Иногда Карлсоны возвращаются - Незнанский Фридрих Евсеевич (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗
Леня Савельев не стал делиться с арт-директором этими соображениями. Он был слишком деликатен, чтобы отягощать других тем, что пришлось пережить ему. И хотя он заметил, что копирайтер не поздоровался и продолжает демонстративно держаться в стороне, Леня не испытытал прилива злобы, как ожидал. Странно: сколько раз ему случалось раздражаться, сердиться, негодовать на того же самого копирайтера по самым ничтожным поводам, а сейчас вот повод имеется, да еще какой весомый, а злобы нет. Никакой. Даже когда вспоминает выступление Ермиловой после просмотра неудавшегося ролика Do, когда мысленно видит ее искаженное мальчишеское лицо, ставшее вдруг на секунду таким женственным, он не испытывает ненависти. Только что-то вроде удивления: как же она так могла? Неужели он это заслужил?
– А Таня здесь? – не мог не спросить Савельев.
– Сачкует. Как и ты. Трындец агентству...
Леня вздохнул свободнее. Лично он ничего не имеет против Ермиловой, зато она, видать, против него много чего имеет, поэтому встречаться не хотелось бы.
– Почему сразу трындец? – вяло возразил он. – По-моему, есть еще порох в пороховницах...
– И ягоды в ягодицах, – брутально подхватил арт-директор. – Плавали, знаем. А трындец потому, что... Ну вот ты сегодня работать сюда пришел?
– Лично я – нет, – сознался Леня. – Мне позвонили из частного охранного предприятия «Глория» и сказали, что сегодня после двенадцати к нам в агентство придут, чтобы ознакомить с новыми данными о... ну, в общем, по делу Кирилла...
– Во-во! Ты, по крайней мере, пришел, чтоб тебя ознакомили с новыми данными. А остальные вообще не пойму, какого хрена каждый день таскаются. Вроде доделывают прежние проекты, а проверишь – отдачи никакой, а так, видимость одна. Наверно, нравится в офисе кофе дуть и на знакомые фэйсы таращиться. Да и обзванивать работодателей целой гоп-компанией прикольней... Так когда ты сказал – в двенадцать? Блин, уже без десяти! Надо будет народ в переговорную собрать!
Но в двенадцать Александр Борисович Турецкий (а звонил Лене Савельеву именно он) не осчастливил своим появлением стены «Гаррисон Райт». И в половине первого его все еще не было. Появился он без двадцати час, и в руках держал увесистую дорожную сумку, подходящую для опытного путешественника.
В переговорной собрались все, кроме, конечно, Тани Ермиловой. На Турецкого смотрели опасливо и восторженно, как на какое-то природное явление – к примеру, вулкан, из которого в любой момент может повалить раскаленная лава. От него ждали всего, чего угодно. Вот сейчас он скажет, что Савельева арестовывают. Что у Савельева были сообщники среди сотрудников. Что по этой причине «Гаррисон Райт» закрывается навсегда...
Александр Борисович вышел на самое видное место – к экрану. Поставил на стул свою сумку, которую приоткрыл быстро и стыдливо, чтобы не выставлять напоказ содержимое... Впрочем, если даже паре-тройке человек и бросилось в глаза скомканное нижнее белье и прочие мелочи холостой командировочной жизни, это показалось полными пустяками по сравнению с тем, что на белый свет явилось нечто более любопытное. Сложенный пополам, исписанный крупным почерком лист – и те, кто сидели ближе, могли даже узнать почерк...
– Уважаемые труженики «Гаррисон Райт», – обратился к присутствующим Турецкий, – я вас сейчас ознакомлю с примечательным документом. Это письмо вашего покойного руководителя Кирилла Легейдо...
По комнате прокатился шепот.
– Предсмертное письмо, – подчеркнул Александр Борисович. – Его обнаружила вдова Легейдо и перед тем, как уехать... да, по состоянию
здоровья она уехала за границу, – торопливо пояснил Турецкий, хотя никто его об Ольге не спрашивал, – так вот, вдова отдала этот документ правоохранительным органам. Графологическая экспертиза показала, что почерк принадлежит Кириллу Легейдо, стопроцентное совпадение...
