Самый жестокий месяц - Пенни Луиз (читаем бесплатно книги полностью TXT) 📗
– Аспирин.
Хейзел вздохнула:
– А я думала, что все предусмотрела. Спрятала таблетки Мад среди всех остальных.
– Инспектор Бовуар заметил их, когда вы искали, что бы дать Софи, когда она растянула связки. У вас шкаф набит старыми таблетками. Его поразило, что вы не дали Софи аспирин. Вместо этого вы искали другой пузырек.
– В пузырьке аспирина была эфедра? – потерянно спросила Клара.
– Мы тоже так подумали. Мы отдали содержимое на анализ в лабораторию. Это был аспирин.
– Так в чем же проблема? – спросил Габри.
– В дозировке, – ответил Гамаш. – Тут она была очень низкая. Намного ниже обычной. Людям с больным сердцем нередко прописывают раз в день принимать низкодозированный аспирин.
Головы в круге закивали. Гамаш помолчал, глядя на Хейзел.
– Мадлен кое-что держала в тайне даже от вас. Может быть, в особенности от вас.
– Она все мне говорила, – возразила Хейзел, словно защищая лучшую подругу.
– Нет. Одно, самое главное, самое важное, она от вас утаила. Утаила от всех. Мадлен умирала. Ее рак дал метастазы.
– Mais, non, – застонал месье Беливо.
– Но это невозможно, – вторила ему Хейзел. – Она бы сказала об этом.
– Странно, что она этого не сделала. Я думаю, она не хотела, потому что чувствовала в вас что-то такое, что получало удовольствие от чужой слабости. Но план к тому времени уже был задействован. Начался он с этого. – Гамаш показал список выпускников, который днем раздобыл в школе. – Мадлен была в списке выпускников вашей школы. Как и вы, – сказал Гамаш, посмотрев на Жанну, и та кивнула. – Хейзел взяла одну из брошюрок Габри, написала на ней сверху: «Где спариваются лэй-линии – пасхальные скидки» – и отправила Жанне.
– Она украла одну из моих рекламных брошюрок, – пожаловался Габри Мирне.
– Невелика потеря, Габри.
С трудом, но он смирился с мыслью, что, вероятно, потерял гораздо меньше, чем Мадлен. Или Хейзел.
– Бедная Хейзел, – сказал Габри, и все закивали.
Бедная Хейзел.
Глава сорок четвертая
Следующую неделю Гамаш был словно контуженный. Еда стала безвкусной, газеты не вызывали у него интереса. Он читал и перечитывал одно и то же предложение в «Ле девуар». Рейн-Мари попыталась завязать с ним разговор о поездке на Мануар-Бельшас, чтобы отпраздновать их тридцать пятую годовщину свадьбы. Он отвечал ей, проявлял интерес, но четкие, яркие тона в его жизни притупились. Словно его сердце вдруг стало слишком тяжело для ног. Он тащился по жизни, стараясь не думать о том, что случилось. Но как-то вечером, когда он вышел прогуляться с Рейн-Мари и Анри, овчарка внезапно вырвала поводок из руки Гамаша и побежала по парку к знакомой фигуре на другой стороне. Гамаш окликнул пса, и Анри остановился. Но прежде человек, к которому он бежал, тоже заметил собаку. И хозяина.
Еще раз – последний – Мишель Бребёф и Гамаш посмотрели в глаза друг другу. В пространстве между ними бурлила жизнь. Играли дети, перекатывались через спину и приносили мячики собаки, молодые родители дивились тому, что произвели на свет. Воздух между ними полнился запахами сирени и жимолости, в нем жужжали пчелы, лаяли щенки, смеялись дети. Целый мир стоял между Арманом Гамашем и его лучшим другом.
И Гамашу хотелось подойти и обнять его. Почувствовать на своем плече знакомую руку, запах Мишеля – мыло и трубочный табак. Ему не хватало его общества, его голоса, его глаз, таких вдумчивых и полных юмора.
Он тосковал по своему лучшему другу.
Подумать только, что Мишель много лет фактически ненавидел его. За что? За то, что Гамаш был счастлив?
«Как это горько – видеть счастье только чужими глазами».
Но сегодня тут не было счастья – лишь печаль и сожаление.
Мишель Бребёф поднял было руку, но тут же опустил и пошел прочь. Гамаш тоже хотел помахать ему, но его друг уже отвернулся. Рейн-Мари взяла его за руку, подобрала поводок Анри, и втроем они продолжили прогулку.
