Из жизни кукол - Сунд Эрик (полные книги .txt, .fb2) 📗
С тех пор как узнали, что Кевин служит в полиции.
Здесь он вырос. Здесь наблюдал, как лето, крадучись, взбирается на гору с Орставикена, здесь они с отцом сидели на веранде и смотрели, как солнце опускается за яхтенный причал.
Единственная комната вмещала стол с двумя стульями, диванчик и – вторым этажом – кровать. Бензиновый генератор питал плиту и холодильник, а солнечная батарея обеспечивала электричеством компьютер и лампочки. На стенах полки, на полках книги и диски.
Когда Кевин смотрел кино, то старался держать под рукой ручку и бумагу, готовясь записывать ошибки – просчеты в сценарии, анахронизмы. Ляпы.
Не только забавы ради, но и чтобы потренировать наблюдательность, которая так нужна ему в работе. Но на экране разворачивалась уже последняя сцена “Иди и смотри”, а бумага на столе все еще оставалась нетронутой.
Главный герой, в начале фильма – подросток, теперь выглядел стариком. Он уходил в леса, чтобы примкнуть к партизанскому отряду.
И лес проглатывал его.
Природа всегда побеждает. Человеку ее не одолеть.
Кевин уже в детстве искал и находил логические ошибки. Он развенчивал выдуманные миры других детей, указывая, что ковбои не могут ни стрелять из автомата, ни носить штаны, купленные в “Каппале”.
В классе он тоже не мог смолчать. Не мог мириться с плакатом, изображавшим викингов, потому что рисунок тиражировал легенду о рогатых шлемах. Ляп. На карте мира, висевшей за учительским столом, Гренландия была величиной с Африку и производила совершенно неверное впечатление. Ляп.
Утверждения учителей о том, что он страдает приступами гневливости, гиперактивностью и как там оно еще называется, становилось все труднее опровергнуть, они превращались в правду. Зачинщиком ссор почти всегда оказывался Кевин Юнсон.
Но в пятом классе к ним по замене пришла на семестр молодая учительница, не похожая на других. Как-то она попросила Кевина остаться после уроков.
Он ожидал взбучки, но учительница достала коробочку вроде той, в каких держат жевательную резинку. Она спросила, что в этой коробочке, и он ответил – двадцать пять подушечек жвачки, как и написано на упаковке, на что учительница рассмеялась и открыла коробочку.
Внутри лежала красная бусина.
Коробочка – это твое лицо, сказала учительница. Та роль, которую ты играешь в классе и в которую верят все, в том числе учителя, а может, и ты сам. Учительница вынула бусину, поднесла ее к свету и продолжила: “А это – ты. То, что ты есть на самом деле. Я положу коробочку к себе на стол, и весь семестр бусина будет там, внутри. Каждый раз, когда тебе в классе станет тяжко, вспоминай наш с тобой секрет”.
Кевин сохранил тайну коробочки с бусиной. Он и правда почувствовал себя в школе свободнее.
Приближались рождественские каникулы, учительница скоро должна была уйти, но теперь к Кевину относились иначе. К его словам стали прислушиваться. Может, потому, что говорил он теперь поменьше. Когда он после каникул вернулся в школу, коробочки с бусиной уже не было.
В компьютере у Кевина имелся файл Excel, озаглавленный “л/мин” – количество ляпов в минуту. В эту таблицу он несколько лет заносил фильмы с максимальным количеством ошибок, от сценарных несоответствий до анахронизмов. Из этой табели Кевин вынес знание о том, что слава часто обманчива. Список возглавляли вовсе не фильмы категории “В”, а дорогостоящая продукция с претензией на достоверность. На первом месте – “Птицы” Хичкока, за которыми с небольшим отрывом следовал “Апокалипсис сегодня”, который, конечно, содержал несравненно больше ляпов, но его спасала изрядная продолжительность.
Кевин поискал фильм, который можно было бы поставить фоном. Пусть будет “Стеклянное сердце” Херцога. Потом вернулся на диван.
Он знал фильм наизусть, эпизод за эпизодом.
Кевин завернулся в плед. Тридцать шесть часов без сна ощущались физически, мир казался зыбким. Но мозг еще работал в полную силу. Интересно, откуда эти разговоры о маленьких серых клеточках. Живой мозг, с физиологической точки зрения, – красно-розовый, он становится серым, лишь когда человек умирает.
