Озорство - Макбейн Эд (версия книг .TXT) 📗

— Вы всегда выполняли работу, связанную с поддержанием порядка? — спросил Мейер.

— Смотря по тому, что вы подразумеваете под работой, связанной с поддержанием порядка.

Хейзу захотелось съездить ему в зубы.

— Человек, выполняющий эту работу, имеет значок полицейского, — произнес он. — Да вы сами прекрасно знаете что такое работа, связанная с поддержанием порядка.

— Я работал надзирателем в тюрьме. Это работа, связанная с поддержанием порядка? — сказал Гамильтон.

Теперь ясно, почему он думал, что сможет противостоять сыщикам. Он был немного знаком на практике с уголовным процессуальным правом, поякшался с такими же, как он сам, мерзавцами, которые влипли и отбывали сроки лишь по своей глупости. Он был хитрее и смышленее всех знакомых ему жуликов, хитрее и смышленее вот этих двух допрашивавших его ничтожеств. А может быть, это ему только казалось? Но он пытался сейчас доказать свое превосходство над ними. Мистер Хладнокровие. Улыбается и покуривает сигарету. У Хейза зачесались руки вбить ему эту сигарету в глотку.

— В какой тюрьме? — спросил он.

— Кастелвью. В северной части города.

— Давно ли вы работаете в приюте?

— Полтора года.

— Слышали что-нибудь о пропаже одеял?

— Нет. Были украдены одеяла?

— Много одеял, — уточнил Мейер. — С начала этого года исчезло двадцать шесть одеял.

— А я и не знал.

— Часть этих одеял появилась в городе.

— И об этом мне ничего не известно.

— Одно из них на железнодорожной станции «Уитком-Авеню».

— Понятия не имею, где это находится.

— Линия Харб-Вэлли, — подсказал Хейз.

— И это мне ничего не говорит.

— Тянется на север до самого Кастелвью. Вы сказали, что работали там. Было дело?

— Да.

— И ничего не слышали о линии Харб-Вэлли?

— Почему же не слышал? Конечно, слышал. А вот о станции «Уитком-Авеню» ничего не знаю.

— И значит, не могли отвезти туда на машине маленькую старушку. Так?

— Так.

— И тем не менее взяли ее из дома, где она жила, завернули в одеяло, украденное из приюта...

— Ничего не знаю ни о ней, ни об украденных одеялах.

— А старичка по имени Чарли знаете?

— Многих моих знакомых зовут Чарли.

— А вот этот Чарли дал нам отличный словесный портрет. Прямо как будто с вас списан.

— Вот как?

— Вот так, — подтвердил Мейер. — Сорок — сорок пять лет. Рост около ста восьмидесяти сантиметров. Глаза карие, волосы темные. Ну чем не вы?

— Чарли? А фамилия у него есть?

— Вот ее-то мы и хотим узнать от вас.

— Я же сказал вам, что знаю несколько десятков Чарли.

— По его словам, вы были тогда одеты в джинсы и коричневую кожанку. И сейчас вы точно так же одеты.

— Тысячи мужчин, одетых точно так же, как я, разгуливают в этот момент по нашему городу.

— Часы вашей работы в приюте? — спросил Хейз.

— Они меняются.

— Как же?

— По скользящему графику.

— Смены у вас восьмичасовые?

— Да.

— Три смены в день?

— С восьми до четырех, с четырех до полуночи и с полуночи до восьми, — кивнув головой, ответил Гамильтон.

— Точно так же, как у нас, — проговорил Мейер.

Гамильтон цокнул языком.

Хейзу захотелось влепить ему ногой ниже пояса.

— Пять дней работаете, два отдыхаете? — спросил он.

— Да.

— Ваши выходные дни?

— Четверг и пятница.

— Значит, сегодня у вас выходной.

— Да, сегодня у меня выходной. Вот поэтому-то вы и нашли меня за игрой в тотализатор.

— Вы работали в ночную смену тридцать первого марта?

Хейзу было отлично известно, что Гамильтон работал той ночью в приюте, потому что собственными глазами видел его там.

— Не помню, — ответил Гамильтон.

— Как это не помните? Ведь это же было всего три ночи назад.

— Да, кажется, работал в ночную смену.

— А двадцать четвертого марта? В этот день вы не работали в ночную смену. Так?

