Допрос безутешной вдовы - Каминаси Кунио (читать книги без TXT) 📗
Я сначала не понял, куда вдруг из-под моего крылышка так рванулась крошка Аюми. Я завертел головой, пытаясь ее разглядеть в журналистских кущах и переспросить, поняла ли она, что такое СП, но напоролся на укоризненный взгляд Нисио, который перевел его с меня куда-то вправо, в сторону гостиничного киоска, и на самом кончике этого сэнсэйского взгляда я наконец-то увидел беглянку Мураками. Она привстала на цыпочки около высоченного телеоператора, державшего на левом плече традиционную для таких случаев здоровенную репортерскую камеру, а в правой руке – белый целлофановый пакет. Судя по всему, Аюми его о чем-то спросила, и теперь он отвечал на ее вопрос, размахивая над ней пакетиком и покачивая камерой. Через секунду она от него оторвалась и присоединилась к нам. Нисио молчаливым и беспощадным ледоколом рассек урчащую журналистскую массу, мы дружно заполнили освобожденное им для нас пространство и этаким журавлиным клином вышли на чистую воду, то бишь на свежий воздух.
Воздух на улице был не только свеж, но и прохладен – даже слишком: начало октября как-никак и время позднее. Мы с минуту полавировали между забившими все подъездные пути к «Альфе» телевизионными микроавтобусами и букашками-микролитражками пишущей братии женского пола (ни один нормальный мужик в такие детские коляски с круглыми крышами и по-лягушачьи выпученными фарами не сядет!) и в конце концов добрались до двух черно-белых «тойот» из управления. Ямагути уселся за руль первой, но предварительно, изогнувшись не без подобострастия, открыл заднюю дверь для Нисио. Мы же с Мураками забрались на заднее сиденье второй, на водительское кресло которой плюхнулся Ямада.
– Вы про СП-то поняли, Мураками-сан? – продемонстрировал я Аюми свою цепкую память и феноменальный педантизм.
– Поняла… – безучастно ответила она. – Совместное предприятие, «гобэн-гайся» по-нашему.
– А чем оператор этот вам так понравился, если не секрет? – продолжил я свой импровизированный допрос.
– Ростом!… – усмехнулась Мураками.
– А если серьезно?
– А серьезно – пакетиком своим…
– Что за пакетик?
– Да у него в правой руке был пакет целлофановый, белый, – точно такой же, какие были сейчас в гостинице у Нины Борисовны и Марины Валентиновны…
– У Нины Валентиновны и Марины Борисовны, – педантично поправил я ее и порадовался тому, что и феноменальная японская память на русские имена-отчества иногда дает сбои.
– Да, Валентиновны Нины и Борисовны Марины, – на раз согласилась со мной Мураками.
– Итак, пакетики?…
– Пакетик. У него был только один…
– «Унаги-Дом»?
– Да, каламбурчик такой… веселенький, – грустно констатировала она и тяжело вздохнула.
День заканчивался так же, как начинался: фонетическими изысканиями. Ведь «каламбурчик», как изволила выразиться филологически подкованная ниигатская капитанша, заключался в том, что «дом» по-нашему, с долгим «о» и последним «м», – гигантское здание типа дворца спорта, обязательно покрытое куполом (откуда, собственно, и «дом», то есть английско-латинский аоте, купол). Так как в нашей, не к ночи будь помянутой, японской фонетике для иностранца не существует четкого различения звуков «м» и «н» (для бестолкового и глухого Ганина, например, у нас есть один-единственный звук, представляющий собой, по его мнению, гнусаво-насморочное сочетание «м» и «н»), наш «дом» он, по необразованности своей, может услышать и как «дом», и как «дон». «Дон» же с коротким «о» и «н» на конце – элементарная глубокая миска для горячих блюд, то есть своего рода перевернутый купол в уменьшенном виде. Слово это стоит в конце названий типичных блюд японской кухни класса «донбури», где в этой самой плошке «дон» на вареный рис сверху укладываются различные фундаментальные ингредиенты: шматок обжаренной в сухарях свинины – это будет «кацу-дон», лепестки тушенной в соевом соусе говядины с мерзким луком – «гю-дон» или тот же раскрытый широкой коричневой ладошкой сладкий жареный унаги – жирный пресноводный угорь, которого бестолковые русские зачем-то коптят и продают в виде бронзовых змей, от одного только вида которых напрочь пропадает всякий аппетит. (Или они не бестолковые, эти русские, и коптят морского угря – анаго? А унаги не коптят… Надо справиться у гурмана Ганина…) Жаль, что Владимир Николаевич Селиванов – поклонник сала, по крайней мере – голубого – так и не успел в своей жизни полакомиться замечательным японским блюдом «унаги-дон» из саппоровского заведения с каламбурным названием «Унаги-Дом»…
Так или иначе, отвязаться от этого ресторанно-кулинарного каламбурчика я смог далеко не сразу, потому что как раз сейчас почувствовал, что к преследовавшей меня сонливости добавился еще и волчий голод, поскольку за целый день я толком ни разу не поел. Но в отличие от покойного поклонника охлажденного соленого свиного жира у меня пока еще остаются шансы откушать того же угря…
– И что «Унаги-Дом», Мураками-сан?
