Пробить камень - Незнанский Фридрих Евсеевич (книги без сокращений TXT) 📗
А солнышко припекало, все-таки середина апреля. День, потенциально полный зачетов и экзаменов, перевалил за первую свою половину. Энтузиасты просчитывали наиболее вероятные причины происходящего. Например, могла эта акция быть делом рук неудачливого и потому обиженного абитуриента? Теоретически – да, но зачем же ждать столько месяцев? Скорее уж тогда нахулиганил кто-то из действительных студентов, но и это маловероятно, ВГИК – заведение специфическое, здесь сопроматы не сдают и от экзаменов не бегают, к ним стремятся, экзамен – это снятый фильм, сыгранная роль, написанный сценарий. Есть, конечно, ряд сугубо технических дисциплин и некоторое количество абстрактно-гуманитарных, но все же как-то не верится. Или еще один вариант: происшедшее – хладнокровная диверсия Голливуда, решившего ликвидировать на корню целое поколение российских кинематографистов.
«Нет, старик, ну а вдруг не шутка?»
«Тогда Мэдисон к нам точно не приедет».
«Ладно Мэдисон, он и так фиг приедет. Но как же тогда черновики Эйзенштейна? А носовой платок Ромма? А кружка Шукшина? А любимый писсуар Довженко?»
«Ты думаешь, это действительно он?»
Паренек в оранжевой бейсболке, которого все почему-то называли Шумахер, рассказывал анекдот:
«Чечня. Минное поле. Табличка: “Проверено. Мин почти нет”».
Тут из института выскочили двое милиционеров, живо пересекли дорогу, выдернули из студенческой толпы какого-то очень бледного парня и потащили к машине. «Э! Э!!! Погодите, без собаки не считается!» – завопили возмущенные студенты и ринулись преграждать дорогу. Следом из здания выскочила административно-хозяйственная проректорша и вцепилась в арестованного студента с другой, немилицейской стороны. Вслед за ней появился крупногабаритный милицейский майор с поцарапанной щекой. Операторы вытащили фотоаппараты, видеокамеры и принялись снимать все, что видели, и это стражами порядка воспринималось без большого восторга. С такими студентами нужно было держать ухо востро. Вообще все присутствовавшие весьма возбудились: еще бы, впервые, и к тому же собственными глазами, они наблюдали поимку натурального живого бомбиста.
Однако, к некоторому общему разочарованию, выяснилось, что все гораздо банальнее. Пойманный злоумышленник – студент режиссерского факультета – в момент начала ажиотажа и выдворения на улицу всего живого из взрывоопасных стен находился в лаборатории учебной киностудии, где проявляли пленку его курсовой работы. А так как технические мощности учебного кинопроизводства института минимальны, то на все этапы этого процесса, в том числе и на проявку, постоянно существует внушительная очередь. И вполне понятно, что когда перед будущим режиссером возник милицейский майор и категорически потребовал очистить помещение по причине бомбы, то был принят за розыгрыш или происки однокурсников-конкурентов, дожидающихся своей очереди за ним, и потому послан в известном направлении. Тогда майор перешел к более решительным действиям и в результате своего добился, издержки же в виде поцарапанной физиономии и привели к изложенным выше фактам.
Тут вышли собаки с кинологами и дали понять, что внутри все нормально. Более-менее.
С разной степенью охоты все вернулись к своим занятиям. Зачеты были сданы, контрольные выполнены. День заканчивался как обычно, если не считать некоторых издержек. А именно:
– как выяснилось, три человека так и пробыли все это время в хрупком здании ВГИКа, в частности бабушка, чистившая картошку в подсобном помещении столовой и там же запертая; студент актерской мастерской Тараторкина, игравший труп и заснувший под столом во время репетиции;
– плиты на кухне оставались включенными, и все, что могло, сгорело;
– равно как и похоронены пленки курсовой работы, ухнувшие в лабораторной проявке, о чем уже косвенно упоминалось;
– интервью у Плотникова я в очередной раз так и не взял.
Больше других повезло ректору: того просто не было в институте. В целом же настроение объективно поднялось. Все чувствовали себя причастными к большой пиротехнике. Прогулявшие этот день завидовали остальным. У целой группы творческих людей появилась масса новых впечатлений и свежих импульсов. Откуда? От верблюда, как великодушно объяснил руководитель режиссерской мастерской второго курса, сам Федор Николаевич Копылов. Дескать, много ли надо, чтобы сделать человека счастливым? Отобрать у него все, а потом отдать самую малость.
