Вечерня - Макбейн Эд (читаем книги .TXT) 📗
А сейчас он проникся чувством глубокой, благоговейной привязанности к Господу. Точно описать, во что он верит, ему вряд ли удалось бы, это было для него «мумбо-юмбо», но он хорошо помнил, как почувствовал внутренний жар, когда вафля растворялась во рту. И он преклонился перед ограждением алтаря, опустив голову с прилизанной макушкой, и понял, что события того давнего дня все-таки обогатили его. И осчастливили. За день до этого он ходил на свою первую исповедь. В чем ему было исповедоваться в таком возрасте? Он был еще поистине безгрешен, невинен... «ну... я говорил неправду, святой отец, и я ел мясо в пятницу, я дерзил маме». Это — грехи! Грехи мальчишки. И его простили. Нагрузили полные руки «Молитвой Богоматери», парой «Отче наш» и «Актом раскаяния». И снова чист! Снова — агнец Божий! И вспомнилась радость оттого, что завтра, в воскресенье его первого святого причастия, он ощутит присутствие Бога!
А через год или два (сейчас уже трудно припомнить) он прошел конфирмацию в той же самой церкви, в том же синем костюме, из которого он уже вырос, с красной ленточкой на рукаве. Его дядя Лу выглядел таким высоким и красивым в синем костюме, гармонировавшем с одеждой Стива, и тщательно подстриженными усиками! Папа подарил ему золотой перстень с печаткой, с его новыми инициалами: «Л — Луис» — в честь его крестного отца, и получалось СЛК — Стивен Луис Карелла. «Отныне я — мужчина!» И опять воскресенье за воскресеньем в той же церкви, а затем — в меньшей, в Риверхед, за три квартала от дома, который арендовали его родители. У Кареллы уже была своя спальня, он — уже мужчина и не делит спальню с сестрой Анжелой. И никто больше не звал его «Стиви». Сейчас это был Стив. И снова воскресенье за воскресеньем.
Вспомнились дождливые выходные дни в новой церкви. Струйки воды змеились по окнам. Здесь, в Риверхед — простые стекла. Он скучал по витражам, которые остались вместе с церковью в Айсоле, по звучному голосу священника, парящему над головами прихожан, поднимающемуся из кадила запаху ладана, вспышкам молний, аромату молодых девушек, который дурманит больше, чем ладан. Он начал это уже замечать. Его мысли блуждали где-то там... Он думал о трусиках вместо того, чтоб размышлять о Боге!
Годы спустя, в субботу перед Пасхой — ему, должно быть, уже исполнилось пятнадцать или шестнадцать, опять трудно вспомнить — он пережил похожее духовное возбуждение, как и в день первого причастия: он сел на свой велосипед, черно-белый «Сквинн» с сигналом от батареек, и, подкатив к церкви, примкнул его замком к ограде...
Его отец часто рассказывал о тех днях, когда люди вообще не запирали входные двери, но это было в те времена, когда по улицам раскатывали коляски...
...и снял шляпу...
Он привык носить эту потертую синюю бейсбольную кепку, которая, кажется, видела и лучшие времена, но для него это был амулет, который он надевал специально в дни невезения...
...и он вошел в церковь, опустил руку в фонтанчик со святой водой и сделал крестное знамение. Потом сел и стал дожидаться своей очереди в кабину на исповедь. Затем опустился коленом на скамеечку, и маленькое окошко-задвижка открылось. «Благослови меня, святой отец, ибо согрешил я. Уже шесть месяцев прошло с моей последней исповеди».
За перегородкой молчание.
Карелла ждал.
А потом священник произнес: «И ты выбрал для этого самое напряженное время в году?»
Карелла исповедовался. Он успел совершить много прегрешений, почему и обходил церковь стороной вот уже шесть месяцев, боясь признаться в своих грехах священнику, — в таких жутких вещах, как: тискал ирландскую девчонку по имени Мардж Гэннон, немного занимался онанизмом... ну, вообще... Говорил «я тебя имел» и «ты, грязная сволочь!». Священник сказал ему, что он должен произнести епитимью, а Карелла ответил: «Благодарю вас, духовный отец!» — и вышел из кабинки для исповеди, направляясь к центральному нефу, к алтарю, искренне намереваясь произнести епитимью, и тогда он завтра сможет получить причастие, и ощутить тот же внутренний жар, как тогда, в первый раз. И вдруг он остановился как вкопанный и подумал: «Что ты имеешь в виду, говоря о самом напряженном времени года? Разве у Бога бывает такое время? Мне было так хорошо, когда я приходил сюда, ведь я хотел быть рядом с Господом! Так что же за чертовщину ты несешь!» Он и в самом деле так подумал: «...что за чертовщину...», здесь, в церкви, замерев на полпути к алтарю: «...что за чертовщину ты несешь о самом напряженном времени года?»
