Семейное дело - Незнанский Фридрих Евсеевич (серия книг TXT) 📗
— Я ничего не мог поделать, — простонал Роланд Белоусов. — Скворцов всегда такой: уж если вцепится в идею, свернуть его с пути очень трудно. А близнецы… я не имел права предупредить их прямо. Они обо всем догадались бы. Ты же сам запретил!
— Я запретил! — гневно вскрикнул Абу Салех. — А самому думать надо, своей головой, а?
Посиневшие губы на бронзово-смуглом лице растворились, чтобы выпустить серию ругательств — на этот раз по-арабски. Знакомый с привычками Абу Салеха Белоусов расценил это как благоприятный признак. Если ругается не по-русски, значит, ругает не его, не Роланда. Значит, теперь он ругательствами подкрепляет поиски выхода из создавшегося положения…
Роланд Белоусов испытывал к своему, в некотором роде, начальнику, известному в Москве под именем Абу Салеха, разнородные чувства, и первым среди этих чувств было отвращение. Оно возникло раньше, чем Роланду стали известны самые малоаппетитные аспекты деятельности Абу Салеха, на каком-то примитивном, физиологическом уровне. Роланд никогда не считал себя расистом (по крайней мере, в создаваемый им облик цивилизованного человека расизм не вписывался), но он не раз ловил себя на том, что ему неприятны эти полные, с оттенком женственности, губы, синевшие в минуты гнева и раздражения, этот явственный вблизи запашок пота, впитавший в себя ароматы блюд национальной кухни, которые рыцарь джихада готовил даже на чужбине. Однако рядом с отвращением от месяца к месяцу росло, как ни парадоксально, нечто совершенно иное — восхищение! Справедливость требовала признать: в Абу Салехе действительно было чем восхищаться. Прежде всего его удивительное умение учиться — и по книгам, и по жизни, и на своих ошибках, и на чужих. Его умение приспосабливаться к среде — внутренне не меняясь. И, наконец, его внешность, которая представлялась Белоусову неприятной, оказывается, имела свои преимущества. По ней невозможно было определить возраст, и частенько Роланду Белоусову представлялось, что Абу Салех намного старше, чем говорит? — даже старше его, Белоусова; впрочем, это уж из области бреда… Абу Салех нравился некоторым женщинам, любительницам экзотики, хотя для него женщины не играли в жизни никакой роли. Белоусов мог бы заподозрить его в гомосексуализме — кажется, ислам не считает гомосексуализм грехом? — но в отношениях с мужчинами начальник тоже замечен не был. Абу Салех был в вопросах пола совершенно инертен; страсть не имела над ним власти. Что для его профессии также являлось несомненным достоинством.
Абу Салех мало походил на стереотипный образ террориста, однако террористом он был. Высшей категории — если у них есть деление на подобные разряды. Два осуществленных теракта в Москве — и один почти осуществленный — должным образом свидетельствовали о его квалификации и о том, что его руководство проектом «Графферы Пикассо» (наверняка не одним, им придуманным) разворачивалось вполне успешно. Белоусову даже казалось странным, что при такой организации дела им зачем-то понадобился он, не самый выдающийся человек и не самый талантливый райтер. Однако ведь понадобился!
Они познакомились с Абу Салехом на одном фестивале, переходящем в дружескую вечеринку, в компании людей искусства, съехавшихся в Москву как из ближнего, так и из дальнего зарубежья. Костяк публики составляли, конечно, райтеры, но было немало и журналистов, и просто тусовщиков. К Абу Салеху Белоусова подвела давняя знакомая из Германии, престарелая хиппушка, и поначалу Роланд заподозрил, что тихий скромный палестинец принадлежит к последней категории. Однако его мнение изменилось, когда он начал со знанием дела сыпать именами и терминологией. Оказывается, Абу Салех был неплохо подкован, видел фотографии ранних работ трех тогда еще неразлучных друзей — его, Ильи Вайнштейна и Николая Скворцова… Хотел через Роланда познакомиться со Скворцовым — якобы хотел. В результате Белоусова сочли более подходящей кандидатурой. Судя по всему, сделали ставку на разрыв между высотой его притязаний и скромным материальным уровнем. Они были правы. Отсутствие денег — это то, что Белоусов ненавидит сильнее всего. К тому же идеология, использующая модное антиглобалистское течение, осведомленность в вопросах новейшего европейского искусства… от всего этого шла кругом голова. Он поддался. Сейчас ни к чему выяснять, чего он по-настоящему хотел — поздно пить боржом, когда печень отвалилась, — однако в период раннего знакомства с Абу Салехом Белоусов на полном серьезе предполагал, что соприкосновение с радикальной исламской организацией станет одним из запоминающихся эпизодов его многокрасочной биографии. И если нужно помочь в создании группы молодых райтеров, какой же в этом криминал? То есть криминал присутствует, но, с его точки зрения, не больший, чем в обычном граффити. Ведь это — гонимое искусство. По молодости, Белоусов гордился принадлежностью к гонимым…
С большим опозданием до него дошло, что его повязали по рукам и ногам. Расписки в получении крупных сумм, видеозаписи встреч, записи телефонных разговоров… Назад пути не было. И Белоусов двинулся вперед — так спелеолог уходит в глубь пещеры от завала, перекрывшего ход на волю, без надежды, что дальше будет лучше.
Лучше не стало. Но иногда Роланд Белоусов утешал себя мыслью, что хоть некоторым из этих ребят, «Графферов Пикассо», от его вмешательства стало не так плохо. Близнецы Скворцовы действительно нуждались в деньгах: это позор — в их возрасте клянчить жалкие сотни у отца. А то, что за это приходилось выполнять определенную работу, — так ведь смысл работы оставался скрыт от них…
Но сейчас было по-другому. Любые деньги не заменят этим мальчикам отца. Белоусов знал, что не должен проявлять жалости — его-то никто не пожалеет! — но он собирался вступиться за Николая и, противореча своим же предыдущим словам, сказать, что снова попробует переубедить его, припугнуть… Он понимал, что в подобных случаях конец ясен, и не хотел стать причиной смерти старого друга. Но пока Белоусов собирался с духом, чтобы произнести эти безрассудно смелые слова, песчинки в невидимых песочных часах полностью пересыпались из одной половины в другую, и Абу Салех, которому больше не требовались арабские ругательства для подкрепления умственной деятельности, тихо и трезво сказал:
