Увязнуть в паутине (ЛП) - Марченко Владимир Борисович (читать онлайн полную книгу .txt) 📗

Шацкий отставил стакан на столешницу и взял две глубокие тарелки с голубой полоской по краю, как в общепите. Кухня — пускай и длинная — была ужасно узкой. Шацкий с тарелками в руках обернулся, и впервые за этот вечер они поглядели друг другу в глаза. Моника тут же отвела взгляд, но в это мгновение она показалась мне красивой. Он подумал, что ему хоть раз хотелось бы проснуться рядом с ней.

Устыженный, он забрал стакан и отправился в салон, чтобы покопаться на полке с книжками. Вся эта ситуация показалась ему смешной. Ну вот что он делает? Несколько лет назад договорился на кофе с миловидной девушкой, и вместо того чтобы попросту трахнуть ее, забыть и заняться женой — как делают это все остальные — он глядит ей в глаза и мечтает о совместном завтраке. Невозможно поверить!

При мысли о Веронике и Хеле Шацкий почувствовал укол печали. Чувство вины? Не обязательно. Скорее — печали. Все в его жизни уже произошло. Никогда уже не будет он молодым, никогда не влюбится любовью двадцатилетнего пацана, никогда не влюбится, не считаясь с чем-либо другим. Столько эмоций всегда будут вторичными. Что бы ни произошло, навсегда он останется типом — пока что среднего возраста, а потом все старше — после всяческих переживаний, с бывшей женой и бывшей дочкой, с изъяном, заметным для всякой женщины. Какая-то из них, возможно, и захочет его по расчету — ведь он все еще ничего выглядит, потому что худощавый, потому что имеет постоянную работу, и потому что с ним можно поговорить. Быть может, и он сам на какую-то из них согласится, ведь, в конце концов, вдвоем живется лнгче, чем одному. Но вот сойдет ли кто-то по его причине с ума? В этом он сомневался. Сойдет с ума сам? Шацкий только лишь горько усмехнулся, ему хотелось плакать. Его возраст, его жена, его дочка — сейчас все это вдруг показалось ему приговором, неизлечимой болезнью. Диабетик не может есть птифуры, гипертоник не может скакать по горам, Теодор Шацкий не может влюбиться.

Моника подкралась сзади и закрыла ему глаза своими ладонями.

— Грошик за твои мысли, — шепнула она.

В ответ он лишь покачал головой.

Девушка прильнула к его спине.

— Все это ужасно несправедливо, — произнес он наконец.

— Эй, только без преувеличений, — заявила Моника с деланной веселостью.

— Тут нечто большее, чем ничего.

— Меня это «нечто» не интересует.

— А больше не всегда удается. Бывает, что и никогда.

— Ты пришел, чтобы сказать это мне?

Какое-то время он колебался. Как всегда, хотелось соврать. С каких это пор это удается с такой легкостью?

— Да. И дело здесь не только в… — снизил он голос.

— В твоей семье?

— Да. Случилось еще кое-что, подробностей я рассказать тебе не могу, я увяз в мрачной афере, и мне не хочется запутывать во все это еще и тебя.

Моника сжалась, но гостя не отпустила.

— Ты меня дурой считаешь? Почему бы тебе не сказать правду, что влюбил меня в себя ради забавы, что все это было ошибкой, а теперь необходимо заняться женой? Зачем ложь? Сейчас ты скажешь, что работаешь на правительство.

— В каком-то смысле это правда, — усмехнулся Шацкий. — И клянусь, что не вру. Боюсь, что тобой смогут воспользоваться, чтобы ударить в меня. Если же речь идет о влюбленности — поверь мне, все совершенно не так.

Моника еще крепче прижалась к нему.

— Но ты останешься? Ну хоть это ты же мне должен…

Ранее он представлял эту сцену во всех возможных вариантах, но такого сценария просто не предвидел. Сейчас он шел за девушкой через коридор в спальню, и внезапно ему захотелось расхохотаться. Шаркаешь, подумал он. Шаркаешь ногами, словно сатир с кривыми волосатыми ногами. Шаркаешь и топчешься словно вечно желающая трахаться обезьяна конобо с красным задом. Словно старый пес, почувствовавший суку. Словно идиот среднего возраста. Нет в тебе ничего человеческого.

Когда же Моника открыла перед ним дверь в спальню и кокетливо усмехнулась, Шацкому пришлось прикусить щеку изнутри, чтобы не рассмеяться во все горло.

Они были очень нежными, искали себя словно старшеклассники, но не как зрелые люди, решившие отправиться друг с другом в постель. Расстегивая пуговки ее шортов, глядя, как Моника приподнимает попку на кровати, чтобы стащить их с себя, как впоследствии стаскивает через голову футболку с репродукцией Хоппера — Шацкий испытывал лишь хладнокровную заинтересованность. А через мгновение, лежа голым рядом с Моникой и поглаживая ее тело — он перестал чувствовать что угодно.

Прокурор был перепуган. Он знал, что Моника очень красива. Что она молодая. Что она аппетитная. Что она другая. И прежде всего — иная. Он сам видел, как оглядываются на нее мужчины. Десятки раз он представлял себе все участки ее тела. А теперь, когда это тело лежало перед ним с надеждой на секс, ему сделалось совершенно все равно. И Шацкий был перепуган тем, потому что неожиданно до него дошло, что может не справиться как мужчина. Его тело не желало ее тела и совершенно безразлично воспринимало все предпринимаемые мозгом усилия. Его тело не желало изменять. И если бы не мысль, что ничего из всего этого не получится, все, возможно, пошло бы иначе. Но та наихудшая из мыслей, какие могут появиться в мыслях мужчины, вызвала, что он одеревенел. К сожалению, не в ключевых зонах. Всего его наполовину заполняла паника, а наполовину — стыд. Телесному желанию места не оставалось.

Ему хотелось исчезнуть.

В конце концов, Моника заставила Шацкого поглядеть на него. Удивительно, но она улыбалась.

— Эй, дурачок, — сказала она. — Ты знаешь, я бы могла лежать вот так рядом с тобой неделями, и я была бы счастливейшей женщиной на свете?

— Я болен, — подавлено выдавил он из себя. — И принеси бритву. Я уже не хочу жить.

Моника рассмеялась.

— Глупышка ты и зажатый словно гимназист. Прижмись ко мне, и мы поспим несколько часов. Вот уже сколько дней я мечтаю лишь о том, чтобы проснуться рядом с тобой. Тебе никогда этого не понять.

А он и не понимал. Ему хотелось умереть. Моника заставила его повернуться на бок, сама прижалась к нему и практически сразу же заснула. Странно, но и он сам, раздумывая, спит ли она настолько крепко, чтобы можно было смыться, сам тоже провалился в сон.

Очнулся Шацкий через несколько часов, весь вспотевший от жаркой ночи. В первый момент он не мог понять, где находится. Перепугался. Но ненадолго.

Было — ну что же — быть может, и не фантастически, но прилично. В ключевой момент ему вспомнился рассказ знакомца по лицею, что наконец-то добрался до девушки, о которой мечтал много лет, пришел на следующий день на занятия и все еще задумчивый, на перекуре признался.

— А знаете, пацаны? Гораздо больше было кайфа, когда я в сортире дрочил на нее в кулак.

Снова пришлось прикусить губу.

Часы в ситроене показывали начало шестого, солнце стояло довольно высоко, когда Шацкий парковался у своего дома на другом берегу. Он тихонечко зашел в квартиру, разделся в прихожей, запихнул белье на самое дно корзины, чтобы Вероника не почувствовала запаха другой женщины. В их салоне-спальне на столе лежала перевязанная тонкой ленточкой компьютерная игра — новейшая часть Spliter Cell. И записка:

«Моему шерифу. В».

Шацкий горько усмехнулся.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

суббота, 18 июня 2005 года

Санитарные службы всех стран Европейского Союза выводят из продажи все потребительские продукты, содержащие перец чили, куркуму и пальмовое масло. Они были заражены канцерогенными красителями. По результатам исследований можно сделать вывод, что россияне не замечают жестокой цензуры в государственных средствах массовой информации. Врачи на конференции в Торуни признали, что польки менее сексуально активны, чем немуи или француженки. Вот уже тридцать процентов женщин страдает от фригидности. Команда IPN победила в стрелковых соревнованиях сотрудников охранных фирм. Леппер дает понять, будто бы Белька, Бальцерович [139] и Цимошевич сотрудничали со Службой Безопасности. Последний из вышеуказанных тем временем развлекается вместе с семейством Квасьневских на именинах у Леха Валенсы. Действующий президент вручил президенту бывшему бутылку красного вина. В Варшаве, лидеры нормальности — Роман Гертых, всеполяки и скинхеды из ONR [140] — маршировали на устроенном ими же параде. При этом они кричали: «Педофилы и педерасты — Европейского Союза энтузиасты!». Варшавяне и гости столицы этой ночью могли посещать музеи и художественные галереи, а в метро послушать, как названия станций на корявом польском языке объявляют дети беженцев. Максимальная температура — 18 градусов, пасмурно, небольшой дождь.