Роберу Лемье было предъявлено обвинение в вооруженном нападении и попытке убийства. Его ждало длительное тюремное заключение. Но Арман Гамаш не мог заставить себя выдвинуть обвинения против Мишеля Бребёфа. Он знал, что должен это сделать. Он знал, что его нежелание – это трусость. Но каждый раз, подходя к кабинету Паже, чтобы предъявить обвинения, он вспоминал маленького Мишеля Бребёфа, его руку на своем плече. Слышал тонкий мальчишеский голос, убеждавший его, что все будет хорошо. Что он не один.
И он не смог этого сделать. Его друг однажды спас его. Теперь настала его очередь.
Но Мишель Бребёф ушел из Квебекской полиции, он был сломлен. Дом был выставлен на продажу, они с Катрин уезжали из любимого ими Монреаля, от всего, что они знали и любили. Мишель Бребёф перешел черту.
В субботу днем Армана Гамаша пригласили на чай в семью агента Николь. Он подъехал к этому крохотному и безукоризненному дому. Увидел лица в окне, смотрящие на дорогу; впрочем, как только он вышел из машины, они исчезли. Дверь открылась, прежде чем он успел постучать.
Он впервые видел Иветт Николь – не агента, а женщину. Она была одета в простые брюки и свитер, и он понял, что впервые видит на ней одежду без пятен. Ари Николев, маленький, тощий и взволнованный, вытер ладони о брюки и протянул руку Гамашу.
– Добро пожаловать в наш дом, – сказал он на корявом французском.
– Для меня это честь, – ответил Гамаш по-чешски.
Видимо, они оба целое утро учились говорить на чужом языке.
Следующий час был заполнен какофонией голосов родственников, кричавших что-то друг другу на языках, которых Гамаш даже распознать не мог. Он был уверен, что старая тетушка на ходу выдумывает язык, на котором говорит.
Подавали еду, напитки. Потом стали петь. День был веселый, даже буйный. Но каждый раз, когда Гамаш искал взглядом Николь, обнаруживалось, что она стоит за порогом гостиной. Наконец он подошел к ней:
– Почему вы не за столом?
– Мне хорошо и здесь, сэр.
Несколько секунд Гамаш смотрел на нее.
– Что случилось? Вы когда-нибудь туда заходите? – удивленно спросил он, стоя рядом с ней у порога.
Она отрицательно покачала головой:
– Меня никогда не приглашали.
– Но это же ваш дом.
– Они занимают все места. Для меня не остается.
– Сколько вам лет?
– Двадцать шесть, – мрачно ответила она.
– Пора вам иметь свое место. Требуйте. Не их вина, что вы стоите здесь, Иветт.
И все же она колебалась. Говоря по правде, здесь было уютно для души. Холодно, иногда одиноко, но уютно. Что он в этом понимает, черт побери? Для него все легко. Он не женщина, не иммигрант, его мать не умерла в молодости, его семья не высмеивала его. Он не скромный агент. Ему никогда не понять, как ей трудно.
Уходя с животом, набитым сладостями и крепким чаем, Гамаш попросил Иветт Николь проводить его до машины.
– Хочу поблагодарить вас за то, что вы сделали. Я знаю, как это тяжело – намеренно делать себя чужаком.
– Я всегда чужак.
– Думаю, вам пора становиться своей. Кажется, это ваше.
Он вытащил что-то из кармана и сунул ей в руку. На ладони у нее оказался теплый камень.
– Спасибо, – сказал Гамаш.
Николь кивнула.
– Знаете, в иудаизме, когда кто-то умирает, его близкие кладут камни на могилу. Примерно год назад, когда мы с вами впервые говорили о деле Арно, я дал вам совет. Вы его помните?
Николь сделала вид, что задумалась, но она прекрасно помнила.
– Вы сказали, что я должна похоронить своих мертвецов.
Гамаш открыл дверцу машины.
– Поразмыслите об этом. – Он кивнул на камень на ее ладони. – Только прежде, чем хоронить, убедитесь, что они мертвы, иначе вам от них никогда не избавиться.
Отъезжая, он подумал, что, возможно, ему тоже не мешает воспользоваться этим самым советом.
Арман Гамаш поднялся на последний этаж управления Квебекской полиции, прошел по коридору к впечатляющей деревянной двери. Постучал, надеясь, что там никого нет.