И он отвернулся от алтаря, вышел из нефа и покинул церковь, нахлобучил свою счастливую бейсбольную кепку на лоб, отомкнул замок на велосипеде и укатил от церкви, даже не оглянувшись на нее. И после этого не бывал в церкви до того дня, когда его сестра выходила замуж.
И вот он снова здесь.
В поисках наркотиков.
Отец Майкл обыскивал церковь весьма тщательно, а он, несомненно, знал ее закоулки лучше, чем кто-либо другой. И Карелла рыскал по ней вместе с Хейзом, да и Бобби Корренте со товарищи тоже учинили здесь бесплодные поиски, и никто не наткнулся на сотню флаконов с крэком. Так, может быть, крэка здесь вообще не было, может, все версии «Расемона» — ложные? Пусть даже и был здесь крэк, то стоит ли он всех волнений? Каких-то пятьсот долларов. Примерно столько стоит на улице крэк, который Натан Хупер якобы спрятал в церкви Святой Екатерины. Какие-то ничтожные пятьсот долларов. Стоило ли убивать кого-то из-за такой суммы? В этом городе — да. В этом городе можно было убить и из-за пятисот фисташковых орехов. И если вдруг кто-то пришел в церковь, чтобы забрать этот наркотик...
И вдруг натолкнулся на отца Майкла...
Допустим, поссорился с ним...
Да, это возможно. Лейтенант был прав. Там, где наркотик, ищи убийство.
Тяжело вздохнув, он вновь приступил к поискам.
Начнем сверху.
Напевая свою собственную мелодию «Расемона».
Он решил представить себя Натаном Хупером, вбегающим в церковь в то Пасхальное воскресенье, а за его спиной — рев преследующей толпы.
Итак, пронесся через массивные входные двери. Слева от входа — бачок со святой водой. Нержавеющая сталь. Укреплен на черной стойке из кованого железа. На крышке — вертикальный маленький крестик. Он нажал кнопку на кранике. В ладонь упала капля воды. Ему вспомнились времена, когда все купели со святой водой в церкви наполнялись доверху каждый день. А теперь они пустуют. Кроме воскресений.
Бачок — это проще. Он вмещает... сколько... ну — три галлона воды. И уже нет необходимости бегать, каждый раз заливая эти маленькие бассейны.
Справа от входа находится корзинка с различным религиозным чтивом. Газеты «Национальный католический вестник», «Наш воскресный посетитель», «Католические круги близнецов». Такие брошюры, как «Служение Господу через ваше завещание» и «Студенты постигают бесконечную мудрость Господа», и инструкция: «Помощь в разъяснении уроков года церкви» — специальный выпуск с подзаголовком «Пост». Корзинка была отделана деревом, с решетчатыми перегородками для разных изданий. Он пошарил рукой в этих ячейках, за газетами, как уже делал при совместном обыске с Хейзом. И сейчас он вновь проделал эту операцию. Пусто!
Ящик для пожертвований стоял по соседству с корзинкой для газет; предполагалось, что за эту литературу прихожане будут вносить пожертвования. По церкви было расставлено в обшей сложности двадцать два таких ящика; он произвел этот подсчет во время первого обыска. Каждый ящик не представлял собой ничего иного, как черный железный сундучок с черной железной же башенкой, вырастающей из него. Ящик занимал примерно квадратный фут, а с той стороны, где он открывался, был навешен тяжелый замок. Башенка возвышалась из середины ящика и достигала пряжки на ремне Кареллы. На верху ее была прорезь длиной в 3,5 дюйма и шириной в дюйм. Ее размеров было бы достаточно и для пачки банкнот.
Или для флакона с крэком.
Но неужели отец Майкл не выгребал содержимое всех этих ящиков с Пасхального воскресенья? И даже если Хупер разбросал флаконы здесь и там по ящикам в церкви...