Когда его мозг работает на полных оборотах, это ярко-красные, кровавые молнии. В голове словно крутится центрифуга. Как раз сейчас в ней происходила сватка между мыслями об отце и мыслями о работе.
Папа-полицейский. Бессмертный папа. Папа, который умер.
Не прошло еще трех недель, но Кевин уже понял: скорбь не есть что-то, что существует у тебя внутри и с чем можно справиться. Она ходит рядом и живет своей собственной жизнью. Ее можно заметить краем глаза, и стоит тебе вообразить, что ты забыл о ней, она тут как тут, хлопает тебя по плечу.
Она вне реальности. Она в темноте под кроватью или в тени за дверью.
Фильм на экране компьютера продолжался. Как скорбь. По легенде, Херцог подверг актеров гипнозу, и результат сильно напоминал коллективную депрессию.
Иногда Кевин так тосковал по отцу, что впадал в похожее состояние.
Ему становилось трудно дышать. Он плакал или просто сидел, глядя в одну точку. Подогревал себе поесть, смотрел телевизор, читал книгу. Не помня потом, что ел, что видел или о чем читал.
Если он представлял себе, что отец жив, переносить действительность становилось легче. Обычно Кевин пытался уцепиться за какое-нибудь воспоминание. Чувства, запахи, разговоры, обстоятельства; сейчас он ощущал на себе отцовские руки.
Папа говорил, что руки напоминают ему о его происхождении. Он – потомок норрландских рыбаков “селедочного пояса”, северо-восточного побережья. Кожа у него на руках растрескалась от соленой воды, рыбьей чешуи, острых жабр и плавников, кровеносные сосуды лопались, если на улице стоял сухой мороз. Когда трещины кровили, он лизал кончики пальцев, говорил, что лакает кровь своей родни. Отец утверждал, что селедочную вонь от рук ему уже не отмыть, что, конечно, было неправдой. Запах уксуса и сероводорода засел у него в мозгах, но так крепко, что стал реальным.
Кевин посмотрел на собственные руки. Они хранили ужас драки – в начальной школе он побил приятеля – и стыд мастурбации: четырнадцать лет, запретные фантазии.
И еще кое-что похуже.
Гораздо хуже. То, что опустошает душу.
Спертый запах тайны, известной только ему и еще одному человеку. Дяде, маминому брату, с которым ему предстоит встретиться завтра, на отцовских похоронах.
Причина того, что он стал полицейским, коренилась в кисло-сладком запахе, напоминавшем о снюсе.
Да, он пошел служить в уголовную полицию сразу после выпуска, он, талантливый криминалист, написал очень основательную дипломную работу о том, как выслеживать педофилов в Сети, но все это было лишь вариацией правды. Он никогда не оказался бы в угрозыске, если бы не то, что произошло в палатке на острове Гринда, когда ему было девять лет.
Восемнадцать лет назад он сидел и смотрел на свои руки, на нечистоту, которая отныне всегда будет покрывать их, смотрел, как правая ладонь сжимается в кулак, как белеют костяшки; потом ладонь раскрылась и потянулась за красным йойо, лежавшим на столе.
Кевин запустил йойо. Вниз-вверх, снова и снова, игрушка вертится в отсветах экрана, до пола несколько сантиметров.
Под йойо ему лучше думается.
Затхлое мутное воспоминание о дяде и палатке на острове в стокгольмских шхерах сменилось другим, более чистым и светлым воспоминанием из того же лета.
Стоял конец августа. Папа погрузился в расследование запутанного убийства и остался в Линчёпинге на неделю.
День, когда он должен был вернуться домой, оказался самым длинным за всю девятилетнюю жизнь Кевина; вечером они с матерью отправились на метро к Центральному вокзалу. Они приехали слишком рано, и когда поезд наконец подтянулся к перрону, Кевин стал лихорадочно высматривать в окнах знакомое лицо. Наконец он увидел отца – тот махал ему из вагона-ресторана.
Кевин пустился бежать рядом с поездом, который, кажется, не собирался останавливаться; целая вечность прошла, прежде чем раздался скрежет, колеса замерли и отец шагнул из вагона. Кевин бросился в раскрытые объятия. Зарылся носом в рубашку, от которой пахло сигариллами и водой после бритья.
