

В просторном холле было темно. Широкая деревянная лестница вела на второй этаж. Конечно, когда-то этот дом был великолепен. Наверное, раньше наверху висела люстра, от которой исходил мягкий мерцающий свет. Я без труда представила себе, как приглушенно разговаривают люди, жившие тут давным-давно. Звучит фортепиано, звенят бокалы.

Я вздрогнула и плотнее завернулась в плащ, удерживая воротник рукой, а потом посмотрела наверх. Двумя этажами выше виднелась черепичная крыша. Через дыры скатывались капли дождя. Они падали к моим ногам.

Я вспоминала этот дом другим.

Может быть, я приукрасила его в своих мыслях с тех пор, как в мае, почти четыре месяца назад, мы в первый — и последний — раз увидели этот дом и сгоряча купили его у английского маклера.

ТРЕБУЮЩИЙ РЕМОНТА ВОСХИТИТЕЛЬНЫЙ СТИЛЬНЫЙ АНСАМБЛЬ НА ВЕРШИНЕ ХОЛМА, ПОСТРОЕННЫЙ В XVIII ВЕКЕ. ОБЩАЯ ЖИЛАЯ ПЛОЩАДЬ — 500 КВАДРАТНЫХ МЕТРОВ. ОСНОВНОЙ ЖИЛОЙ ДОМ (ПРИБЛИЗИТЕЛЬНО 300 КВАДРАТНЫХ МЕТРОВ) С ОРИГИНАЛЬНЫМИ ЭЛЕМЕНТАМИ (КАМИН, ДУБОВЫЙ ПАРКЕТ), ВИННЫМ ПОГРЕБОМ И БАШНЯМИ. СОБСТВЕННЫЙ ИСТОЧНИК, КОЛОДЕЦ И РАЗЛИЧНЫЕ ПРИСТРОЙКИ, ВКЛЮЧАЯ ГОЛУБЯТНЮ, АМБАР И ТРЕБУЮЩИЙ РЕМОНТА КАМЕННЫЙ ДОМИК ПЛОЩАДЬЮ 60 КВАДРАТНЫХ МЕТРОВ. ПО МЕНЬШЕЙ МЕРЕ 8 ГЕКТАРОВ СОБСТВЕННОЙ ЗЕМЛИ, ИЗ КОТОРЫХ 3,5 ГЕКТАРА ПОД ЛЕСОМ. МАЛЕНЬКИЙ ПРУД. ПАНОРАМНЫЙ ВИД С ХОЛМОВ. ИЗОЛИРОВАННОЕ МЕСТО (БЛИЖАЙШИЕ СОСЕДИ В 1 КИЛОМЕТРЕ), ПОЛНОСТЬЮ ПРИВАТНОЕ, ВСЕГО В 20 МИНУТАХ ЕЗДЫ ОТ ВСЕХ ЦЕНТРОВ ОБЕСПЕЧЕНИЯ И УЮТНОГО ГОРОДКА. АНСАМБЛЬ ПРЕДОСТАВЛЯЕТ МАССУ ВОЗМОЖНОСТЕЙ! ОЧЕНЬ ПОДХОДИТ ДЛЯ ИЩУЩИХ ПОКОЯ ИЛИ ДЛЯ УСТРОЙСТВА CHAMBRES D’HOTES ЛИБО ГОСТИНИЦЫ.

В мае деревья и поля были еще в цвету. Белые бутоны, лиловая одичавшая сирень и поля, заросшие желтым рапсом. На чистом голубом небе — солнце. Ни облачка. До самого горизонта виднелось море холмов, окрашенных всевозможными оттенками бледно-лилового и голубого. Ласточки, кружась, ныряли в дом и снова взмывали вверх в поисках пищи или места для устройства гнезда. В высокой траве стрекотали кузнечики. Легкий ветерок разносил запах цветов, сладкий и удушливый. В озере, лежащем ниже, в долине поблизости от леса, не смолкало кваканье лягушек.

Эрик откупорил тогда бутылку бордо, и мы выпили его до последней капли посреди заросшего двора.

Мы вели себя, как обычно ведут люди в подобных ситуациях. Мы опьянели от счастья, и этот хмель кружил нам голову. Это был рай, место, где сказка становится явью. И это было место, где начнется наша новая жизнь.

— Я понимаю, о чем ты думаешь, — услышала я рядом голос Эрика. Он провел рукой по стене и потер зеленовато-бурую субстанцию, которая приклеилась к кончикам пальцев. — Все будет хорошо, вот увидишь. Это просто фантастика, Симона. В самом деле, восхитительно.

Я не знала, что бы следовало сказать в этом случае. В голове вертелось много мыслей.

Мы молча прошли через холл. Наши шаги на дубовых досках заглушали раскаты грома где-то вдалеке. Эрик вошел в левое крыло. Я постояла, пока он не скрылся из виду.

Прямо под балюстрадой, справа от лестницы, располагалась кухня, отделанная желтой плиткой. Там стояла старая белая мебель и была газовая колонка. Трубы, добела окисленные сыростью, змеились по бурым, заплесневевшим стенам. На полу — лужи. Я присела на корточки и прикоснулась к плитке пальцами. Холодно и скользко.

Одну мысль из тех многих, которые меня обуревали, я попыталась прогнать прочь, но не получилось. Я увидела рядом свою мать. Ее неуловимый взгляд остановился на заплесневевших стенах, потом на дырах в крыше, на этих жутких трубах. Мать, в туфлях на высоких каблуках, боязливо обошла лужи, придерживая рукой юбку, — она опасалась, что дорогая ткань запачкается о бесчисленные источники грязи в этом доме. Она ничего не говорила, моя мать. Совсем ничего. Она никогда ничего не говорила, если была в чем-то со мной не согласна, а это случалось частенько. Я вслушивалась в ее молчание и училась различать разные оттенки этого безмолвия.