— Не помню.

— Если вы работали на этой неделе в ночную смену, значит на прошлой неделе ваша смена длилась с четырех до полуночи. Так?

— Возможно, так оно и было, — согласился Гамильтон.

— Посмотрим сюда, — сказал, Мейер. Открыл записную книжку на странице, где был напечатан календарь, и снял колпачок с шариковой ручки. — Вчера и сегодня вы выходной... это второе и третье апреля.

Гамильтон молчал.

— А предыдущие пять дней вы работали в ночную смену.

Это было с двадцать восьмого марта по первое апреля.

— Возможно, так оно и было, — повторил Гамильтон.

— Да, так оно и было, — подтвердил Мейер. — А перед этим вы отдыхали два дня. Двадцать шестого и двадцать седьмого, четверг и пятница...

Гамильтон подавил зевоту.

— А пять дней до этого вы работали с четырех до полуночи.

— Гм-мм.

Разговор этот ему надоел до смерти.

— С двадцать первого по двадцать пятое, — продолжал Мейер.

Гамильтон вздохнул.

— Следовательно, вы никак не могли работать 24-го после полуночи.

— Не мог.

— Итак, после полуночи вы не работали и гуляли по городу? — произнес Мейер и любезно улыбнулся.

Гамильтон уставился на него.

— А не припомните ли, куда вы пошли, закончив смену в полночь 24-го марта? — спросил Мейер.

— Домой спать. Точно.

— Сменились в полночь, отправились прямо домой и легли спать. Я вас правильно понял?

— Это мой обычный распорядок.

— И вы его придерживались в ту ночь?

— Да.

— Точно?

— Несомненно.

— А не заезжали ли вы случайно на железнодорожную станцию «Уитком-Авеню», а?

— Я уже говорил, что не знаком с...

— Потому что именно там оказалась женщина, — прервал его Мейер. — Рано утром 24-го марта.

— Позвольте узнать, о чем вы говорите.

— А два дня спустя подбросили Чарли, — продолжал Хейз. — В четверг утром 26-го. В ваш выходной день.

— Чарли, а фамилия? Я же сказал, что знаком с сотнями Чарли.

— Не угодно ли вам встретиться с нашим Чарли? — спросил Мейер.

— Нет.

— Ну а с Рубином Шэнксом?

— Сколько раз повторять, что не знаю его?

— А вот они, кажется, вас знают, — сказал Хейз.

Комната для допросов была занята, и поэтому сыщики беседовали с Джеффри Кольбертом в относительно тихой канцелярии. А помещение следственного отдела в это время заполонили разновозрастные подростки с дурными манерами. После окончания уроков они не придумали ничего лучшего, как застрелить своего одноклассника. И надо же было случиться, что в этот момент мимо школьного двора проезжала полицейская машина. Одни пронзительными голосами звали мам, другие адвокатов, и все в один голос заявляли, что мальчишку, бегавшего по школьному двору, убили двое полицейских, въехавших в школьный двор на машине. Да еще выстрелили ему прямо в голову. Они доказывали свою невиновность, и их крики, вопли и мольбы разносились по коридору второго этажа, но почти не проникали сквозь дверь в канцелярию. Там Паркер с Клингом предъявили Кольберту свидетельское показание, которое никакой юрист не смог бы оспорить.

Как только Мириам Хартман прямо и недвусмысленно опознала Кольберта, у сыщиков появилась возможность обвинить его по четырем пунктам в убийстве второй степени, официально взять под стражу и отправить отпечатки его пальцев в главное полицейское управление. В 15.15 из дактилоскопической лаборатории был получен ответ. Эксперты сравнили отпечатки пальцев Кольберта с отпечатками, снятыми с банок, которые им передали накануне. Поденщику, работавшему в доме Уилкинсов, пришлось-таки расстаться с ними. Ничего не поделаешь: Паркер и Клинг пригрозили ему судом. Сыщики спросили Кольберта, не желает ли он, чтобы на допросе присутствовал адвокат. Тот ответил, что он сам адвокат. Неужели они забыли? Нет, сыщики ничего не забыли, они прекрасно все помнили. Но поскольку Кольберт стал подозреваемым, они решили застраховаться и потребовали, чтобы он письменно отказался от своего права на адвокатскую защиту.