Относительно графологов Турецкий врал, но в принадлежности почерка не сомневался. «Покойный Кирилл Легейдо», ныне Гарри Свантесон, писал предсмертное письмо при нем, советуясь относительно деталей, на дубовом приземистом столе пивного ресторанчика, интерьер которого украшали рыцарские латы, щиты, копья и какое-то еще старинное оружие, – может быть, известные из романов Дюма мушкеты и аркебузы. Странно было вспоминать об этом сейчас, в московской действительности, в оформленной сугубо по-деловому переговорной. Тьфу ты, будто и в самом деле на том свете побывал! Помнится, в какой-то сказке царь велел Иванушке принести ему с того света письмо от покойного отца. Вот Иванушка, то бишь Сашенька, и принес...
Таким образом, содержание письма не представляло ни малейшей неожиданности для Турецкого. Зато для сотрудников «Гаррисон Райт» очень даже представляло. С постепенно проясняющимися лицами рекламисты слушали о том, что их неунывающий гендиректор на протяжении долгих лет страдал депрессией, которую ото всех скрывал. Что угнетенное состояние духа, в конце концов, привело к деловым ошибкам и промахам...
– «...мой исполнительный директор Леонид Савельев не знал, что этого гарантийного письма не существует. – Турецкий заканчивал зачитывать вслух письмо. – Таким образом, вся ответственность за финансовый крах агентства лежит на мне. Ухожу из жизни добровольно. Простите и прощайте». Дата, подпись, – завершил Турецкий.
Несколько секунд все молчали. Потом дружно поднялись с мест, чтобы подойти к Лене. Теперь ему, в порыве корпоративной солидарности, жали руку, обнимали, всячески старались продемонстрировать, что все, что было – недоразумение, в которое никто не поверил. Ни единой минуты. Да что ты, Леня!
– Старик, в тебе сомневаться – себя не уважать, – провозгласил арт-директор. Он разрумянился, вспотел, борода его приняла какое-то особенно благостное выражение и напоминала влажный банный веник.
Копирайтеру, который совсем недавно солидаризировался с Ермиловой, было трудно, как говорят японцы, сохранить лицо. Свое лицо он в буквальном смысле прятал, держась позади всех. Но и он сломался, подошел, необыкновенно скромный, вежливый и тихонький, так непохожий на обычного себя, что только майка с черепом и служила главной чертой сходства:
– Леня... простите меня!
– Ладно, чего уж там, – сказал Леня, снимая и протирая кусочком замши запотевшие очки. – Всех прощаю.
Он взял реванш. Но не почувствовал удовлетворения – так же, как часом раньше не почувствовал ожесточения. Слишком не вписывалось в рамки обыденного существования то, что пришлось ему пережить. Как будто он на время выпал из реальности, сыграл роль невинно обвиненного из фильма Хичкока, – только действие происходило в России в наше время... Киносеанс закончился, – вот, пожалуйста, он снова Леня Савельев, исполнительный директор «Гаррисон Райт», отличный специалист, которого все любят, все ему доверяют. А значит, то, что было, можно забыть...
Забыть? Нет, в глубине души Леня знал, что опыт не прошел бесследно. Теперь он знает, что такое, когда обвиняют в убийстве. Когда друзья, с которыми пуд соли съел, готовы поверить, что он совершил подлость... Он еще не может предвидеть, как отразится на нем это знание. Поселится ли в душе недоверие к людям? Станет ли он жестче? Начнет ли ценить каждый миг обыкновенной, не омраченной чрезвычайными ситуациями жизни? Неведомо. Но что-то намекало Леониду Савельеву, что, пусть внешне ничто не изменилось, внутренне он никогда больше не станет таким, как прежде.
Турецкий положил письмо на стол. Пусть посмотрят, если захотят. Предсмертная записка Легейдо не должна внушать никаких подозрений.