Обобщая ситуацию, можно заметить, что никто, конечно, не питал иллюзий относительно возможного взрыва. О чем это говорит? Да ни о чем. Бомба не взорвалась по причине собственного отсутствия. Или, может, она еще лежит.
М. Кольцов
МИХАЙЛОВ
Первой парой у Ермилова был Лев Владимирович Михайлов, а точнее, английский язык в его исполнении. Хотя это был не совсем английский. То есть он был английский, но со значительным акцентом на профессиональную специфику и голливудский сленг. Выражением, которое запомнилось Ермилову в первую очередь, оказалось bladder barrier – «барьер мочевого пузыря» – такое маркетинговое понятие, согласно которому фильм определенного жанра должен укладываться в определенный временной формат, идти ровно столько, сколько зритель может выдержать сугубо по физиологическим причинам. Потому что этот несчастный зритель, мол, на комедии хочет в туалет быстрее, чем на боевике, ну и так далее. Вот это деловой подходец!
У Вени было свое фаворитное выражение – terrific idea – всего-навсего «потрясающая идея». Этим terrific idea он умудрялся реагировать даже на кондуктора в автобусе.
Ермилов поднялся слишком рано, но в общежитии не сиделось, и он решил сделать замысловатый крюк – отправиться в институт не стандартным маршрутом – через проспект Мира – по улице Эйзенштейна, а дойти до метро «ВДНХ», от него – одну остановку до «Ботанического сада», а там уже тогда останется несколько минут пешком. Так он и сделал, прекрасно понимая, что ловчит сам с собой, хотел просто возле «ВДНХ» заглянуть в павильончик, где они когда-то с Кирой завтракали.
Ну, заглянул, ну и что? Ну-ну, заглянул и что? Заглянул? И что? Ну-ну... Эти пять бессмысленных слов крутились в голове в разных комбинациях столько, что он проехал свою остановку. Вышел в Свиблово, развернулся, пересел, через три минуты наконец поднялся на поверхность. Выходя из вестибюля метро, заметил возле игрального автомата знакомую левую скулу – Михайлов, Лев Владимирович, собственной персоной.
Преподаватель английского Лев Владимирович Михайлов был с левой своей стороны похож на хич-коковского любимца Энтони Перкинса, того самого, что умел с женщинами здорово ножницами орудовать, причем отнюдь не волосы он им стриг. Костя как-то сказал Ермилову, что 78 процентов институтских студентов безотчетно стараются общаться с Михайловым только с правой стороны; как он это подсчитал – бог весть. Но Михайлов был человек исключительно добродушный, впрочем, как до поры до времени и герой Перкинса в «Психо». Михайлов с удовольствием поддерживал тему «Энтони Перкинс», был его поклонником в самом высоком смысле, прекрасно знал фильмографию и заставлял своих студентов смотреть без перевода «Процесс», «Любовь под Вязами» и «Убийство в Восточном экспрессе».
Значит, вот оно что... Увлечен «англичанин» был игрой на «одноруком бандите» всерьез и отрываться вряд ли собирался. Английский и на первом курсе всегда шел первой парой, и неоднократно Михайлов непредсказуемо на нее не являлся, теперь вот Ермилову стало понятно почему. Значит, занятиям сегодня не бывать. Ермилов потерянно повернулся назад и сразу же увидел в двадцати метрах, на лестнице, ее профиль; не думая, рванулся вперед, перемахнул турникет, в несколько ненормальных прыжков одолел лестницу... Киры не было. Он пробежался по перрону. Бесполезно. И поезда вроде сейчас не ходили. Или нет? Был, кажется, какой-то удаляющийся шум... Между гудящими висками будто поселился магнит. И только сейчас он почувствовал, что брови мокрые от пота. Но ведь она же... ее ветровка ведь была, ее... что ее? Глаза? Вот единственно, во что можно поверить. Ермилов обреченно повернулся в сторону выхода. Он почувствовал bladder barrier и решил все-таки добраться до института. А к нему уже шла, размахивая руками, какая-то тетка и веселого вида мент.
