Последнее слово - Незнанский Фридрих Евсеевич (серия книг .txt) 📗
Меркулов, вероятно, такой вариант и предвидел и потому с охотой передал эстафетную палочку «другу Сане».
А отвечая на незаданный еще вопрос Турецкого по поводу якобы потерянных двух часов, объяснил, что старик в течение этих двух часов изливал жалобы на свою нынешнюю жизнь, на непонимание окружающих простой истины, что все они — Калужский и его коллеги и товарищи — творили добро, помогая партии выметать всякую нечисть, а сегодня их же за это ненавидят и поносят. Словом, потребовалось немало времени, чтобы, во-первых, немного успокоить старика и, во-вторых, перевести его воспоминания в нужное русло. То есть, иначе говоря, он, Меркулов, передал Сане «готовенького» для работы чекиста, и нечего, понимаешь, дуться и изображать из себя обиженного. А теперь Костя с нескрываемым любопытством наблюдал за реакцией Турецкого.
Александр Борисович был, мягко говоря, не в себе. Услышанная, ну и записанная, естественно, информация просто не укладывалась у него в голове. И вообще, или это был бред выжившего из ума совсем старого человека, или, если все действительно так серьезно, надо предпринимать немедленные и самые решительные меры. Полагая еще недавно, что Киевский вокзал «сидит» на бочке с порохом, он и в самом худом сне не мог предположить, что вокзал — это пустяки по сравнению с тем, что на такой же, только огромной бочке, превышающей все мыслимые размеры, давно уже, больше полувека, плотно «сидит» вся Москва, за исключением ее новых районов.
В конце концов, старик был все-таки убедительным. Он располагал даже отдельными деталями, по которым и теперь можно было найти места мощных закладок тротила. И это убеждало, что он не выдумывает.
Турецкий протянул Косте кассету с записью разговора с Калужским и заметил, что этой кассете нет цены. Попади она в руки террористов, и можно было бы начинать репетировать похоронный марш Шопена. Свои же записи он по ходу разговора зашифровал так, что мог в них разобраться только сам.
Масштаб проведенных в октябре сорок первого работ был поистине огромен. Александр Борисович бегло перечислил объекты, о которых шла речь. Но это было далеко не все, и вот почему. Тут пригодились сведения из биографии Калужского.
Еще летом сорок первого, почти сразу после начала войны, Артемий Захарович, как и многие другие его коллеги по управлению, имевшие высшее инженерно-строительное образование, были зачислены в Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения, так называемый ОМСБОН. Формирование бригады происходило в Орликовом переулке, где были расположены склады материальной части. Затем мобилизованных сотрудников НКВД отправили в Мытищи, на станцию Строитель, где размещалось стрельбище общества «Динамо». Там уже были приготовлены для прибывших палатки, и началось ускоренное, но тем не менее достаточно глубокое изучение подрывного дела. Все инструкторы были преподавателями Энергетического института. Обучение, как уже сказано, шло ускоренными темпами, словно руководство НКВД заранее предвидело особую важность подготовки специалистов подрывного дела. И хотя постановление Комитета Обороны появилось только в начале октября, практически работы по минированию крупнейших столичных объектов начались гораздо раньше. Именно по этой причине, как теперь понимали и Турецкий с Меркуловым, все работы были произведены на высоком, качественном уровне. Люди еще не торопились, они могли завершать свою работу аккуратно, чтоб вообще не оставалось никаких следов, кроме тех координат, которые были указаны в специальных, секретных документах. Кстати, один экземпляр документа, в котором были сведены все данные о минировании, вместе с чертежами заложений, это Калужский помнил твердо, поскольку видел его собственными глазами, находился у начальника отдела, полковника Смирнягина Анатолия Степановича, и тот увез его в Куйбышев, где уже размещался центральный штаб НКВД. Сам же Артемий Захарович, исключительно по памяти, на которую он не имел еще оснований жаловаться, мог перечислить десятка полтора объектов, на которых лично проводил работы по их минированию.
— И дальше, Костя, — сказал грустным голосом Турецкий, — «прошу пристального внимания», как в разговоре со мной изволил выразиться Калужский. Вот эти объекты. Уверяю тебя, мало не покажется.
А еще он назвал мне несколько фамилий бывших сотрудников НКВД, помимо Смирнягина, у которых мы, если люди еще живы, могли бы уточнить данные. Так что теперь будем делать, Костя, ветер мы вызвали, когда ожидать урагана?
— Подготовь мне краткую и толковую справку, как твоя информация. И я с ней…
— В зубах, — подсказал Турецкий.
— Ага. Ну и что? Остришь? Зря. Могу тебя послать.
— Избави боже! — взмолился Турецкий. — Чур меня!
— Тогда не высовывайся. Пойду сам докладывать. А пока все это, — он хлопнул по листку Турецкого, лежавшему перед ним на столе, — табу! Для всех, без исключения.
— И моей бригады?
— Я неясно выразился? Ты Калужского проводил?
— Лично посадил в машину с нашим охранником и предупредил. Он старый чекист, объяснять не надо. А Грязнов не обидится, не знаешь? — спросил Александр Борисович с подковыркой. Ничего, Костю иногда тоже надо ставить на место, а то на шею сядет.
— Я сам с ним поговорю. А ты иди и занимайся делом, не мешай работать.
Турецкий не обиделся, потому что таков бывал в этом кабинете обычный финал бесед начальника с подчиненным.
5
А Вячеслав Иванович в это время на своей служебной «Волге» катил в Нижне-Кисловский переулок, где в элитном, можно сказать, районе Москвы уже давно проживал отец террориста Зайцева — Манербек Саидович Халметов. Как выяснила агентура Грязнова, старый Манербек — владелец нескольких официально зарегистрированных торгово-закупочных фирм и довольно известных в столице ресторанов, а что касается неофициальных, так про то и речи нет — пользовался большим уважением в чеченской диаспоре, обосновавшейся в Москве.
Даже если бы он не знал, к кому едет, то, едва войдя в квартиру, сразу бы понял — здесь царит дух кавказского дома. Все пространство большой квартиры было увешано и выстлано красивыми коврами, возможно, даже старинной работы, поскольку краски были глуховатыми, словно выцветшими. А в комнатах, уставленных низкой мебелью, уж точно напоминавшей богатое убранство сакли, — бывал в прежние годы на Кавказе Грязнов, достаточно повидал интересного, — на стенах висело, тускло блистая, оружие. Кривые сабли в серебряных, вероятно, ножнах с чернью и богатыми узорами, усыпанные драгоценными камнями, длинные кинжалы, старинные пистолеты и длинноствольные ружья, с которыми, наверное, еще воины Аллаха, под руководством Шамиля, воевали в позапрошлые века.