– Да я спросила у него, у этого оператора, где он свой «унаги-дон» купил.
– Угря то бишь?
– Да, с рисом – «унаги-дон» бишь то… – схохмила она без видимой натуги. – Он там долго собирался торчать – вы же знаете этих телевизионщиков! Ну вот и запасся тем же «унаги-доном». А я спросила, где он его купил.
– И где?
– В том же «Унаги-Доме», что и Борисовна с Валентиновной… Марина с Ниной то бишь.
– И Валерьевичем, – педантично добавил я. – Бишь то Олегом, да?
– А у него разве тоже был пакет?
– У него пакета не было, но я думаю, Владимир Николаевич три угря бы не потянул, тем более с рисом.
– Резонно.
– Так вы закончите наконец эту свою историю? – Нет, определенно эта девица-красавица кого угодно выведет из себя!
– Оператор сказал, что ресторан «Унаги-Дом» находится в трех минутах ходьбы от отеля «Альфа» и что он его очень ценит за вкусного угря и большие порции, которые можно купить на вынос…
– Понятно, – успокоился я, оценив, в свою очередь, не только наблюдательность Аюми, но и ее проницательность: как бы там ни было, но этот развеселый menage a trois с пакетиками – пока наша единственная зацепка в плане свидетельских показаний, тем более что Нина Валентиновна (или Марина Борисовна? Тьфу ты, забыл уже! Придется опять у Мураками спрашивать!…) знала Селиванова хорошо.
Оперативное совещание у Нисио началось ровно в двенадцать ночи. Должны были начать раньше, но из-за позднего времени медэксперты немного подзадержались с результатами вскрытия, да и разрешение на само вскрытие пришлось долго и утомительно получать по телефону, а затем – документально, для подстраховки – по факсу у сонного генерального консула России, который, ссылаясь на межправительственное соглашение, сначала вяло уверял, что без санкции родственников мы Селиванова вскрывать не можем, а затем пытался привести еще дюжину разных причин, по которым наши патологоанатомы должны были держать свои скальпели зачехленными. Нисио пришлось изрядно попотеть, чтобы доказать ему, что в данном случае произошло убийство и в целях скорейшего его раскрытия дожидаться, пока его, то есть консула, сторона и страна отыщут в Новосибирске ближайших родственников покойного, вряд ли будет полезно для следствия.
До оперативки я был вынужден в течение десяти минут выслушивать по мобильному все, что моя разлюбезная Дзюнко думает о моей работе, потому как семнадцать часов назад с кристальными глазами и светлым челом я ей клятвенно обещал быть дома к ужину, что по нашим семейным меркам означает: не позже девяти. Вообще в этом плане она у меня ведет себя как-то не по-японски, ибо, насколько я знаю, для подавляющего числа японских замужних дам лучшее место для мужа – рабочее, и чем дольше семейный японский мужик пропадает на – когда хлебосольной, когда не очень – службе, тем его японской бабе лучше.
Если в понедельник среднестатистическая японская жена начинает жаловаться в кафе за чашкой кофе своей закадычной подружке, что минувшие выходные для нее накрылись медным тазом, поскольку сам сидел оба дня дома, – это нормально. Она еще добавит кислым тоном, что субботу с воскресеньем он провел немым буддистским ис-туканчиком перед телевизором, раздражая ее своим физическим присутствием в центральной комнате и мешая ей пылесосить ковры и мыть полы, а заодно и стирать белье в ванной и стряпать на кухне. Ненормальным же для обычной японки будут женские стенания по поводу того, что неотложные дела заставили ее мужа всю субботу-воскресенье торчать на работе и что она вся изошла от тоски-печали по своему законному. Понятное дело, что для миллионов безмозглых крашеных девиц, начинающих дико ржать от одного только упоминания о высшем образовании, выход замуж является единственным возможным способом продолжить свою беспечную юность и плавно и безболезненно перевести ее в обеспеченную зрелость. Циничная, расчетливая японка по древней, но страшно удобной для всех нас традиции меняет в районном ЗАГСе свое далеко не всегда действительно стоящее чего-нибудь тело на незыблемое право контролировать и полностью распоряжаться доходами клюнувшего на вовремя показанную коленку и своевременно расстегнутую блузку работящего лопуха, понимая, что у него тяга к ее телу через несколько лет, как только на свет будет произведена пара наследников, угаснет точно так же, как это было у ее отца по отношению к ее матери и у ее дедушек по отношению к ее бабушкам. Надо только подождать самую малость, а затем начать дышать все еще полной и привлекательной для других особей противоположного пола грудью.
