Допрос безутешной вдовы - Каминаси Кунио (читать книги без TXT) 📗
– Ты, Ганин, ночевать у нас будешь? – зевнула Дзюнко, глядя поверх моей головы.
– Нет, Дзюнко, у вас я буду бодрствовать!… – отозвался из-за моей спины Ганин, освоивший, как оказывалось теперь, на мою беду, за долгие годы японский язык до такой степени, что мог сейчас на нем вполне сносно язвить и хохмить.
– Тебе футон дать или на диване поспишь? – не обратила внимания на его шутку давно привыкшая к моему неуемному другу и его своеобразному чувству юмора Дзюнко.
– На диване посплю, – сделал свой в пользу возвышенного состояния выбор Ганин и поставил передо мной миску с лапшой. – На, Такуя, хлебай половину и мне оставь немного!
– Там, в буфете, еще есть. – Дзюнко мотнула головой в сторону нашей кухонной кладовой. – Ты, Ганин, эту ешь всю, а Такуя себе сам другую заварит. Давай, Такуя, поработай! Чего расселся!
– Да я чего-то лапшу не хочу. – Я попытался прикрыть маленькой ложью свою большую лень и страшную усталость. – Я вот лучше риска поем, ладно?
– Ешь, – холодно отрезала Дзюнко и даже не удосужилась встать и подойти к рисоварке.
Ганин сел за стол, подвинул к себе исходящую паром лапшу и принялся палочками выуживать ее из огненного бульона, а я нехотя оторвался от стула, положил себе в плошку горячего риса из рисоварки, достал из буфета пакет с присыпкой «фурикаки» из жареного кунжута, сушеных водорослей и чего-то розово-оранжевого химического, посыпал этой радужной смесью свою нехитрую ночную трапезу и вернулся за стол.
– Ну, за успех нашего очередного совместного предприятия! – Ганин щелкнул алюминиевым колечком на пивной банке. – Дзюнко, выпьешь с нами граммулю?
– Чуть-чуть только. – Дзюнко протянула ему свой любимый стакан, на котором желтый диснеевский Винни Пух сидел в обнимку с горшком меда, а над ним зависла жестокосердная пчелка.
– Кампай! – брякнул я наш самый короткий и универсальный тост, который обычно трактуется как «До дна!», после чего мы выпили, но данный тостом приказ никем из нас выполнен не был.
– Вы чего вместе приехали-то? – Дзюнко решила поддержать беседу, а заодно и получить новую информацию, которой она, запертая в четырех стенах дома и стольких же кварталах нашего Айно-сато, напрочь лишена уже семнадцать лет.
– А ты что, не рада, что ли? Ганин тебя видеть очень хотел!
– Ага, как же… – зевнула Дзюнко.
– Ты такого Китадзиму Хидео не знаешь? – спросил я ее.
– Из университета Хоккайдо, что ли? – вдруг проявила она неожиданное для меня познание в наших дальних соседях.
– Да, из университета Хоккайдо. – Я подцепил палочками комочек пресного риса, облагороженного кисло-соленой присыпкой. – С филологического факультета…
– Знаю немножко. – Она не без аппетита отпила пива из своего «инфантильного» стаканчика. – Они здесь живут… В Айно-сато… На востоке где-то…
– Они? – переспросил я.
– Он и жена, – ответила она. – Она у него русская, Наташа зовут, броская дама – лет ей уже, насколько я знаю, много – постарше нас с тобой будет, но выглядит блестяще. И ты, кстати, Такуя, и его, и ее в принципе должен знать тоже.
– В каком принципе? – Мне иногда приходится обезьянничать и имитировать ганинские выкрутасы.
– В историческом. – Дзюнко показала в очередной раз, что палец ей в рот не клади. – Мы как-то лет двадцать, что ли, назад или больше даже их у твоего отца в гостях видели. Этот Хидео, как я понимаю, у него аспирантом был или студентом… Не помнишь?
– У моего отца гостей столько бывало и бывает, что, если всех помнить, как ты говоришь, «помнилка» сломается! А если еще студентов с аспирантами перебирать!…
– Уж тогда – аспирантками!… Я ее, Наташу то есть, пару раз в нашем торговом центре, в супермаркете, видела. – Дзюнко хладнокровно проглотила мою шутку, исполненную, правда, уже в ее духе.
– Давно?
– В том году последний раз, кажется… – Дзюнко ласково посмотрела на добивающего последние дециметры лапши Ганина. – Бабы наши говорят, она тоже сэнсэй, так что ей по магазинам шляться и еду мужику готовить зазорно, а сама она с возрастом и не ест уже ничего… Да и вообще в наших краях ее редко видно…
– А самого сэнсэя ты видела у нас здесь? – продолжил я допрос своей всеведущей супруги.
– Тоже пару-тройку раз, – зевнула она. – На станции, по-моему, и в кафе…
– Значит, видела? – переспросил я.
– Видела, – подтвердила Дзюнко.
– Больше не увидишь! – огорчил я ее.
– Переехали, что ли? – Она посмотрела на меня как-то уж слишком равнодушно, особенно на контрасте с теплыми и нежными взорами, подаренными секунду назад проглоту Ганину.
– Его убили сегодня вечером, – продолжил я будничным тоном радовать ее.
– Что? – Она потрясла головой, видимо посчитав, что остатки сна не дают ей верно понять смысл моих слов.
– В их собственном доме, здесь, в нашем Айно-сато… – пояснил я и заодно убедил Дзюнко, что услышала она меня правильно и что сон из ее мозгов улетучился.
– Убили?! – В ее припухших глазах блеснула настоящая жизнь. – Как убили?
– Кухонным ножом прямо в сердце, – ответил я, повернулся к полке с посудой около раковины и вытащил из нее один из наших больших кухонных ножей. – Вот таким вот…
– И ее тоже убили? – спросила Дзюнко подозрительно спокойно и даже как-то задумчиво-протяжно.
– Нет, ей ничего, – успокоил я ее. – Она с Ганиным в ресторане в это время ужинала… Так что жива-здорова!…
– Да?… – Дзюнко вдруг посмотрела на Ганина таким агрессивным взором, каким она смотрит на людей после очередной нервотрепки или после четырех чашек «эспрессо». – Кстати, как Саша твоя, Ганин?
– Саша – хорошо, – протянул Ганин и лукаво улыбнулся Дзюнко. – А что до ресторана, то мужик твой не пояснил, а мне теперь вот приходится: нас там много было, так что успокойся!
– Мне-то чего волноваться! – покраснела разоблаченная мудрым сэнсэем в своих коварных феминистических планах Дзюнко. – Это Саша должна волноваться!
– Саше тоже волноваться не надо, – успокоил ее Ганин. – У нас с Наташей высокохудожественные отношения.
– Тебе Саша задаст за твои художества! – погрозила ему Дзюнко своим тоненьким пальчиком.
– Не задаст, она не в моем вкусе! – возразил Ганин.
– Кто? Саша? – искренне удивилась Дзюнко.
– Наташа! – отозвался Ганин. – Саша…
– Да?… – не без желчи поинтересовалась Дзюнко.
– Два!… – отрезал он.
– А я думала, такие женщины в любом вкусе… – Она добавила к желчи немного иронии.
– Какие женщины? – вмешался я в умную беседу.
– Как эта Наташа Китадзима, – пояснила Дзюнко. – Ты ее видел сегодня?
– Ну видел. – Врать в моем положении было глупо, но правда, сказанная мной, означала вызов на ночной идеологический бой, затеянный Дзюнко, выиграть в котором мне как законному супругу, обязанному всегда и во всем потакать жене, не светило.
– И как она тебе? – дерзко и проницательно вперилась в меня моя законная Дзюнко.
– Как человек или как женщина? – Я попытался выиграть хотя бы пару секунд, чтобы прикинуть возможные способы обороны.
– Как крокодил!… – хмыкнула умненькая Дзюнко. – Не прикидывайся наивным мальчиком!
– Перед тобой прикинешься, пожалуй!… – посетовал я, отыграв еще пару секунд.
– Так как она тебе? – Спорить с моей Дзюнко бесполезно: если она решила получить ответ на какой-либо поставленный хоть ребром, хоть на попа вопрос, она получит его обязательно, каким бы упорным и изворотливым ни оказался ее респондент.
– Эффектная женщина, – поспешил я сдаться ей на милость. – Врать не буду…
– Чего в ней эффектного! – В Дзюнко вдруг проснулась ревность, и мне на мгновение стало страшновато за то, что это могла быть ревность к Наташе не меня, а Ганина. – Как там, Ганин, у вас в революцию писали на заборах: «Всем! Всем! Всем!» – так, кажется?
– Сама же сказала, что она выглядит блестяще! – напомнил я ей ее же совсем недавние слова и одновременно прервал абсолютно неуместный экскурс в подробности далекого как исторически, так и географически мятежа голодных и рабов.
